Внимание… Марш!

Дмитрий Сенчаков, 2019

1988 год. Подающие надежды кандидаты в мастера спорта СССР по лёгкой атлетике призваны в спортроту. Как выиграть чемпионат СССР с рекордом, если ты далеко не фаворит? Как победить на войсковых соревнованиях, если ты так ни разу и не подошёл в сапогах к брусьям и турнику? Вольное повествование о легкоатлетической школе московского «Динамо», преисполненное самобытным юмором и юношеским максимализмом, вплетается в подлинную историю некогда могучей державы. С искренней любовью и вниманием к деталям восстановлена атмосфера утраченной эпохи, определившая судьбы главных героев – представителей потерянного поколения. В обширную географию романа вплетены неожиданные яркие персонажи, искромётные истории и даже поэзия. Дружба и соперничество, дерзкие выходки и первая любовь – об этом, и не только… Наконец-то в мировой литературе появилась художественная книга о легкоатлетах.

Глава 5. Мартышка и качки

На ВДНХ мы попёрлись втроём с Равилем и с Кирой. Лёнч обещал подобрать нас с поросёнком на Сельскохозяйственной улице ровно в шесть вечера на «Волге» с приятелем. Мы с Равилем двинули после тренировки. Пересекли Петровский парк и устремились вниз по эскалатору на станцию метро «Динамо». Киру подобрали на станции «Проспект Мира». Он ехал из «Лужников». Часть пути вдвоём с Равилем мы красноречиво молчали, проявляя безусловное взаимопонимание по сугубо телепатическим каналам. Когда в коллектив влился Ма́зут, меня подменили. Наши с Кириллом рты не закрывались ни на секунду.

Мы обстебали всё, что дышит вокруг, и откаламбурили все слова, какие разыскали в вагоне. Та эпоха предшествовала эре тотального рекламирования. Поэтому, всё, что могло быть написано в поезде метро — это собственно схема линий Московского метрополитена имени В. И. Ленина; набившие оскомину «не прислоняться»; «места для инвалидов, лиц пожилого возраста и пассажиров с детьми»; и редкие таблички, типа «стоп-кран» или «кнопка для экстренной связи с машинистом».

— Кира, не прислоняйся, — говорю я, пихая его локтём в бок.

— Я не прислоняюсь!

— Не прислоняйся, Кира!

— А я и не прислоняюсь

— Нет, ты прислоняешься!

— Да не прислоняюсь я!

— Нет, Кира. Ты прикидываешься слоном. Значит, ты прислоняешься.

— А я не прикидываюсь слоном, — ржёт Ма́зут. — Я и есть слон! Смотри, какой я огромный! Даром, что бивней нет.

— Нет, Кира, слон не может быть гражданином СССР. А ты, очевидно, он самый и есть: принявший присягу гражданин СССР. Но ты косишь под слона. А в метро это запрещено! Видишь, на дверях белой краской написано.

Мы вели себя неприлично. Попутчики морщились и отворачивались от нас. Пенсионеры причитали себе под нос и крутили скрюченным пальцем у седого виска. Равиль стоически рдел рядом, традиционно не проронив ни слова, но и не открещиваясь от нас ни на полшажочка. Его выдержке мог позавидовать любой спортсмен самого высокого уровня.

— А ВДНХ тоже глагол? — не унимается перевозбуждённый Кирка.

— Нет, ВДНХ — это часы, — не раздумывая, отвечаю я.

— Как это? — не верит он.

— Весной Днём и Ночью Холодрыга. Или Вкушаю Днём и Ночью Харчи.

— Или Воровал Днём и Ночью Хапуга, — поддержал меня Ма́зут, не приняв про харчи на свой счёт.

— Так, значит, всё-таки глагол? — подначил я вновь. — Вспороли Дыню — Нож Хрустнул. Верную Дворнягу Необходимо Хоронить.

Кирка напряг извилины и его занесло:

— Вонючей Дорогой Низвергаются Холуи.

