О всех созданиях – мудрых и удивительных

Джеймс Хэрриот

В издании представлен третий сборник английского писателя и ветеринара Джеймса Хэрриота, имя которого сегодня известно читателям во всем мире, а его произведения переведены на десятки языков. В этой книге автор вновь обращается к смешным и бесконечно трогательным историям о своих четвероногих пациентах – мудрых и удивительных – и вспоминает о первых годах своей ветеринарной практики в Дарроуби, за которым проступают черты Тирска, где ныне находится всемирно известный музей Джеймса Хэрриота. В книгу вошли также рассказы о том, как после недолгой семейной жизни молодой ветеринар оказался в роли новоиспеченного летчика Королевских Военно-воздушных сил Великобритании и совершил свои первые самостоятельные полеты. На русском языке книга впервые была опубликована в 1985 году (в составе сборника «О всех созданиях – больших и малых»), с пропуском отдельных фрагментов и целых глав. В настоящем издании публикуется полный перевод с восстановленными купюрами.

Волшебное излечение кобылы ценой 5000

— Эй, ты! Какого черта ты тут делаешь?

В устах спецполицейского Королевских ВВС такое обращение звучало привычным.

— Дополнительные занятия по навигации, капрал, — ответил я.

— Твой пропуск!

Он выхватил его у меня из рук, прочитал и вернул, даже не глядя на меня. Я выскользнул на улицу, ощущая себя пленником, выпущенным под залог.

Не то чтобы все полицейские были такими, но большинство из них казались мне лишенными всякого обаяния. И тут мне внезапно пришла в голову мысль, зревшая уже давно, с того момента, когда я поступил на службу в ВВС, — мысль, что я к тому времени стал избалованным человеком. Избаловало меня то обстоятельство, что ко мне всегда относились с уважением, ведь я был ветеринаром, человеком, принадлежавшим к уважаемой профессии. И я принимал это как должное.

А теперь, когда я был младшим пилотом — а это самое низкое звание в ВВС, — слова «Эй, ты!» отражали мой статус. Конечно, йоркширские фермеры не выбегают вам навстречу и не осыпают поцелуями, но их приветливая дружелюбность и вежливость принадлежат к числу качеств, которые я теперь, когда поступил на военную службу, оценил еще выше. Потому что именно в этот момент я перестал воспринимать их как должное.

Имейте в виду, вам понадобится чуть-чуть наглости, какой бы деятельностью вы ни занялись, и ветеринария — не исключение.

Даже и сейчас я словно вижу, как потемнело лицо Ралфа Бимиша, тренера скаковых лошадей, когда я вылез из машины.

— А где мистер Фарнон? — сердито буркнул он.

Я стиснул зубы. Сколько раз слышал я этот вопрос в окрестностях Дарроуби, особенно когда речь шла о лошадях!

— Извините, мистер Бимиш, но он уехал на весь день, и я подумал, что лучше приеду я, чем откладывать на завтра.

Он даже не попытался скрыть свое раздражение, а надул толстые, в лиловатых прожилках щеки, сунул руки поглубже в карманы бриджей и с видом мученика устремил взгляд в небеса.

— Ну так идем! — Он повернулся и, сердито вскидывая короткие толстые ноги, зашагал к одному из денников, окружавших двор.

Я сдержал вздох и пошел за ним. Ветеринар, не питающий особой страсти именно к лошадям, в Йоркшире частенько попадает в тягостные ситуации, и уж тем более в скаковых конюшнях, этих лошадиных храмах. Зигфрид, не говоря уже о его профессиональных навыках, великолепно умел объясняться на языке лошадников. Он с легкостью и во всех подробностях обсуждал особенности и стати своих пациентов. Он хорошо ездил верхом, участвовал в лисьих травлях и даже внешне — длинным породистым лицом, подстриженными усами и худощавой фигурой — соответствовал популярному образу аристократического любителя лошадей.

Тренеры на него просто молились, и многие — вот как Бимиш — считали чуть ли не личным оскорблением, если сам он почему-либо не мог приехать к их дорогостоящим подопечным.

Бимиш окликнул конюха, и тот открыл дверь.

— Он тут, — буркнул Бимиш. — Охромел после утренней разминки.

Конюх вывел гнедого мерина, и с первого взгляда стало ясно, какая нога у него не в порядке, — то, как он припадал на левую переднюю, говорило само за себя.

— По-моему, он потянул плечо, — сказал Бимиш.

Я обошел лошадь, приподнял правую переднюю ногу и очистил копытным ножом стрелку и подошву, однако не обнаружил ни следов ушиба, ни болезненности, когда постучал по рогу рукояткой ножа.

