Падение Левиафана

Джеймс С. А. Кори, 2021

Как бороться с, казалось бы, непобедимым противником? Солнечная система захвачена космическим флотом, модернизированным с помощью инопланетных технологий, а Уинстон Дуарте, единственный правитель бесчисленных миров, считает себя новым этапом эволюции. И хотя падение Лаконской империи освободило из-под власти Дуарте более тысячи солнечных систем, древний враг не дремлет и вновь начинает войну против нашей вселенной. Но человечество еще не погибло, и у капитана Джеймса Холдена и команды «Росинанта» уже есть план, как сложить будущее из руин и обломков прошлого и создать великую галактическую цивилизацию, избавленную от войн, розни, лжи и секретов. Не пропустите невероятно захватывающее завершение величайшей космооперы десятилетия, награжденной премией «Хьюго» и вдохновившей создателей сериала The Expanse.

JAMES S. A. COREY

«Liviathan falls», 2021

© Перевод с английского, Галина Соловьёва

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

* * *

Девять книг позади, а вы еще здесь? Тогда эта — для вас

Пролог

Жил на свете человек по имени Уинстон Дуарте. А потом сгинул.

Его последний миг был ничем не примечателен. Дуарте сидел на диване в личном кабинете в самом сердце здания Государственного совета. На экране, встроенном в стол из зернистой, как песчаник, лаконской дождевой древесины, дожидались его внимания тысячи докладов. Часовой механизм империи медленно, со скрежетом вращался, с каждым оборотом колеса стирая зазубрины и двигаясь глаже и точнее. Дуарте не в первый раз просматривал доклад службы безопасности с Оберона, где губернатор в ответ на насильственные действия сепаратистов начал вербовку местных в службу охраны порядка. Дочь Дуарте Тереза опять отправилась на поиски запретных приключений за границей территории. Такие одиночные пешие вылазки, когда девочка воображала, будто сумела скрыться от бдительного взора охраны, были необходимы для ее развития, так что он смотрел на них не просто снисходительно, но и с гордостью.

Он совсем недавно рассказал дочери, чего ждет от нее: что она станет второй пациенткой Паоло Кортасара, подобно ему расширит и углубит сознание, продлит свою жизнь если не навечно, то на неопределенно долгий срок. Лет через сто они все еще будут возглавлять империю человечества. И через тысячу. И через десять тысяч.

Если…

Вот что так ужасно давило на него. Это всепоглощающее «если». Если он сумеет расшевелить погрязшее в самоуспокоенности человечество. Если сумеет убедить этот бесчисленный и разнородный сброд предпринять действия, необходимые, чтобы избежать судьбы предшественников. Человечество либо сумеет понять и остановить скрывающуюся по третью сторону врат тьму, либо будет ею убито.

Эксперимент в системе Текома ничем не выделялся среди других переломных шагов человеческой истории, начиная с того, когда первое млекопитающее привстало на задние лапы, чтобы увидеть скрытые травой горизонты. И этот, если получится, тоже все изменит. Каждый шаг меняет все, что было до него. В жизни это самое обычное дело.

В те последние мгновенья он потянулся было за чаем, но одно из непривычных новых чувств, полученных от доктора Кортасара, подсказало ему, что чайник остыл. Восприятие молекулярных вибраций напоминало телесное восприятие тепла — измеряло то же свойство материала, — но чувства обычного человека были детской свистулькой в сравнении с великой симфонией новых ощущений Дуарте.

Настал последний миг.

В одно мгновение — между решением послать слугу за новым чайником и движением руки к клавише вызова — разум Уинстона Дуарте разлетелся пучком соломы под ураганным ветром.

Было больно — очень больно — и страшно. Но некому стало ощущать боль и страх, поэтому чувства быстро погасли. Не осталось ни сознания, ни связей, некому стало думать вздымающиеся и гаснущие мысли. Нечто более тонкое — более изящное, более сложное — погибло бы. Цепь биографический воспоминаний, мыслившую себя Уинстоном Дуарте, разнесло на куски, но его тело осталось. Слабые токи энергии в теле взвихрила, порвав все связи, невидимая турбулентность. И некому было заметить, как они стали замедляться и замирать.

Тридцать триллионов клеток еще вбирали кислород из сложного состава его крови. Те структуры, что были его нейронами, устанавливали связи с другими такими же — как пьянчужки-собутыльники, не сознавая того, в унисон поднимают стаканы ко рту. Возникло нечто, чего не было прежде. Процесс, заполнивший оставшуюся от прежнего пустоту. Не танцор, а танец. Не вода, а водоворот. Не личность, не разум. Нечто.