Я критично посмотрел на него.

— Нет, не глагол… Может, наречие?

— А как это? — не понял Ма́зут.

— Ну как там сейчас на ВДНХ?

— А как там? — окончательно растерялся Кирилл.

— Вверх Дном, Неряшливо и Хаотично, — просветил его я.

Кто ж знал в далёких восьмидесятых годах прошлого века, что эти слова явятся грустным пророчеством, ибо в описываемое время ВДНХ как раз таки неплохо держалась и никакого бардака там ещё и в помине не было. Моя критика была с перегибом. Вход Для Новых Хозяев — всё это будет потом.

Ма́зут с готовностью заржал, сотрясая нержавеющую сталь вагонных поручней, на которых висел. Распахнулись неприслонябельные двери. Станция «ВДНХ». Валим на эскалатор единственного в то время выхода на волю. Кирка по-прежнему перевозбуждён, аж приплясывает. А я подустал. Захотелось философического релакса. Я повернулся к Равилю (всё ещё пунцовому от стыда) и пространно обратился к нему, указывая дланью на Ма́зута:

— Винный Дух Негативно Характеризует. Вашему Дружбану Нельзя Хамить. Высокий Дылда Наверняка Хищник.

Тут пришла, наконец, пора расслабиться и рассмеяться Равилю. Возможно, подействовала смена обстановки. На эскалаторе мы уже не находились под таким гнетущим прицелом сопутствующей публики. И, прежде чем мы миновали тяжёлые размахайки дубовых дверей и влились в уличный поток, я поставил жирную точку:

— Нет, старики, ВДНХ — это стопудняк химический термин.

— Я весь внимание, — напрягся доверчивый Кира.

— Вызывающая Дерматит Норма Хлорки.

Смеяться полагалось, но смех вышел жидким. Я и сам понял, что не достиг апогея.

— Хорошо, тогда Водно-Дисперсный Несмываемый Химикалий.

Вход на ВДНХ в ту пору стоил десять копеек. Их полагалось опустить в турникеты той же системы, что и в метро — только там мы опускали пятачок (либо предъявляли проездной вахтёру). Попав на выставку, первым делом, мы закупились фирменным пломбиром в вафельном стаканчике по двадцать копеек за порцию. На площадке за Главным входом грузились «трамвайчики». Это был изящный автопоезд Рижской автобусной фабрики, с головным моторным дореформенным «рафиком» (щекастым, с круглыми фарами и узким зубастым зёвом) и двумя прицепами. К каждой паре диванов (друг напротив друга) имелся свободный проход, ни окон, ни дверей не было. Проезд стоил десять копеек, которые обменивались на зелёный билетик Московского транспортного управления (МТУ).

В силу того, что был рабочий день, а до летних каникул ещё десять дней с хвостиком, очереди не было. Мы разместились в самом хвосте автопоезда. Хрустели поджаристой вафелькой, хохмили, махали девчонкам в сарафанах, которых миновал трамвайчик. Маршрут пролегал по центральной аллее мимо павильона СССР (в котором я, кстати, ни разу в жизни не был), фонтанов «Дружба народов» и «Каменный цветок», павильона «Земледелие». Показались самолеты и ракета «Восход».

— Ил-86 уже давно летает, — то ли спросил, то ли утверждает Кирилл.

— Ну да, восемь лет, — подтвердил я.

— А почему его до сих пор тут нет?

— Ну-ну, это с линии снять и сюда водрузить, что ли? — хмыкнул практичный Равиль.

— Вот когда спишут, может и поставят на ВДНХ, — согласился с ним я.

На остановке у павильона «Электрификация СССР» мы выскочили из трамвайчика и завернули в сторону трибун выводного круга. Там, за павильоном «Ветеринария» притаился искомый — «Свиноводство».

— Погодите, — тормознул Ма́зут.

— В чём дело? — не понял я.

— Пять сек, давай вон на лавочку присядем.

