Частичка тебя. Мое счастье

Джина Шэй, 2022

Я чертовски устала от разочарований. От мужчин, которые говорят одно, а делают другое. От водоворота странных случайностей, в центре которых, против воли, оказываюсь раз за разом. В конце концов, ведь необязательно выходить замуж! Я могу родить ребенка для себя, исполнить давнюю мечту – стать матерью. И я могу не делиться своим чудом с тем, кто называл случившееся между нами ошибкой. План был прекрасен! Только мнение неуемного бывшего друга я не взяла в расчет. Он узнал о своем отцовстве! Он требует признания его родительских прав. Что думает об этом его невеста? Интересный вопрос! Потому что она не так мила и безобидна, как кажется!

8. Энджи

Звонок раздается рано. Аж в девять утра!

Я понятия не имею, что делают нормальные больные люди в больнице, а я в больнице сплю. Я вдруг поняла, что мне надо, что у меня года три уже план по сну не выполняется, и взялась за невыполнимую миссию “догнать и перегнать”. В смысле перевыполнить…

Ну, конечно же, я не только сплю. Ох, кто б мне дал. У этих невыносимых больничных медсестричек не понос, так золотуха, не бесконечные анализы, так психиатр, обед, ЭКГ, градусники, кварцевания, школа будущих мам и что совершенно неожиданно — йога для беременных. Три раза в неделю. Правда это уже за отдельную доплату, но… Я решаю, что все-таки оно того стоит.

В итоге доспать удается час-два, и то обычно после обеда, в этот дурацкий тихий час, но вот конкретно сегодня я только поймала кайф от тишины отдельной палаты, только задремала в предвкушении утреннего обхода, только нашарила такой цветной, такой весь пропитанный моим фраевским настроением сон, и тут…

Нет, это был не “дзынь”, конечно.

Это был вдумчивый перелив мелодии одного исландского композитора, влюбившего меня в себя парой строчек: “я прощаюсь с тобой, я бы отдал все, чтобы мне сломаться…”

А что еще мне было ставить на звонок, если не это?

Номер незнакомый, это было удивительно — но при этом номер не был похож на номера всяких колл-центров.

Впрочем, лежа в больнице я уже даже на холодные прозвоны отвечала. В основном от скуки. И все же сейчас принимаю вызов с осторожностью, будто кнопочку на тикающей бомбе нажимаю.

— Да?

— Привет.

Голос мужской, мягкий, неуловимо знакомый, но…

Фразу “это кто” я едва удерживаю на языке. Нет, я догадаюсь сама. Сейчас, сейчас. Ну вот вертится же где-то рядом догадка, ну…

— Не узнаешь, да? — отчего-то с той стороны трубки надо мной потешаются. — Так и знал, что не узнаешь, Гелька.

— Берг, чтоб тебя! — там, где нужно, щелкает, и я опознаю собеседника легко и просто. Только один придурошный мужик в моей жизни звал меня вот этим придурошным именем “Гелька”, утверждая, что более дурацкого имени чем мое, на свете никто не придумал. Хрен, мол, подберешь нормальное сокращение. Даже Даздраперма ему была удобоваримей.

Правда для нее он прозвища придумывал исключительно нецензурные.

Мой бывший жених.

Правда в ту пору, когда я его знала, он еще не был мужиком. Так… Молодым мужчиной… Или юношей, что отчаянно пытался им стать?

— Приятно знать, что не забыла, — Дима смеется. Смеется он, блин! Четыре года, как он наглухо исчез с моих радаров. Как рассказывали мне наши общие знакомые — он всем плел, что я совсем шизанулась после своей аварии и находиться в моей компании стало совершенно невыносимо.

Впрочем…

Уже пару лет как не рассказывают.

Я не спрашиваю, да и он вроде как успокоился…

И кто старое помянет, тому глаз вон, да? И вроде как у меня нет лишних глазиков.

— Ты чего это вдруг звонишь? — с подозрением спрашиваю. — Если что, сразу предупреждаю: денег нет, одолжить не смогу.