Вернувшись, сознание проявило себя прежде всего в цветах. Синева, но без названия для синего цвета. Красное. Затем белое — тоже что-то означавшее. Обрывок идеи. Снег.

Пришла радость и продлилась дольше, чем прежде страх. Глубокое, бурливое удивление уносило само себя, потому что больше уносить было нечего. Вздымались и ниспадали процессы — складывались и распадались порядки. Те, что распадались медленнее других, вступали в отношения друг с другом, и это иногда позволяло им продержаться подольше.

Подобно младенцу, постепенно сводящему прикосновение, вид, кинестетические ощущения в нечто, еще не названное «ногой», обрывки восприятий соприкасались со вселенной и складывались в некое понимание. Нечто, загоняя химические вещества в зияющие меж клетками пустоты, ощущало свою неуклюжую, животную телесность. Оно чувствовало связующие миры грубые открытые вибрации вокруг врат и думало о воспалении, о язвах. Оно ощущало нечто. Оно думало нечто. Оно вспоминало, как вспоминать, и тут же забывало.

Имелась причина, цель. Нечто оправдывало жестокость ради предотвращения больших жестокостей. Он предал свой народ. Он изменил миллиардам. Он приговорил верных ему людей к смерти. На то была причина. Он помнил. Он забыл. Он заново открыл величественное сияние желтизны и весь отдался этому чистому ощущению.

Голоса доносились до него симфонией. Слышались ему кряканьем. Он с удивлением открыл, что волнуется и что волнуется он. Ему полагалось бы что-то делать. Спасать человечество. Какое-то до смешного великое дело.

Он забыл.

«Вернись, папа! Вернись ко мне».

Он, как в пору ее младенчества, когда спал с ней рядом, привычно переключился на нее. Дочь захныкала, и он поднялся, чтобы не пришлось вставать жене. Она держала его за руки. Что-то говорила. Слов он припомнить не мог, поэтому обратился в прошлое, туда, где она их произносила. «Доктор Кортасар? Он хочет меня убить».

Что-то здесь неправильно. Он не знал, что не так. Там, в другом месте, громко, тихо и громко бушевала буря. Тут была связь. Ему полагалось бы всех спасать от тех, кто в буре — кто и являлся этой бурей. Или от их собственной слишком человеческой природы. Но здесь была дочь, и это интереснее. Он видел напряжения в ее мозгу, в ее теле. Боль ее крови насытила воздух вокруг нее, и он захотел. Он захотел исправить все, что с ней не так. Но куда интереснее, что он впервые захотел.

Эти странные ощущения собственных чувств теребили его внимание, уводили его в сторону. Он, не выпуская ее руки, отвлекся. А когда вернулся, та, кто держала его за руку, была уже другой.

«Нам нужно только просканировать вас, сэр. Это не больно».

Он вспомнил доктора Кортасара. «Он меня убьет». Он развеял Кортасара, растолкал пустоты между частицами, придававшими ему материальность, заставив того рассыпаться в прах. Ну вот, это он исправил. Но усилие его утомило, от него заныло тело. Он позволил себе уплыть, но при этом отметил, что его меньше сносит течением. Разлетевшаяся вдребезги нервная система срасталась. Тело упрямо желало продолжаться, даже если не могло продолжиться. Он восхитился таким упорным отрицанием смерти как чем-то внешним по отношению к себе. Бессмысленный физический импульс к движению: каждая клетка решительно цепляется за бытие, и ее воля к продолжению себя не нуждается в усилии воли. Все это что-то означало. Было важным. Чем, он не помнил. Что-то касательно его дочери. Он должен о ней позаботиться.

Он вспомнил. Вспомнил себя отцом, любящим свое дитя, и через это воспоминание вспомнил себя человеком. Эта связь была крепче честолюбия строителя империи. Он вспомнил, что превратил себя в нечто отличное от человека. В нечто большее. И понял, как эта чуждая сила в то же время и ослабила его. И что животное, неумолимое притяжение тела удержало его от небытия. Меч, сразивший миллиарды ангелов, для приматов в металлических пузырьках воздуха оказался лишь неудобством. А человек по имени Уинстон Дуарте, захваченный на полпути между обезьяной и ангелом, сломался, но не погиб. Обломки отыскали собственный путь.

