Летом перед грозой

Дмитрий Лекух, 2017

Лето. Природа. Красота. Друзья. Рыбалка на Русском Севере. Но надвигается гроза. Что-то должно произойти… Что-то будет… Новый роман писателя и публициста Дмитрия Лекуха о последнем мирном лете перед войной в Донбассе, выдвинутый на премию «Национальный бестселлер» 2017 года.

Глава 5

…Я вот вообще не понимаю, кстати, как буду ездить в поездах, когда в них запретят курить окончательно.

Даже, вот, подумать боюсь.

И дело тут даже не в том, что «не утерпишь»: эта-то проблема как раз вполне себе даже и решаемая.

Те же электронные сигареты, да и открытое окно в сортире еще пока что никто не отменял.

Но — вот так постоять в тамбуре в одиночестве, слушая стук колес и разглядывая проносящиеся в ночной темноте огоньки грустных северных полустанков, я уже не смогу.

Просто — повода больше не будет.

А жаль…

…Потому как не знаю, как у вас, а у меня — именно вот в такие моменты по-настоящему хорошо думается.

В том числе и о стране, в которой мы все с вами живем.

Нет, правда.

Бесконечность пространств, сумеречное спокойствие лесов, однообразие полустанков или, как сейчас, ночью, тревожная желтизна пристанционных огней под монотонную музыку стука колес и качающийся вагонный пол под ногами — это едва ли не лучший фон для одиночества и понимания, которое только и возможно при одиночестве. Поезда вообще изначально заражены экзистенциализмом, а курящие тамбура тем более: жесткая замкнутость железной коробки, помноженная на проносящуюся за окном бесконечность, способствуют погружению в себя, одновременно тревожа и успокаивая.

Особенно после третьей рюмки, ага.

А после пятой так вообще возникает риск впасть в меланхолию, с переходом, после седьмой-восьмой, в слегка пошловатую сентиментальность. И вам после этого только и остается, что допиться до полного катарсиса.

Шучу-шучу.

Просто в этой жизни хватает вещей, от которых только ирония и спасает.

И — более ничего.

Ибо верхние пуговицы у рубашки, безусловно, можно и нужно время от времени расстегивать, но человек, постоянно расстегнутый до пупа, теряет стиль: и прощать себе такого нельзя, потому как это прямой путь к деградации, поскольку в определенном возрасте утрата стиля начинает грозить потерей самого себя, и это начинаешь чувствовать как никогда остро и наверняка…

…Покурил.

Уткнулся слегка разгоряченным лбом в холодное оконное стекло. Ай, думаю, какие мы все-таки молодца, что снова туда выбрались.

Ай, молодца…

…В купе, когда я вернулся, уже вовсю спорили про Украину.

Вот сколько не езжу последнее время по России — всюду говорят о войне.

И хорошо, кстати, что пока еще только говорят.

Когда я вошел — замолкли.

Просто у каждого своя работа, а в доме повешенного о веревке как бы не дискутируют, да…

— Гкхм, — наконец-то прокашливается Славян.

Я киваю.

— И о футболе, — говорю, — тоже ни слова. В гробу я их, мать, через поперечную, видал. Обо всем остальном — да сколько вам будет угодно…

— Не понял? — удивляется Глеб. — А при чем тут футбол?

Я хмыкаю.

— А при том, что сольют наши на чемпионате мира, — кривлюсь. — Позорно и скучно сольют. Особенно если без Широкова. Я поэтому сейчас с вами тут. В поезде на Кольский еду. А не на самолете в Бразилию лечу.

— Да, — вздыхает Славян, — я, в общем, тоже…

Покривились, пожали друг другу руки.

Славка принялся разливать.

— А скажи, — все-таки решается, — Валерьяныч. Чё там в ваших верхах по Украине-то слышно? Ну ведь все равно в покое не оставим. Будем, как твой любимый кот, вокруг сметаны ходить. Так что лучше уж тут, в поезде поговорить. И ехать себе с чистой головой дальше на Кольский, как считаешь?!

Я вздыхаю.

— Это, — интересуюсь ехидно, — в каких «верхах»? Ты отечественную журналистику, что ли, в виду имеешь?

Он кривится, подмигивает:

— Знаем мы, — говорит, — твою «журналистику», Валерьяныч…

…Знает он, думаю.

Убивать таких «знатоков»…

Но в ответ только вздыхаю:

— Если б, — говорю, — ты, Славка, реально что «знал», ты б меня сейчас вообще ни о чем бы и не спрашивал. Потому как был бы ты тогда под очень, извини меня, даже и серьезной подпиской…

Посмеялись.

Я взял ломтик сала, завернул в него разрезанную пополам дольку чеснока, макнул в горчицу, положил на кусок черного хлеба.

Поднял рюмку:

— Давайте, — говорю, — парни, для начала выпьем. За то, чтобы дрянь, которая шагает сейчас по украинской земле, никогда не пришла на нашу…

…Ларин покивал, пожевал губами.

Славка просто выпил.

Согласился, значит.

Да и у меня водка тоже как-то очень по-доброму провалилась.

Добавил к сооруженному бутерброду ломтик малосольного огурца, зажевал, горчица пряно обожгла рот.

Подумал.

Соорудил следующий и сразу же после этого понял, что что-то пошло не так.

В смысле, — есть как-то сразу и неожиданно — расхотелось.

Нда.

Ну, да ладно, может быть, чуть попозже…

…Гляжу, а парни — молчат.

Смотрят.

Ждут.

Надо все-таки, стало быть, отвечать.

Даже если и не хочется…

— Плохо там все, — говорю, — мужики. Очень плохо. Там, похоже, теперь только война и будет. Долгая, гражданская и настоящая…

Глеб мотает головой.

Сглатывает.

— Вот так вот, значит, — тянет, — говоришь…

Я — только киваю.

Глебушка отбирает у Славки бутылку и начинает решительно разливать по следующему «дозняку».

— Нас, — даже не спрашивает, утверждает фактически, — естественно, тоже коснется?

Тут даже Славян фыркает.

— Нет, — кривится, — блядь. Нам дадут в стороне постоять. Ага…

Смеемся.

Негромко и не очень весело.

Но — смеемся.

А что нам, плакать, простите, что ли?!

Лучше уж — если так…