Отчасти, это мое заявление основано на реальных событиях. В ту пору, когда мы еще общались — Берга колбасило то влево, то вправо. У него потому и были проблемы с учебой, что у Димы в мозгу вечно было слишком много идей, далеких от образования. Точнее — от двух его образований. Как этот многорукий многоног умудрился одновременно получить две вышки сразу, да еще и в неслабых вузах — для меня было загадкой. Мне и одного за глаза хватило…

Так вот о деньгах…

В них Берг постоянно нуждался. Нет, не для того чтобы пустить их на ветер, но почти. Провернуть дельце тут. Там. Сям. И многие наши общие знакомые знали, что Дима может ни с того ни с сего завалиться и попросить тысяч этак пятьдесят, на неделю. Впрочем, чего у него было не отнять — так это обязательности. Долги он возвращал. И тут же начинал крутить новую идею, для которой тоже было надо…

— А вот и не угадала, Гелик, — абсолютно без обиды фыркает Берг с той стороны трубки, — да и не потянешь ты сейчас мои обороты. Вряд ли у тебя найдется пара миллионов в кредит на пару лет.

— Только не говори мне, что как только ты от меня ушел, ты сделал свой первый миллион, и я теперь должна обгрызать локти, что тебя упустила.

— Ну… — Дима так красноречиво молчит, что все становится понятно. И я… Не удивлена на самом деле. Почему-то его странный образ жизни, неукротимая энергия и шило в одном месте не оставляли сомнений. Все что с ним происходит — и правда всего лишь промежуточный этап на пути к успеху. И так и вышло.

— И чем занимаешься? По какому профилю? Управление? Программирование?

— Не поверишь, и то, и то, — Берг сознается с абсолютным удовлетворением, и оно тоже понятно — ни один диплом не пропал впустую, — у меня фирма по разработке мобильных приложений. И знаешь ли, хорошо плывем.

— Рада за тебя, — я чуть улыбаюсь, абсолютно честно. И странно говорить с бывшим женихом вот так, просто, спокойно, но… Это все Фрай. Это все свет Куртейна, и уютные современные сказки про литовскую столицу, которые я от больничной скуки начала перечитывать. Переслушивать, если быть уж совсем точной. Благо в отдельной палате для этого даже наушники не требовались.

Короче, во всем виноват Фрай. И в том, что я могу улыбаться по утрам, и в том, что я чувствую вкус еды — не всегда вкусной, но все-таки чувствую, и в том, что я могу разговаривать с людьми и не истекать кровью.

— Слушай, Гелик, — тон Димы становится чуть более деловитым, — а скажи-ка мне, где тебя можно найти? А то мать моя откопала тут где-то в недрах своих шкафов твой синий шарф и требует отдать его тебе как только так сразу. А моя мать…. Ну, ты её помнишь.

— Помню.

Мать-генеральшу, Антонину Павловну Берг, жесткой рукой уже, получается, четвертый десяток лет управляющую частной московской школой — невозможно было вспоминать без содрогания. И в её случае — да, если она что-то решила, это что-то нужно делать, и соврать не получится. Каким-то неведомым чутьем Антонина Павловна распознавала ложь чуть ли еще не до того, как она была озвучена.

По всей видимости, даже большого взрослого Диму мама по-прежнему умела строить. Хотя с чего бы ей разучиться?

А шарф… Шарф я кстати помню. Когда Дима изволил меня бросить, я, кажется, даже хотела его забрать, его мне подарила мама на последний День Рождения перед аварией. Но раз за разом, сколько бы я ни приходила — шарф найти не могли. И это было больно, обидно, и тем удивительней, что он вдруг взял и сейчас нашелся.

— Так что, когда и где мы можем пересечься? — нетерпеливо вопрошает Дима.

— Я… Я не знаю, — неожиданно теряюсь с ответом, — я просто сейчас в больнице лежу. И оно тебе надо в такую даль тащиться?

— Скинь мне адрес в СМС. Приеду сегодня в шесть.

Дима сух и деловит, как и всегда, когда в его мозгах методично щелкают невидимые рычажки, выстраивающиеся в механизм сегодняшнего дня.

Я опускаю телефон, некоторое время смотрю на заставку на экране. Немного провисаю.

Определенно где-то там во вселенной звезды располагаются как-то странно. Мой бывший жених. Хочет встретиться. Четыре года спустя после нашего с ним разрыва.

Судьба умеет удивлять!

Без пятнадцати шесть я застаю себя за… переодеванием!