Я провел пальцами по венчику, начал ощупывать путо и у самого конца пясти обнаружил чувствительное место.

— Мистер Бимиш, дело, по-видимому, в том, что он ударил задней ногой вот сюда.

— Куда? — Перегнувшись через меня, тренер поглядел и тут же объявил: — Я ничего не вижу.

— Да, кожа не повреждена, но, если нажать вот тут, он вздрагивает.

Бимиш ткнул в болезненную точку коротким указательным пальцем.

— Ну вздрагивает, — буркнул он. — Да только если жать, как вы жмете, он и будет вздрагивать, болит у него там или не болит.

Его тон начал меня злить, но я сказал спокойно:

— Я не сомневаюсь, что дело именно в этом, и рекомендовал бы горячие противовоспалительные припарки над путовым суставом, перемежая дважды в день холодным обливанием.

— А я не сомневаюсь, что вы ошиблись. Никакого там ушиба нет. Раз лошадь так держит ногу, значит у нее болит плечо. — Он махнул конюху. — Гарри, поставь-ка ему припарку на это плечо.

Если бы он меня ударил, я возмутился бы меньше. Но я не успел даже рта открыть, как он зашагал дальше.

— Я хочу, чтобы вы взглянули еще и на жеребца.

Он провел меня в соседний денник и показал на крупного гнедого, у которого на передней ноге были видны явные следы нарыва.

— Мистер Фарнон полгода назад поставил ему вытяжной пластырь. С тех пор он тут так и отдыхает. А теперь вроде бы совсем на поправку пошел. Как, по-вашему, можно его выпускать?

Я подошел и провел пальцами по всей длине сгибательных сухожилий, проверяя, нет ли утолщений, но ничего не обнаружил. Тогда я приподнял копыто и при дальнейшем исследовании нашел болезненный участок на поверхности сгибателя. Я выпрямился.

— Кое-что еще осталось, — сказал я. — Мне кажется, разумнее будет подержать его тут подольше.

— Я с вами не согласен, — отрезал Бимиш и повернулся к конюху. — Выпусти его, Гарри.

Я поглядел на тренера. Он что, нарочно надо мной издевается? Старается кольнуть побольнее, показать, что я не вызываю у него доверия? Во всяком случае, я еле сдерживался и надеялся только, что мои горящие щеки не слишком заметны.

— Ну и последнее, — сказал Бимиш. — Один из жеребцов что-то покашливает. Так взгляните и на него.

Через узкий проход мы вышли во двор поменьше; Гарри открыл денник и взял жеребца за недоуздок. Я пошел следом, доставая термометр. При моем приближении жеребец прижал уши, фыркнул и затанцевал. Я заколебался, но потом кивнул конюху.

— Пожалуйста, поднимите ему переднюю ногу, пока я измерю температуру, — сказал я.

Конюх нагнулся и взял было ногу, но тут вмешался Бимиш:

— Брось, Гарри, это ни к чему. Он же тихий, как ягненок.

Я помедлил, чувствуя, что тревожился не напрасно, но со мной тут не считались. Пожав плечами, я приподнял хвост и ввел термометр в прямую кишку.

Оба задних копыта ударили меня почти одновременно, но, вылетая спиной в открытую дверь, я (отлично это помню) успел подумать, что удар в грудь на какой-то миг опередил удар в живот. Впрочем, мысли мои тут же затуманились, так как нижнее копыто угодило точно в солнечное сплетение.

Растянувшись на цементном покрытии двора, я охал и хрипел, тщетно стараясь глотнуть воздух. Секунду я уже не сомневался, что сейчас умру, но наконец сделал стонущий вдох, с трудом приподнялся и сел. В открытую дверь денника я увидел, что Гарри буквально повис на морде жеребца и смотрит на меня испуганными глазами. Мистер Бимиш, однако, оставил без внимания мою плачевную судьбу и заботливо осматривал задние ноги жеребца — сначала одну, потом другую. Без сомнения, он опасался, что копыта пострадали от соприкосновения с моими недопустимо твердыми ребрами.

Я медленно поднялся на ноги и несколько раз глубоко вдохнул. Голова у меня шла кругом, но в остальном я как будто отделался благополучно. И вероятно, какой-то инстинкт заставил меня не выпустить термометра — хрупкая трубочка все еще была зажата в моих пальцах.

В денник я вернулся, не испытывая ничего, кроме холодного бешенства.

— Поднимите ему ногу, как вам было сказано, черт вас дери! — закричал я на беднягу Гарри.