И еще что-то было. Человек с сухими руслами в сознании. И еще один человек, тоже измененный. Джеймс Холден — он был врагом и врагом его врага — в прошлом, до того как Уинстон Дуарте, сломавшись, стал быть.

Он с бесконечным напряжением и осторожностью стянул невыносимую огромность и сложность своего сознания вовнутрь, втиснул в то, чем стал. Синева поблекла до знакомого человеку цвета. Поблекло ощущение угрозы от бури, свирепствовавшей рядом на той стороне. Он ощутил теплый, с железистой примесью, запах плоти от своей пустой руки. Он открыл глаза, нажал клавишу коммутатора и включил связь.

— Келли, — сказал он, — вы не принесете мне новый чайник?

Пауза затянулась меньше, чем можно было ожидать при таких обстоятельствах.

— Да, сэр, — сказал Келли.

— Спасибо.

Дуарте выключил связь.

В его кабинете установили больничную кровать с аэрацией антипролежневого пеноматраса, но сидел он за своим столом, словно и не покидал этого места. Он провел инвентаризацию своего тела, отметил слабые места. Мускулы истончились. Он встал, заложил руки за спину и подошел к окну посмотреть, что увидит. Он видел.

За окном моросил светлый дождь. На дорожках стояли лужицы, блестела отмытая трава. Он потянулся к Терезе и нашел ее. Она была не близко, но и не в беде. Как будто он опять следил за ее прогулками по дикой местности, только на этот раз без помощи объективов. Его любовь и снисходительность к ней были огромными. Как океан. Но не торопили. Лучшим проявлением любви к ней станет его труд, и он взялся за работу.

Дуарте вывел общую сводку — так он начинал каждый день. Обычно сводка занимала страницу. Эта составила целый том. Он разобрал ее по категориям, выделил ветку, относящуюся к трафику через пространство колец.

Дела без него шли, мягко говоря, не лучшим образом. Научный доклад по гибели станции «Медина» и «Тайфуна». Военная аналитика по осаде Лаконии, по потере строительных платформ. Резюме разведки по нарастанию сопротивления в разрозненных системах и сведения о попытках адмирала Трехо без него сберечь его мечту об империи.

Однажды, вскоре после кончины своей матери, Тереза решила приготовить ему завтрак. Она была совсем маленькой, ничего не умела, и вышло у нее плохо. Он запомнил пережаренный кусок хлеба с горкой джема и пристроенным сверху кусочком масла. В том сочетании самоуверенности, любви и жалости была своя красота. Воспоминание потому и уцелело, что любовь так точно сложилась с чувством неловкости. То же было и здесь.

Теперь он отчетливо сознавал пространство колец. Он слышал его отзвуки в ткани реальности, как, прижавшись ухом к корабельной обшивке, слышишь работу двигателя. Ярость врага была теперь для него явной, как если бы он слышал ее голос. Визг, раздирающий нечто непохожее на воздух в чем-то, что нельзя назвать временем.

— Адмирал Трехо, — позвал он, и Антон вздрогнул.

* * *

Шла пятая неделя пресс-тура, который Трехо сочетал с реконкистой Солнечной системы. Он, досуха выжатый долгим днем рукопожимания и речеговорения с местными чиновниками и вождями, засел у себя в каюте. Он воплощал лицо держащейся на соплях империи, заслонял собой, не давал никому увидеть, как близок ее конец. После недели на жестоком ускорении от Лаконии эта работа давалась ему тяжело. Больше всего на свете он мечтал основательно выпить и на восемь часов залечь в постель. А лучше на двадцать. Вместо этого он вел видеосовещание с генеральным секретарем Дачетом и его марсианским коллегой — оба находились сейчас на Луне, достаточно близко, чтобы световой лаг не мешал разговору. Политики лгали улыбками. Трехо улыбкой угрожал.

— Разумеется, нам понятна необходимость возведения орбитальных верфей и их скорейшего ввода в строй, — говорил Дачет. — Но, учитывая правовой вакуум после недавней атаки на Лаконию, нас в первую очередь волнует безопасность предприятий. Нам нужны гарантии, что ваши корабли сумеют защитить столь ценное имущество. Нам совершенно не хочется изображать из себя мишени для подполья.

«Вам только что надавали пинков, подорвали ваши верфи, угробили два самых мощных корабля, и империя ваша едва жива. Хватит у вас кораблей, чтобы заставить нас подчиниться и работать на вас?»