И вот это возмутительно, настоящий нонсенс! Что это еще за дичь такая — переодеваться в платье перед встречей с мужчиной, который меня вообще-то бросил! И гадостей при этом наговорил, и мне, и окружающим, и даже маме своей!

Тем не менее вылезать из платья мне уже не хочется. Это кажется еще более глупой затеей, чем в него переодеваться. Если мне на него плевать — а мне плевать, то я вполне себе поболтаю с Бергом и в платье. Тем более, что оно и не платье вовсе, а очень длинный бежевый свитер приятной рельефной вязки, с наглухо закрытым горлом. Ничего крамольного, откровенного и соблазнительного. Ну, кроме того, что там, где заканчивается свитер, у меня находятся колени.

Берг является на десять минут раньше. Мерзавец. Он должен был опоздать, чтобы я, возмущенная в лучших чувствах, костерила его все время ожидания. Мол, ничуть не изменился, горбатого все-таки только могила и исправит. А он…

— Привет, — произносит и замирает в дверях моей палаты. Небритое, взъерошенное, синеглазое виденье. Мой шарф находится… На его, блин, шее!

— Это ты так намекаешь, что тебя им можно сразу придушить? — я скептически прищуриваюсь. Соблазн на самом деле велик. Нет, ну какого черта он потеет в мой шарф? Да еще и снимает с такой откровенной неохотой, будто это ему моя мама этот шарф подарила.

— Нет, ну охренеть же, охренеть! — Дима смотрит на меня, постоянно соскальзывает глазами на мой живот, и лыбится, как последняя скотина во все свои двадцать восемь отбеленных зубов. — Ты когда написала про перинатальный центр — я до конца не поверил. А теперь своими глазами вижу — ты все-таки смогла, Гелька!

Прибью гада.

Вот правда.

Я взрослая, злющая, ядовитая тетка, я могу перешагнуть через чью-нибудь голову на своем карьерном пути, могу даже на неё наступить, если будет надо. А он меня называет так, будто я — его закадычная подружка. И мы не три года не виделись — а три месяца лета. И разошлись не потому что потеряли слишком многое, а просто потому что предки разослали нас на дачи в разные районы.

И все же…

Потеря была нашей общей.

Наверное, поэтому я не злилась на него вообще. Пусть он наговорил мне много обидных слов. Пусть и повторял их потом нашим общим знакомым. Раз за разом, слово за словом.

Но в моей памяти и сейчас свежо воспоминание, как Димка, молодой, шебутной, вечно носящийся по своим проектам Димка прилетал ко мне на УЗИ. Вваливался в кабинет в самый последний момент, волосы дыбом, глаза вот-вот выскочат из орбит. И взгляд на врача — как на географичку, на урок которой он явился только к самому концу…

— Можно войти…

Его пускали, конечно.

Пожалуй, именно моя беременность и была апофеозом нашего с Димой романа. Когда у него при взгляде на меня сияли глаза, а у меня — чуть что тянулись к нему руки. Он подарил мне чудо, что толкалось внутри меня. Его хотелось обнимать. Он — чуть не на руках меня носил. И эта нить, это предвкушение чуда — нового начала, новой истории — связывало нас так крепко, как никогда раньше.

А когда эта нить оборвалась. Просто резко лопнула, рассеченная скальпелем оперировавшего меня хирурга. И мы распались, но не на половинки, нет. Каждый разлетелся на тысячу осколков. Целым не ушел никто.

— Ты же знаешь, что я всегда добиваюсь своего, — фыркаю, быстро смаргивая проклюнувшиеся в уголках глаз крохотные слезинки. И вот эта вот его улыбка — улыбка радующегося за меня человека, проникает внутрь, прорастает наружу, расцветает уже на моих губах.

Боже, как давно я не радовалась вот так вот просто… Даже не кому-то, а самому тому, что со мной сейчас происходит.

— Всегда, — ухмыляется Дима снова, а затем оглядывает палату, — слушай, я точно не помешаю? А то не дай бог меня примут за твоего любовника, поди потом объясни психованному папаше, что синеглазая доченька у вас с ним не в меня, а в бабушку.

— За это не волнуйся, — развожу руками, — вряд ли я тебя удивлю отсутствием личной жизни. И забеременела я случайно, чудом, можно сказать. Так что выкидывать тебя из окна просто некому.

