Изъян

Дмитрий Ардшин

Бывают таланты, которые лучше зарыть и забыть. Но от судьбы не убежишь, а от себя тем более. Природа возьмет своё. И все тайное и зарытое станет явным. К тому же надо на что-то жить.

13

Поднявшись, Саша вышел в прихожую и отпер дверь. На площадке ухмылялся Антон Савельев.

— Разбудил? — Шурша черным пакетом, Савельев ввалился в прихожую.

— Вроде того, — зевнул Саша.

— А я вот всю ночь куролесил и отрывался с очаровательной Зинарой. Жемчужиной из «Сезама».

Савельев зашел в комнату и огляделся:

— Телевизор, два кресла, диван, шкаф, журнальный столик… Вполне… Можно жить… О! Даже гитара. — Антон схватил советскую шестиструнную гитару с глубокими царапинами на верхней деке и, упав в кресло, сгорбился над инструментом. — Смотри-ка, даже строит. — Удивленно усмехнулся Савельев, подтягивая струны и вслушиваясь в биение обертонов.

Савельев ударил по металлическим струнам и негромко запел:

— Я скажу как на духу: мне не важно ху из ху. Важно только то, что ты — девушка моей мечты! Пенелопа, Пенелопа, я бы взял тебя и слопал. Столько денег я ухлопал на тебя. О, Пенелопа.

— Свежачок? — Заметил Костати

— Новая девушка, новая песня, — Савельев поставил гитару на пол и прислонил к подлокотнику кресла.

И тут Костати вспомнил мелодию из сна.

— Да ты чего такой? Хватит спать. Ну-ка, мечи стаканы на стол и прочую посуду. — Савельев зашуршал черным пакетом, и на журнальном столике появились початая бутылка «Зеленого зомби», Пружанский Старый Пармезан, Борисовкая пармская ветчина и брауншвейгская колбаса, чиабатта со шпинатом по рецепту «Сезама», жестяная банка шпрот, полторалитровый газированный «Святой источник».

Саша принес из кухни кружку и высокий стакан. Он посмотрел на приоткрытую дверь балкона и замер.

— Опять заснул? — Спросил Антон.

Схватив гитару, Костати упал на диван и попытался набренчать мелодию. Со снисходительной улыбкой кивая, морщась и прислушиваясь, Савельев стал наливать абсент в кружку и стакан.

— Нет! Не то! — Костати бросил гитару на диван. — Лучше я напою.

— Лучше выпей «Зеленого зомби». Он же зеленый змий-искуситель. Поль Верлен назвал его зеленой ведьмой и источником безумия. А черный маг Алистер Кроул — зеленой богиней и источником творчества. Что, впрочем, с одной огуречной грядки. Ведь безумец — это творец своей безумной реальности. Возможно, когда бог создавал это безумный, безумный мир налегал на что-то вроде «Зеленого зомби», употреблял забористую, крепленую на хаосе амриту. — Стал плести и заговариваться Савельев, отяжелев от бессоной ночи, жемчужины из «Сезама» и алкоголя.

Костати вспомнил, как из мелодии появились улица, фонарь, дежурная аптека, красные берет и тюльпаны. А что если визит Савельева — это продолжение все той же мелодии, которая просится и рвется из головы наружу. Да и он сам, Костати, порождение этой самой мелодии. Ведь в начале было не слово, а вот эта мелодия. Подумалось Костати. По спине пробежал колючий холодок. Костати весь сжался и поежился.

Савельев поднял стакан и через зеленую зыбь поглядел на Костати:

— Отделишь в себе наблюдателя от страдальца и тогда так запоешь… Что тебе и не снилось. Уверяет Кроули.

Костати машинально чокнулся с Савельевым и, глядя на приоткрытую дверь балкона, замер с кружкой в руке. Сердце как балконная штора то вздымалось, то опадало.

— Ау! — Выпив из стакана, Савельев защелкал пальцами перед окаменевшим зеленовато-бледным лицом Костати. — Уже разделился что ли?

Вздрогнув, Костати вернул кружку на стол и, продолжая глядеть на балконную дверь, защелкал пальцами в ритме мелодии из сна. Савельев подхватил. Александр запел и осекся.

— Нет. Не то! — Схватился за голову Костати.

— Да выпей же!

— Дай-ка я. — Прогудел Киш. — А то слышно, тебе на ухо наступил зеленый Потапыч.

— Что? — Опешил Савельев и вытаращился на Костати.

Костати поднялся и через кишечник выпустил наружу мелодию.

— Да. Это она, — выдохнул Костати, упал на край дивана и, схватив кружку, выпил.

Наступила тишина и пронзительно завизжала стрижами. Савельев с неподвижным серым лицом уперся в Костати подозрительным тяжелым взглядом.

— Когда бы вы знали, из какого места растет мелодия, не ведая стыда, — хмыкнул Савельев и взялся за гитару. — Напоминает канон Моцарта.

Савельев принялся коверкать мелодию, усложняя ее септаккордами, пытая ее ладами и гаммами. Он словно злился на мелодию и пытался ее уничтожить, задушить. Но мелодия сопротивлялась и оживала снова и снова.

— И давно с тобой такое? — Устав импровизировать, оторвался от гитары Савельев и пронизал Костати хмурыми воспаленными глазами.

— Давно, — покраснел Костати и виновато опустил голову.

— Ты осторожней с таким пением. А то надорвешь «голосовые связки», — усмехнулся Савельев и опять накинулся на мелодию. Продолжил комкать, сжимать, растягивать и потрошить ее.

Выпив за творческое безумие, Савельев пригласил Костати на квартирник и, забрав с собой «Зеленого зомби» и пармскую ветчину, ушел.