Я обернулся на Равиля. Тот пожал плечами. Сели. Кирилл достал из сумки шкалик коньяка. Равиль посмотрел с недоверием, я с испугом.

— Повод есть, — намекнул Ма́зут. — У меня сегодня дочка родилась.

— Правда, што ль? — вопрос не веры, это у меня пошли горлом эмоции.

— Да, сам в шоке.

— Так ты ж вроде не женат?

— Да, мы пока не расписаны… Но уже два года вместе живём.

— С родителями?

— С её дедом. Подполковник в отставке. Хуже нет ничего и быть не может.

— Как же ты выдерживаешь?

— А я его спаиваю. Нет, ну он по жизни заслуженный алкоголик Советского Союза при регалиях, так что совесть моя чиста.

— На полном государственном обеспечении? И с рыгалиями?

— Ну да, с обеспечением у него всё в порядке, — рассмеялся Кирилл.

— Вот так всю жизнь. Сначала обеспечением занимаются родители. Поэтому дети лишены печенья, по поводу и без. А потом обеспечением занимается государство. И ты лишаешь себя печени. Чего уж там мелочиться, раз халява.

Ма́зут показал большой палец и продолжил:

— Просто когда он напивается, его не видно и не слышно. Иногда неделями. Хрен с ним, давайте за дочку мою выпьем по глотку. Тут же пятьдесят миллилитров всего…

— Это где такие чудеса водятся? Ни разу не видел таких малышей.

— А, это соседка, стюардесса, с международных линий таскает.

— У тебя ещё и соседка стюардесса?

— У подполковника, — поправил Кирюша и подмигнул, — а мы друзья. Лизка-то с ней с раннего детства дружит, а я всего пару лет, но продвинулся гораздо дальше.

— Мы пока ещё никуда не летали международными, — признал я вслух очевидное, забалтывая, во-первых, Ма́зутову бестактность, всё-таки Лизка родила ему дочь, а во-вторых, наверняка заливает. Выдаёт желаемое за действительное. Теперь понятно, почему он такой перевозбуждённый сегодня.

— Ну-ну. Нас, что ли, и тут неплохо кормят, — согласился Равиль.

— Говорят, такие ещё в «Берёзке» можно купить. Там наборчики ассорти… Водка, коньяк, джин, виски, ликёр…

— Ладно, если пятьдесят граммов на троих, то, пожалуй, можно и выпить!

Равиль кивнул. По очереди приложились к шкалику. Ма́зут — замыкающий. Ему досталось больше всех, ведь мы скромничали. Особенно я.

— Старики, это так круто! Дочка! — воскликнул он.

— Так что ж ты на ВДНХ попёрся? Мы бы порося́ и так доставили. У тебя ж такая уважительная причинища!

— Ну, а куда я подамся? В роддом всё равно не пробраться. И Лизку ко мне не выпустят. Я уж лучше с вами!

— Всё понятно! Айда за свиноматкой, — заключил я и подмигнул Равилю.

Оказалось, что мы опоздали, и нас уже заждались. Поросёнок был уложен в корзинку на обильную подстилку из золотистой соломы. Укутан стареньким детским одеяльцем. Накрыт плетёной крышкой. Мы сняли крышку и уставились на склеенные глазки, где-то на полпути между острых ушей и огромным пятачком. Зверотехник всучила мне картонную папку с ветеринарными сопроводительными документами. Затем передала Кирке бумажный пакет с кормом. К нему, кстати, тоже прилагалась какая-то санитарная бумажка.

— Поросёнок сейчас спит, я дала ему снотворного… Да димедрол обычный, — добавила она, видя как мы насторожились. — Так будет лучше, чтобы он не морочил вам голову по дороге. Передадите проводнику, она уж его и покормит.

— А как зовут? — спросил Ма́зут.

— Меня тётя Зоя зовут, — представилась зверотехник.