— Удивительно, — Дима покачивает головой, — чем дольше живу, тем более мне удивительно, как много в этом мире идиотов, не способных тебя оценить.

— Берг, по-моему ты ошибся больницей, — вздыхаю с сожалением, — привет, это я. Та, которая два года долбала тебе мозг, чтобы ты менял зубные щетки каждые два месяца. И не забывал оплачивать страховку. И еще кучей нудных вещей, которые тебя бесили.

— И правильно долбала, — Дима воздевает палец к потолку, — если бы не ты, я бы уже наверняка работал на зубные протезы. И с тачкой я тогда минимум трижды бы на деньги попал без тебя. И так бы и стирал носки вместе с трусами.

— Мне кажется, или ты забыл надеть рубище по пути ко мне? — прищуриваюсь. — Впрочем ладно, можем обойтись без него. Просто падай на колени и рви на голове волосы. Раскаивайся, что меня бросил. Прямо сейчас.

Дима пошатывается вперед, будто всерьез решает это сделать, но потом спохватывается.

— Слушай, нет, я только месяц назад сделал пересадку волос. Ужасно дорогую. Рвать не буду, знаешь, во сколько денег мне обошлась эта лысина?

Врет ведь, паршивец, шевелюра у него своя, да и склонности к раннему облысению в его семье ни у кого не было. А лицо такое скорбное, печальное… Только черти в глубине светлых глаз и выдают его истинное настроение.

Вот ведь…

Вроде повзрослел. Возмужал. Обзавелся брутальной щетиной и широкими мужскими плечами.

Не изменился ни на грамм!

— Ну и чего тебе надобно, старче? — склоняю голову набок. А Дима почему-то меняется в лице.

Эх, вот и хоть бы раз я в нем ошиблась! Нет. Увы. И даже спохватившись, что спалился в мимике, у него не получается скроить убедительную мину.

— Вот только не надо мне врать про шарф, — опережаю его вранье, — я ведь вижу, что ты с ним неплохо так сросся. И… — подношу ткань к носу, — боже, да он насквозь твоим Бандерасом пропах. Берг! Ты все три года, что ли, его не снимал? Что, не мог сам себе шарф купить? Обязательно было зажать мой?

— Оставил на память, — у Димы вдруг получается такое скорбное выражение лица, будто бы даже укоризненное.

И правда, чего это я! Он же вернул! Сподобился.

— На память обо мне? — саркастично приподнимаю бровку.

— А тебе жалко? — голосом обвиняя меня в скупердяйстве, вопрошает паршивец.

— Шарф из чистого кашемира? Последний подарок моей матери? Дашь мне пару минут на размышление? А нет, не надо. Конечно, мне жалко. Тем более тебе.

— Знаешь, я тоже по тебе скучал, — вдруг с таким чувством произносит Дима, что пузырек с ядом в моей груди вдруг резко мельчает. Потому что получается… Убедительно.

Блин, а я уже и забыла, что он так умеет…

Так, что моя внутренняя волчица вдруг понимала, что глупо скалить зубы на луну. Но можно успокоиться. Расслабиться. Выпустить на волю подлинное — скопившийся вой измученной души. И в ответ тебе обязательно ободряюще ткнется в шею чуткий влажный нос…

— Ладно, — голос чуть проседает от набежавших эмоций, — извини, разворчалась тут. Глупо вышло.

— То есть мне можно оставить шарф себе? — тут же оживляется наглая морда и даже тянет клешни.

— Эй, ну не перебарщивай, — я уклоняюсь, но…

Как-то вдруг оказываюсь заключенной в крепкие объятия. И… Блин.

Сколько раз я еще так попадусь за эту встречу?

И ничего за пределами его рук не остается. Только тишина и прошлое. Пережитое.

Или все-таки нет?

В глазах дерет, в груди что-то потрескивает голосом свежего льда. Мои ладони скользят по теплой ткани его пиджака. Когда-то я находила эту спину очень надежной. И крепкой. И любила опираться на неё во время работы над дипломом. А Димка трындел, что ему неудобно, бесит, и вообще ему надо работать, но все равно неизменно припирался на широкий диван, где я сидела с ноутбуком.