— Слушаю, сэр! Извините, сэр! — Он нагнулся, крепко ухватил переднюю ногу и приподнял ее.

Я поглядел на Бимиша, проверяя, скажет ли он что-нибудь, но тренер глядел на жеребца ничего не выражающими глазами.

На этот раз мне удалось измерить температуру без осложнений. Тридцать восемь и три. Я перешел к голове, двумя пальцами раскрыл ноздрю и увидел мутновато-слизистый экссудат. Подчелюстные и заглоточные железы выглядели нормально.

— Небольшая простуда, — сказал я. — Я сделаю ему инъекцию и оставлю вам сульфаниламид — мистер Фарнон в подобных случаях применяет именно его.

Если мои слова и успокоили его, он не подал вида и все с тем же ледяным выражением наблюдал, как я вводил жеребцу десять кубиков пронтозила.

Перед тем как уехать, я достал из багажника полуфунтовый пакет сульфаниламида.

— Дайте ему сейчас три унции в пинте воды, а потом по полторы унции утром и вечером. Если через двое суток ему не станет заметно лучше, позвоните нам.

Мистер Бимиш, с хмурым лицом, взял лекарство, и, открывая дверцу, я почувствовал огромное облегчение, что этот омерзительный визит подошел к концу. Тянулся он бесконечно и никакой радости мне не доставил. Я уже включил мотор, но тут к тренеру, запыхавшись, подбежал один из мальчишек при конюшне.

— Подавилась? — Бимиш уставился на мальчика, потом стремительно повернулся ко мне. — Лучшая моя кобыла! Идем!

Значит, еще не конец. Я обреченно поспешил за коренастой фигурой назад во двор, где другой мальчишка стоял рядом с буланой красавицей. Я посмотрел на нее, и мое сердце словно сжала ледяная рука. До сих пор речь шла о пустяках, но это было серьезно.

Она стояла неподвижно и смотрела перед собой со странной сосредоточенностью. Ребра ее вздымались и опадали под аккомпанемент свистящего, булькающего хрипа, и при каждом вдохе ноздри широко раздувались. Я никогда еще не видел, чтобы лошадь так дышала. С губ у нее капала слюна, и каждые несколько секунд она кашляла, словно давясь.

Я повернулся к мальчику.

— Когда это началось?

— Совсем недавно, сэр. Я к ней час назад заходил, так она была как огурчик.

— Верно?

— Ага. Я ей сена дал. И у нее все было в порядке.

— Да что с ней такое, черт подери? — воскликнул Бимиш.

Вопрос более чем уместный, но только я и представления не имел, как на него ответить. Я растерянно обошел кобылку, глядя на дрожащие ноги, на полные ужаса глаза, а в голове у меня теснились беспорядочные мысли. Мне приходилось видеть «подавившихся» лошадей — когда пищевод закупоривало грубым кормом, — но они выглядели не так. Я прощупал пищевод — все чисто. Да и в любом случае характер дыхания был иным. Казалось, что-то перекрывает воздуху путь в легкие. Но что?.. И каким образом?.. Инородное тело? Не исключено, однако таких случаев мне еще видеть не доводилось.

— Черт подери! Я вас спрашиваю! В чем дело? Как по-вашему, что с ней? — Мистер Бимиш терял терпение, и с полным на то основанием.

Я обнаружил, что осип.

— Одну минуту! Я хочу прослушать ее легкие.

— Минуту! — взорвался тренер. — Какие там минуты! Она вот-вот издохнет!

Это я знал и без него. Мне уже приходилось видеть такую же зловещую дрожь конечностей, а теперь кобылка начинала еще и покачиваться. Времени оставалось в обрез. Во рту у меня пересохло.

Я прослушал грудную клетку. Что легкие у нее в порядке, я знал заранее — несомненно, поражены были верхние дыхательные пути, — но в результате выиграл немного времени, чтобы собраться с мыслями.

Несмотря на вставленный в уши фонендоскоп, я продолжал слышать голос Бимиша:

— И конечно, это должно было приключиться именно с ней! Сэр Эрик Хоррокс заплатил за нее в прошлом году пять тысяч фунтов. Самая ценная лошадь в моей конюшне! Ну почему, почему это должно было случиться?

Водя фонендоскопом по ребрам, слушая грохот собственного сердца, я мог только от всей души с ним согласиться. Почему, ну почему на меня свалился этот кошмар? И конечно, именно в конюшне Бимиша, который в грош меня не ставит. Он шагнул ко мне и стиснул мой локоть.

— А вы уверены, что нельзя вызвать мистера Фарнона?

— Мне очень жаль, — ответил я хрипло, — но до того места, где он сейчас находится, больше тридцати миль.

