Человек в литературе Древней Руси

Дмитрий Лихачев (1958)

Человек всегда был центральным объектом литературного творчества. Социальная действительность, быт, а также природа и историческая изменяемость мира всегда изображались в соотношении с человеком. В книге «Человек в литературе Древней Руси» автор рассказывает о стилях изображения людей в древнерусской литературе и живописи. Дмитрий Сергеевич своей понятной и увлекательной манерой повествования вовлекает читателя в интересный и своеобразный мир литературы первых семи веков ее существования и рассказывает о развитии ее художественных методов. Книга будет интересна не только литературоведам и искусствоведам, но и широкому кругу читателей, интересующихся историей литературы и историей искусства. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

© Д.С. Лихачев, наследники, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Вступительные замечания

Настоящая работа посвящена человеку в литературе Древней Руси.

В ней сделана попытка рассмотреть художественное видение человека в древнерусской литературе и художественные методы его изображения. Читатель не найдет в ней упоминаний «формы» и «содержания» как таковых, но вся она в конечном счете стремится к рассмотрению художественной формы в ее живом единстве с содержанием.

Человек всегда составляет центральный объект литературного творчества. В соотношении с изображением человека находится и все остальное: не только изображение социальной действительности, быта, но также природы, исторической изменяемости мира и т. д. В тесном контакте с тем, как изображается человек, находятся и все художественные средства, применяемые писателем.

Литература Древней Руси знала несколько стилей в изображении человека^[1]. В основном они последовательно сменяют друг друга, но иногда существуют и параллельно — в разных жанрах, обслуживающих разные потребности общества.

Конечно, тот или иной стиль в изображении человека в совершенно чистом виде проявлялся более или менее редко. Исключения постоянны. Характеризуя тот или иной стиль, мы имеем в виду лишь преобладающие явления. Системы стилей постоянно нарушаются. В этом есть определенная закономерность; если бы не было нарушений стилистических систем, то не было бы и движения литературы вперед. Восстанавливая ту или иную систему стиля в изображении человека, мы стремимся прежде всего создать у читателя живое представление об этой системе, непосредственное ощущение стиля.

П. Я. Чаадаев писал: «Итак, вот наше правило: будем размышлять о фактах, которые нам известны, и постараемся держать в уме больше живых образов, чем мертвого материала»^[2].

Читатель найдет в работе отсылки к произведениям живописи. Цель их — показать соответствия, существовавшие в изображении человека в литературе и в живописи. Эти соответствия позволяют во многих случаях глубже понять и отчетливее ощутить особенности того или иного стиля в изображении человека, но эти соответствия не следует абсолютизировать.

В иных случаях живопись обгоняет литературу и дает значительно более совершенные изображения человека, в других — литература опережает живопись. Всемирно прославленная живопись Андрея Рублева и его времени превосходит литературу тонкостью психологического анализа и глубиной проникновения во внутренний мир человека. Однако «оправдание человека» и открытие ценности человеческой личности, имевшие место в демократической литературе XVII в., не находят прямых соответствий в живописи того же времени. Наиболее полное слияние художественных принципов изображения человека в литературе и в живописи находим мы в монументальном стиле XI–XIII вв. Для этой эпохи характерен своеобразный полный синтез всех искусств: монументальная живопись (мозаика, фрески) подчинена формам зодчества, зодчество своими простыми поверхностями служит удобной основой для монументальной живописи. Письменность, в значительной мере рассчитанная для чтения вслух во время монастырских трапез (жития святых), для произнесения в храмах (проповеди, жития), для импозантного окружения княжеского быта, отвечает тем же потребностям, что архитектура и живопись, развивает общий с нею монументальный стиль в изображении человека.

Впрочем, соотношения литературы с другими искусствами требуют внимательного изучения. В данной работе они только намечаются.

Главы настоящей работы не следуют хронологии историко-литературного процесса. Книги не представляют собой истории изображения человека, хотя и должны давать материалы для этой истории, поднимая некоторые общие вопросы, связанные с изменением формы изображения человека.

Удобнее всего, оказалось, начать работу с перелома в изображении человека, с кризиса средневекового способа изображения человека, наступившего в начале XVII в., и вернуться к эпохе классического расцвета средневекового монументального стиля в изображении человека — к XI–XIII вв. Затем в работе следуют главы, описывающие отдельные стили и затрагивающие отдельные проблемы изображения человека.

Разнородность материала отчасти определила собой разнородность глав. Одни из глав посвящены крупным стилистическим системам, внутренне законченным и отразившимся во многих произведениях (таков стиль монументального историзма или эмоционально-экспрессивный). Другие главы касаются лишь элементов слабо проявившихся стилей (стиля эпического, стиля «психологической умиротворенности»). Естественно, что главы резко различаются по своему наполнению фактическим материалом.

Многочисленные ссылки на летописи и общеизвестные произведения, содержащиеся в книге «Человек в литературе Древней Руси» (1970), в данном издании опускаются.

Примечания

1

Здесь и в дальнейшем я говорю о стиле так, как говорят о стиле искусствоведы: в широком значении этого слова. Я говорю о стиле литературы, а не о стиле литературного языка. Последний входит в первый как часть.

2

Чаадаев П. Я. Философические письма. Письмо третье // Гершензон Μ. П. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление СПб., 1908. С. 255.