А этот дурацкий шарф мешает сейчас, его хочется бросить, но до кровати далеко, а на пол — все-таки жалко… Но мешает ведь…

— Прости меня, Гель, — почему-то очень тихо произносит Дима, и мне становится ужасно стыдно. Потому что у него мысли вот такие, а у меня — о шарфе. Чтоб его моль сожрала!

— Да не за что… — откликаюсь неуклюже.

— Да есть за что, — в тоне Димы слышится откровенное сожаление, — много-много за что. И ты не обо всем знаешь. И в этом я тоже виноват.

— Это ты о чем? — я не сразу созреваю на вопрос. Да и созреваю-то потому, что повисшее между нами молчание начинает першить в горле.

Да. Это нужный вопрос. Вопрос, который определенно заставляет Диму подтянуться, напрячься, сосредоточиться. Ну, и отпустить меня все-таки.

Собираюсь и я, внимательно рассматриваю бывшего жениха.

А он кусает щеку, оглядывает меня то так, то этак, все никак не может сформулировать.

— Еще пару секунд помолчишь, и я сочиню себе какую-нибудь страшилку, — предупреждаю, — что на тебя охотились бандиты, и ты меня бросил, чтобы где-нибудь зашкериться, и жил все это время в Нижневартовске, а на моем шарфе спал. И грезил моментом как ко мне вернешься.

— Боже, ты что, ясновидящая? — Дима в ужасе округляет глаза, но по напряженным бровям я понимаю — он все еще думает. Все еще сомневается, стоит ли говорить. И лучше помолчать, чтобы его не спугнуть, потому что он ведь и вправду может передумать. Если решит, что я не готова к его откровениям или, может быть, они все-таки просрочены. А я уже, честно говоря, заинтригована более чем могла бы быть.

Потому что, кажется, он и вправду пришел не просто так…

— Скажи, ты часто отдыхаешь в конном клубе “Артемис”?

Разговор начинается с самой неожиданной стороны. Мне даже требуется несколько секунд, чтобы его переварить.

— Ну, сейчас — нечасто. Сейчас — вообще не отдыхаю.

Я успеваю отчетливо заметить, как светлеет Димино лицо, и в лучших своих традициях все порчу.

— Я там сейчас работаю, Дим.

— Твою мать!

Это у него выходит экспрессивненько. И даже чуть-чуть обидно. Правда я все-таки соображаю, что на счет моей мамы это ругательство можно не записывать.

На лице Димы в эту секунду — густая пасмурность. Будто черные тучи сошлись в одной точке пространства и замерли, размышляя.

Размышляя.

— Ты так глубоко задумался, как будто хочешь предложить мне сменить работу, — брякаю наобум и только по тому, как резко вздрагивает Дима, понимаю, что интуицию все-таки не перебьешь ни гормонами, ни депрессивными метаниями.

— Что, правда?

— Я не могу, — гримаса Димы выглядит болезненной, — у меня весь штат укомплектован. И мой администратор… Она в теме. Я не могу её сейчас тобой заменить. Особенно с учетом твоего декрета.

— Ты понимаешь, что твой виноватый тон выглядит странно? Ты ведь мне ничего не обещал, да и я вроде как не собиралась менять работу…

— Ты не понимаешь, — Дима снова кривится, — ты ведь ничего не знаешь.

— Так, может, просветишь?

Еще чуть-чуть — и я потеряю терпение. И выгоню его нафиг, раз он никак не может разродиться! Ну сколько можно-то?

— Ладно, — наконец решается он, — надеюсь, я тебя не напугаю. Потому что… Не хочу, чтобы ты нервничала лишний раз. Я, может быть… Я, может быть, накручиваю. В конце концов, три года прошло. И… Люди меняются…

Кажется, он сам себя уговаривает. А я — стараюсь излучать терпение, хотя внутренне уже думаю, что идея придушить Берга шарфиком была не так уж и плоха…

— Я был в Артемисе сегодня утром, — отрывисто произносит Дима, глядя на меня в упор, — видел там твою фотку.

— И?…

— И свою бывшую я там тоже видел.

Какие там пять стадий принятия неизбежного? Отрицание, гнев, потом торг, понимание и смирение?

Моей первой реакцией становится ступор. Я серьезно зависаю, пытаясь осознать причины и следствия, и… Честно говоря… Терплю в этом сокрушительное поражение.