Тренер словно весь съежился.

— Ну что же, значит, конец. Она издыхает.

И он не ошибался. Кобылка пошатывалась все сильнее, ее дыхание становилось все более громким и затрудненным, и фонендоскоп все время соскальзывал с ее груди. Чтобы поддержать ее, я уперся ладонью ей в бок и внезапно ощутил небольшое вздутие. Круглую бляшку, словно под кожу засунули небольшую монету. Я внимательно посмотрел. Да, она прекрасно видна. А вот и еще одна на спине… и еще… и еще. У меня екнуло сердце. Вот, значит, что!

— Как я объясню сэру Эрику! — простонал тренер. — Его кобыла сдохла, а ветеринар даже не знает, что с ней! — Он посмотрел вокруг мутным взглядом, словно надеясь, что перед ним каким-то чудом возникнет Зигфрид.

Я уже стремглав бежал к машине и крикнул через плечо:

— Я ведь не говорил, что не знаю, что с ней. Я знаю: уртикария.

Он бросился за мной.

— Урти… Это еще что?

— Крапивница, — ответил я, ища среди флаконов адреналин.

— Крапивница? — Он выпучил глаза. — Разве от нее умирают?

Я набрал в шприц пять кубиков адреналина и побежал назад.

— К крапиве она никакого отношения не имеет. Это аллергическое состояние, обычно вполне безобидное, но изредка оно вызывает отек гортани — вот как сейчас.

Сделать инъекцию оказалось непросто, потому что кобылка не стояла на месте; но едва она на несколько секунд замерла, как я изо всех сил вжал большой палец в яремный желоб. Вена вспухла, напряглась, и я ввел адреналин. Потом отступил на шаг и встал рядом с тренером.

Мы оба молчали. Мы видели только мучающуюся лошадь, слышали только ее хрипы.

Меня угнетала мысль, что она вот-вот задохнется, и, когда, споткнувшись, она чуть не упала, мои пальцы отчаянно сжали в кармане скальпель, который я захватил из машины вместе с адреналином. Конечно, следовало сделать трахеотомию, но у меня с собой не было трубочки, чтобы вставить в разрез. Однако, если кобылка упадет, я обязан буду рассечь трахею… Но я отогнал от себя эту мысль. Пока еще можно было рассчитывать на адреналин.

Бимиш расстроенно махнул рукой.

— Безнадежно, а? — прошептал он.

Я пожал плечами.

— Не совсем. Если инъекция успеет уменьшить отек… Нам остается только ждать.

Он кивнул. По его лицу я догадывался, что его угнетает не просто страх перед предстоящим объяснением с богатым владельцем кобылы, — он, как истинный любитель лошадей, гораздо больше терзался из-за того, что у него на глазах мучилось и погибало прекрасное животное.

Я было решил, что мне почудилось. Но нет — дыхание действительно стало не таким тяжелым. И тут, еще не зная, надеяться или отчаиваться, я заметил, что слюна перестает капать. Значит, она сглатывает!

Затем события начали развиваться с невероятной быстротой. Симптомы аллергии проявляются со зловещей внезапностью, но, к счастью, после принятия мер они нередко исчезают не менее быстро. Четверть часа спустя кобылка выглядела почти нормально. Дыхание еще оставалось хрипловатым, но она поглядывала по сторонам с полным спокойствием.

Бимиш, который смотрел на нее как во сне, вырвал клок сена из брикета и протянул ей. Она охотно взяла сено у него из рук и принялась с удовольствием жевать.

— Просто не верится, — пробормотал тренер. — Никогда еще не видел, чтобы лекарство срабатывало так быстро, как это!

А я словно плавал в розовых облаках, радостно стряхивая с себя недавнее напряжение и растерянность. Как хорошо, что нелегкий труд ветеринара дарит такие минуты: внезапный переход от отчаяния к торжеству, от стыда к гордости.

К машине я шел буквально по воздуху, а когда сел за руль, Бимиш наклонился к открытому окошку.

— Мистер Хэрриот… — Он был не из тех, кто привык говорить любезности, и его щеки, обветренные и выдубленные бесконечной скачкой по открытым холмам, подергивались, пока он подыскивал слова. — Мистер Хэрриот… я вот подумал… Ведь необязательно разбираться в лошадиных статях, чтобы лечить лошадей, верно?

В его глазах было почти умоляющее выражение. Я вдруг расхохотался, и он улыбнулся. Мне было невыразимо приятно услышать из чужих уст то, в чем я всегда был убежден.

— Я рад, что кто-то наконец это признал! — сказал я и тронул машину.