— Да, мы понесли потери. — Трехо растягивал слова, как всегда в гневе. — Однако причин для озабоченности нет. Наших истребителей класса «Пульсар» более чем достаточно для обеспечения безопасности системы Сол.

«Две дюжины таких кораблей позволили мне вернуть вас под свою руку, а если не будете слушаться, у меня их еще до хрена».

— Превосходно сказано, — подключился марсианский премьер-министр. — Прошу вас сообщить верховному консулу, что мы не пожалеем усилий для соблюдения графика производства.

«Пожалуйста, не надо ковровых бомбардировок наших городов!»

— Я передам ему, — ответил Трехо. — Верховный консул дорожит вашей верностью и поддержкой.

«Дуарте — слюнявый маразматик, но, пока вы даете корабли, позволяющие не развалить империю на куски, я, так и быть, не стану превращать ваши планетки в стекло, и может статься, все останутся в выигрыше».

Трехо отключил связь и откинулся в кресле. Он уже слышал тихий зов припасенной в каюте бутылки виски. Застеленная свежим бельем постель звала куда громче. Времени не было — ни на первое, ни на второе. Подполье все еще баламутило тринадцать сотен систем. И это только его человеческие проблемы. Вдобавок к ним предстояло разобраться с вратами и теми, кто засел в них, — теми, кто разом отключал сознание целых систем, будто принюхивался, искал способ прикончить все человечество.

Нет покоя злодеям. Нет отдыха и добрым людям.

— Связь с представителем Ассоциации миров в системе Сол — имени не помню, — приказал он. Слышал его только корабль.

«Соединение устанавливается», — загорелось на экране. Опять лживые улыбки. И скрытые угрозы. Опять — он использовал это слово как эвфемизм — дипломатия.

— Антон, — услышал он тихий дружеский оклик.

Трехо развернулся вместе с креслом — лицом к комнате. Уинстон Дуарте стоял в ногах его кровати. Руки он заложил за спину, одет был в свободную домашнюю рубашку и черные брюки. Босой. Волосы всклокочены как спросонья. И, если верить глазам, он был здесь собственной персоной.

— Тревога, — произнес Трехо. — Полный досмотр этого помещения.

Дуарте обиженно поморщился.

— Антон!

Корабль в миллисекунды прочесал каждый дюйм каюты в поисках чего-либо или кого-либо неположенного. Экран доложил, что в помещении не обнаружено подслушивающих устройств, опасных веществ, неавторизованной техники. И только он сам из присутствующих. Корабль запросил разрешение на вызов вооруженной охраны.

— У меня удар? — обратился Трехо к привидению.

— Нет, — ответил Дуарте, — хотя выспаться тебе бы не помешало. — Призрак пожал плечами — движение было почти виноватым. — Послушай, Антон, ты сделал для сохранения империи все возможное, никто не вправе требовать от тебя большего. Я знаю, как трудно тебе пришлось.

— Вас здесь нет, — сказал Трехо, выставляя против лжесвидетельства всех органов чувств единственно возможную реальность.

— Для меня понятие «здесь» стало на удивление растяжимым, — согласился Дуарте. — Я чрезвычайно ценю твои усилия, но теперь ты можешь сдать пост.

— Нет. Это еще не конец. Я продолжаю борьбу за империю.

— И я это ценю. Действительно ценю. Но мы выбрали не тот путь. Мне еще нужно время спокойно все обдумать, но теперь я вижу яснее, и все будет хорошо.

Трехо как волной накрыло желанием услышать эти слова — и поверить им. Первый поцелуй любви потряс его меньше.

Дуарте улыбнулся с грустным юмором.

— Мы с тобой выстроили империю галактических масштабов. Кто бы мог подумать, что мы мелко мыслим?

Образ, иллюзия, проекция — чем бы он ни был, он пропал внезапно, словно из кинопленки вырезали кадр.

— Чтоб меня! — сказал в пустоту Трехо. На настольном экране еще мигал сигнал тревоги. Он хлопнул ладонью по коммутатору.

— Сэр, — произнес дежурный офицер, — нам поступил сигнал активной тревоги из вашего помещения. Вам требуется?..

— У вас пять минут на подготовку максимального ускорения в сторону кольца.

— Сэр?

— Включайте предупреждение, — сказал Трехо. — Всем в койки. Возвращаемся на Лаконию. Немедленно.