— Дим… — вздыхаю, пытаясь не смеяться, — ты вроде всегда был практичным парнем. Неужто ты всерьез пришел просить прощения за то, что у тебя после меня кто-то был? Это настолько глупо, что…

Совсем на него непохоже.

Поэтому я затыкаюсь на полуслове, глядя как Дима проводит ладонью по лбу. Лучше дам ему выговориться, что ли.

— Она не была моей бывшей после тебя, — наконец созревает он, — она была бывшей до тебя.

Еще круче. Он что, переживает, что не достался мне девственником? Хотел сохранить целомудренность для единственной и не смог, а теперь решил покаяться?

Господи, Энджи, какой все-таки бред кипит в твоей голове.

— Честно говоря, несколько раз у нас с ней было и во время того, как мы с тобой встречались, — Берг виновато морщит нос.

— То есть ты мне изменял тогда? — откровение куда более болезненное, чем все сказанное ранее, но все-таки срок годности у этих обвинений уже истек. Пофиг. Почти что.

— Знаешь, если я начну сейчас оправдываться — это будет ужасно тупо, — Берг коротко вздыхает, — и если взрослый мужик начнет рассказывать, что им манипулировали, чтобы с ним переспать… Это такое. Неубедительное.

— Да.

— И все же так было. Странные звонки, странные просьбы. То у неё умирает собака, которую я подарил, и ей очень грустно, не мог бы я приехать и побыть с ней рядом. То мать выгоняет её из дома и ей негде жить и она неделю кантуется у меня, потому что больше негде, никто ей кроме меня не поможет. И за эту неделю она дважды влезает в мою постель, потому что ей страшно, и она чувствует себя ужасно одиноко. Нет, не смотри на меня так. Я знаю, что мудак, эта история не про это.

— А про что? — легкий флер ностальгии потихоньку испаряется, зато мне потихонечку становится чуточку интересно. Это, конечно, не Фрай, никакого сравнения, но тоже интересная история, чего уж там.

— В какой-то момент начали вылезать странные моменты. Например, её мать, которая ищет её чуть ли не с ментами по всему городу и наезжающая на меня, что растлеваю её девочку. И на мои претензии, что она сама выставила дочь из дому, смотрит на меня как на психа. Ну и другое.

— Например?

— Там мало связного, если честно, — Дима разводит руками, — но когда мне рассказывали историю, что Лакки долго болел и героично сражался за жизнь, а потом я узнаю, что за пару дней до этого её видели со здоровой собакой во дворе… Я не сыщик, Гель. И не особо слушал тогда дворовых бабок. Сейчас — много уже забыл. Знал бы — записывал бы.

— Знал бы что?

— Когда мы с тобой съехались, я с ней совсем порвал. Даже сменил номер и снял другую квартиру, чтобы она возле неё не паслась. Не хотел, чтобы она лезла к тебе со своими откровениями, ты тогда только-только на первую работу устроилась.

— А говорил, что тебе задрали цену, — укоризненно цокаю языком.

Нет, все-таки определенно под моим носом можно, оказывается, провернуть довольно многое.

— Да нет, наша квартира была подороже, — Дима фыркает, будто припоминая, — но честно говоря, так казалось как-то честнее. Ты же дистанцию тогда держала, пока не съехались. И чтобы наш с тобой первый раз был на том же диване, на котором я…

— Изменял? — безжалостно интересуюсь, просто для фана. Пока вся эта история — это неплохое развлечение, чтобы попинать Берга по его больной совести. А там, судя по всему, есть больные места.

— Изменял, — обреченно кивает Дима, — я так не хотел. С тобой у меня все было серьезно.

— А с ней, значит, несерьезно?

— Да нет, — Дима встряхивает головой, — познакомились на каком-то капустнике. Она даже не из нашего вуза была, её кто-то с собой привел. Я переспал с ней, по пьяни, но совести не хватило сразу после первой ночи её кинуть. Повстречались пару месяцев, быстро понял, что не мое. Очень вязкая, сложная, гиперэмоциональная. Сейчас смеется, а через пару минут может начаться истерика. Сначала было терпимо, потом достало. Правда отвязаться оказалось сложно. Она ревела, говорила, что любит, а я… Я тогда был как тот телок. Три года короче провели в состоянии “не встречаемся, но периодически спим”. А потом у меня с тобой закрутилось. И это было серьезно…

— Куда уж серьезнее, чуть не поженились, — фыркаю, — ладно, ладно, я не перебиваю, продолжай. Мы никак не дойдем до сути, а мне интересно.