Ма́зут было отмахнулся, но вовремя спохватился:

— А-а, очень приятно. Кирилл. А поросёнка-то как зовут?

— Ливадия. Это она.

— Ну да, — киваю я, — мы в курсе, что это будущая свиноматка-рекордсменша.

— Как повезёт, — рассмеялась тётя Зоя и подмигнула почему-то Равилю, — от кабанчика тоже многое зависит.

Равиль, как водится, промолчал. Но было заметно, что смутился. Упоминание кабанчика вызвало в нём некие ассоциации, о которых мы никогда не узнаем.

Нелепость происходящего начала превосходить все мыслимые ожидания. Пунцовый Равиль, перевозбуждённый Кирка. Окраина ВДНХ, деревенская корзинка. Храпящая будущая свиноматка, укрытая голубым клетчатым одеяльцем. Предстоявшая ходка с этим розовым чудом на Киевский вокзал. По соседству вопили свиньи, блеяли козы, щебетали птички и стрекотали кузнечики. Шуршал об облака пульсирующий вращающийся земной шар. Облака натирались электричеством и изрыгали непрерывный гром. Это малыш тащил за верёвочку громыхающий зелёный танк. В наспех сфабрикованном пластмассовом силуэте, под угловатым облоем угадывались классические очертания легендарной тридцатьчетвёрки. Она то и дело изрыгала огонь, то есть бликовала на солнце. Звуки выстрелов терялись в общей грозе повествуемого момента.

Тётя Зоя щебетала инструкции, я слушал, но не слышал её. Точнее, я купался в переливах её музыкального раскатистого голоса, но был не в состоянии соединять звуки в слова, слова во фразы, а фразам находить смысл. Точнее я его даже находил, но это был не тот смысл. Мой был нелеп во всей своей параноидальной красе, настойчив и назойлив, требовал отлить себя в бронзе. Выглядел я, вероятно, в тот момент довольно глупо, но ничего не мог с собой поделать. Голос тёти Зои то приближался, то удалялся, а тут ещё он принялся множиться, нарастая в геометрической прогрессии. Я окончательно выдохся и оставил попытки понять, что же всё-таки происходит. Да и остальные, казалось, не выглядели перспективней меня в плане живого ума. Тёте Зое с нами в тот день явно не повезло. Вникать в инструкции никто не собирался.

Малыш подошёл ко мне, подтянул к ногам танк, направил на меня башню и сказал:

— Дыш-ш-ш!

— Порядок в танковых войсках, что ли? — неожиданно открыл рот Равиль.

— Ну, значит, и в свинотехнических войсках полный прядок, — ответил я и глубоко и безнадёжно зевнул. Лишь каким-то неуловимым чудом едва не вывихнул себе челюсть. Гул в голове лавинообразно усилился. Границы горного эха развернулись стереобазой.

Тётя Зоя зависла на полуслове и внимательно проследила за моей распахнутой пастью во всех её откровенных фазах.

— Не обращайте на него внимания, — махнул на меня рукой дипломатичный Кирилл.

— Да, обратите лучше внимание вот на этого ответственного товарища, — сдал я Равиля. — А я пока на травке посижу. А то что-то мне хреново. Звуки всякие в голове. Звёзды в глазах. Вот и землетрясение началось.

Горизонт предательски вильнул. Я едва устоял на ногах и медленно опустился сначала на корточки, потом опрокинулся пятой точкой и медленно завалился вбок.

— Воды! — только и пробормотала тётя Зоя.

Была ли вода или нет — я не в курсе, но характерный запах нашатыря вернул меня в мир голубых елей, спящих поросят и военного билета в кармане.

— Что ты съел после тренировки? — привязался с пристрастием Ма́зут.

— Трентал.

— На пустой желудок?

— Конечно! Сегодня ж мимо обеда. Впрочем, пломбирчиком-то мы вместе баловались! — вспомнил я.

— Этого недостаточно. Тем более ты не пил ничего.

— Ну как же ничего? Напёрсток коньяку.