— Гель, это не история, над которой стоит вспомнить и поржать, — Дима неожиданно шагает ко мне и ловит за плечи, — я не верю, что эта психопатка случайно оказалась рядом с тобой. После всего, что было…

— А что было, Дим?

Нешуточная тревога в его голосе не кажется какой-то поддельной и отдается во мне.

Я ничего не знаю.

Не понимаю.

А он, получается, вполне себе понимает…

— Сначала ничего, — Дима отходит чуть в сторону, будто не глядеть в мои глаза чуть проще, — я думал, все, она все поняла, нашла себе кого-нибудь, симпатичная же девчонка, вряд ли у неё с этим проблемы.

А потом началось… Я находил дохлых ворон у нас под дверью. Она слала любовные письма прямо пачками. Не знаю, как нашла наш адрес. Говорила, что я совершаю ошибку, что не буду с тобой счастлив, что её тетя гадалка предсказала, что если первый мужчина её племянницы её предаст — умрет рано и трагично, и прочий бред. Она угрожала, что покончит с собой. Уверяла, что изменится. Доходило до маразма. Я не знаю, как она узнавала — видимо, следила за тобой. Но она стриглась как ты. Одевалась как ты. И это не просто слова, Гель, она регулярно присылала фоточки. Вроде как “посмотри, я же не хуже”.

— Как я не заметила? — медленно обрабатываю факты.

— Не знаю, — Дима звучно вздыхает, — писала диплом. Потом — первая работа. Ты не обращаешь внимания на глупости. И потом, я так старательно заметал следы, не хотел, чтоб ты узнала об изменах, и кажется, перестарался. На мое счастье, она феерически боялась тебя и к тебе не лезла.

— Не тянет это на глупости, — тихо произношу, — получается, что рядом со мной и тобой три года находилась сталкерша, следила за мной, а я и не в курсе?

— Она умеет быть незаметной, — Дима покачивает головой, — и потом, не три года. Год. Когда ты забеременела — у меня сдали нервы. Я подкараулил эту дрянь ночью и предупредил, чтобы она оставила нас в покое. Что ты ждешь ребенка, и если она хоть еще раз как-то к нам полезет, создаст для тебя угрозу — я лично выбью из неё всю дурь. И не посмотрю, что женщина. Это было грязно, но сработало. Она пропала. Вернулась только после…

Дима замолкает, отрешенно глядя в окно. Мне почему-то становится ясно, о чем он недоговаривает.

Моя авария.

Точка перелома, о которой мы оба так и не научились говорить.

— Я не знаю, как она узнала, — тон Димы спускается почти до шепота, — факт в том, что уже через два месяца, как ты вышла из комы, она объявилась снова. Снова начала твердить свой бред, про то, что мы созданы друг для друга и что зря я с тобой вообще связался. Что ты даже моего ребенка не смогла сохранить и все такое.

— А ты… — сама звучу слабо, потому что все-таки касаемся мы очень больного эпизода моей жизни.

— А я сказал ей, что если замечу её еще раз — сделаю все, чтобы её упекли в психушку. Наверное, не стоило предупреждать. Просто заявлять на неё сразу. С другой стороны… У нас очень хреново сажают по таким вопросам. Нет тела — нет дела, епт. Я узнавал тогда. Прикидывал шансы. Но она будто вняла. Снова пропала. А потом ко мне пришла её подруга.

— У неё были друзья? — не знаю, почему я удивляюсь этому факту. Почему нет? Навряд ли за своими друзьями эта Димина пассия бегала с таким же маниакальным упорством. И потом, когда тебе рассказывают что-то там про бывшего, который терпит неудачи на личном фронте — ты вряд ли задумываешься, откуда твой собеседник все это знает. Ну, мало ли что. Видела, зацепила взглядом в соцсетях, кто-то сболтнул… Мне ли не знать, как глубоко задевают безответные чувства. Впрочем, я свою страницу с Ольшанским закрыть смогла. Оставила его…

Я не знаю как у кого, а у меня мысли щелкают, будто кончик длинного хлыста в воздухе.

Щелк.

Я никогда не думала об этом с этой стороны.

О стрижке, которая один в один похожа на мою, годичной давности, до того как я перестала тратиться на парикмахера.

О патологической любви к толстовкам и джинсам, которые я редко выгуливала на работе, но так часто надевала именно на выходные в клубе.

Это просто глупость — обвинять человека в чем-то, на основе такой ерунды…

— А что дальше было? — голос вздрагивает, будто бы выдавая волнительный спазм, которым сейчас свело мои внутренности.

— Дальше? — Дима нервно щелкает застежкой от часов. — Знаешь, до этого она крутилась исключительно возле меня. Писала мне. Звонила мне. Преследовала меня. Не осмеливалась подойти к тебе, уж не знаю по каким причинам. А тогда… Мне сказали — её переклинило. На тебе переклинило, Гель. Она решила, что это ты мешаешь мне обрести “истинное счастье”. И всерьез начала обдумывать, как именно тебе навредить. Облить кислотой. Или заплатить кому-то, чтоб тебя подкараулили и…

— Я поняла, — голос срывается до хрипа. История, начинавшаяся как глупая, забавная байка приобретает насыщенность настоящего бытового триллера, — но со мной ничего не случилось, она не смогла?

— Она не стала, — тихо выдыхает Дима, — я тебя бросил. Струсил и бросил. Трепал про тебя всякую дичь, лишь бы эта психопатка прониклась тем, насколько ты меня заколебала, и никак тебе не навредила.

— Ты оставил меня ради этого?

— Я не мог быть с тобой целыми днями. Хотя я и пытался быть с тобой везде тогда…

— Да, я помню.

Помню, каким странно контрастным был Димин уход после того, как он даже в магазин за хлебом тащился вместе со мной. За хлебом. На работу. С работы. Даже на обед вызванивал, узнавал, где я обедаю, с кем, точно ли не одна, не нужно ли составить компанию…

Я думала — это попытка смягчить нарастающее между нами отчуждение, а это была… попытка защиты.

И разрыв был ею.

Как бы слащаво это ни звучало.

— Знаю, бредово звучит, — Дима не поднимает понурой головы, — я полгода ходил по вечерам к твоему дому и смотрел на твои окна. Горит ли свет. Жива ли ты. Не добралась ли до тебя эта, с её планами.

— Мог предупредить.

Упущенные возможности звучат так очевидно. Хотя я знаю, что в стрессовой ситуации они могут абсолютно не прийти в голову.

— Ты была разбита, Гель. Слишком. Я не хотел еще и пугать тебя. Я… Тупил тогда очень сильно.

— Зато сейчас пугать меня очень кстати, да, — прикрываю глаза, слушая тишину внутри.

— Я не знал, — Дима косится на мой живот, — но с учетом этого, ситуация мне кажется совсем паршивой. Ты в больнице. Она работает в том же месте, что и ты. Это совпадение? Я, может, сам свихнулся, но я в это не верю.

Она ни при чем.

Так хочется сказать первым порывом.

Ну при чем тут она, если это я — я себя накрутила.

Я?

Причину моего нервного срыва можно разделить на две части. Одну — основную. Вторую — малую, вытекающую из основной.

А основная…

Кто как не сотрудник Артемиса мог знать о паршивости камер наблюдения в конюшнях?

У кого это в тот же день совершенно случайно проявилась немыслимая блажь — подружиться именно с Люциусом? С капризным, выпендрежным конем, когда для свадебных фотосессий в клубе были и другие белые лошади.

Господи, господи, господи…

Мне хочется закусить удила. Кажется, я сама лечу во весь опор, ничего и никого не разбирая на своем пути.

Нет. Нет-нет-нет.

Я сейчас наступлю на те же грабли, что и с Викой. Ей я тоже каких только недостатков не приписывала…

Но…

Сейчас ведь поводов гораздо больше, так ведь?

А еще — я могу вслух все прояснить, и Берг сразу мне скажет, что я промахнулась.

— Ты ведь так и не сказал её имени, Дима, — вижу, как вздрагивает его спина, вижу, как он ошеломленно округляет глаза, осознавая это.

— Черт, прости, это вышло как-то случайно. Столько нервов эта стервь мне вытянула.. Это ваша…

— Погоди, — лихорадочный азарт заставляет меня его перебить, — я хочу сама угадать. Позволишь?