— Дурень. Я про воду.

— Пил воду из-под крана после тренировки.

— Это давно было. Тётя Зоя, ему надо пить!

— Идёмте, мальчики. У нас свежее козье молоко есть. Олеся Пална только надоила.

— Молока можно, пожалуй, — согласился Кирилл.

— Я никогда больше не буду смешивать трентал с алкоголем, — поклялся я.

Тётя Зоя проводила нас через служебный вход на Сельскохозяйственную улицу. Никаких «Волг» там не проглядывалось. Лёнча тоже не было. Попереминались с ноги на ногу минут десять. Ситуация не изменилась. Время начало поджимать. Тётя Зоя, нерешившаяся оставить нас, спохватилась, что рядом же ещё один вход на выставку. Мы стоим на «Лихоборском», как договаривались, а Лёнч мог перепутать и подъехать к соседнему, «Совхозному». Равиль жестом показал, что сбегает туда на разведку. Вернулся через пару минут, отрицательно покачал головой. Отдышался. Показал, что сбегает в противоположную сторону. Вернулся также через пару минут, довольный и раскрасневшийся.

— Заглохли они. В низине, где Лихоборка протекает, ну где дырка в Ботанический сад.

— Это у Старосвибловского моста, — подсказала тётя Зоя.

Поспешили вдоль забора. Улица Сельскохозяйственная в тех краях не имела тротуара. Нечастые автомобили шарахались от нас, как от чумы. Хотя у нас была справка о том, что поросёнок чумкой не болеет.

Видавшая виды салатовая «Волга» с пятнами свежей краски поверх закрашенных шашечек, разлаписто оккупировала прямоход проезжей части. Запыленные лысые покрышки стыдливо высовывались из-под гнилых арок, заботливо обмазанных кузбасслаком. Попутки тормозили, пропускали встречных и, поддав газку, объезжали бедолагу.

— Ни одна сука не остановилась, — развёл Лёнч руками с кулаками на законцовках.

— Аккумулятор мёртвый, — оправдывается водила, какой-то Лёнчевый знакомый юнец.

— Фигня, я сейчас подтолкну, — возбудился Ма́зут.

— Кирилл, тут в гору, — пытался урезонить его я.

— Говно вопрос, — отмахнулся он и встал в распор между задним бампером и разбитым асфальтом.

Ей-богу, он бы вмял этот несчастный ржавый бампер вглубь багажника, если бы юнец оперативно не снял автомобиль с передачи. Охнув и скрипнув рессорами, «Волга» пришла в движение. Кирка загнал её на пригорок, словно санки в солнечный морозный день. Юнец подоткнул вторую, бывшее такси дёрнулось в падучей, затряслось криворуко отрегулированным зажиганием, зачихало несгоревшей смесью и, о чудо, завелось, изрыгая клубы сизого дыма из-под изношенных маслосъёмных колец, обильно сдобренные отложениями в жиклёрах и нагаром клапанов. Юнец подгазовал, пытаясь выровнять обороты холостого хода, затем извлёк кочергу обратно в нейтраль, отжал сцепление, притормозил. Мы набились в просиженный и заплёванный салон из растрескавшегося кожзама, с торчащим тут и там изъеденным жизненной правдой поролоном, хлопнули дверьми с неисправными замками, помахали тёте Зое. Агрегат тронулся. До отправления поезда оставалось ровно сорок пять минут. То есть впритык. Особенно, если учесть склонность пенсионера глохнуть и слепнуть.

Баржа плыла по волнам проспекта Мира. Поросёнок мирно прихрюкивал во сне. Лёнч принялся рассказывать, как они вообще чудом завелись в гараже. Но, если б не заглохли, то приехали бы вовремя. Выяснилось, что юнец подрабатывал мойщиком в таксопарке. А там списывали «Волги». В основном, в довольно приличном состоянии, и разлетались они «по своим». Этот автомобиль с пробегом полтора миллиона километров был чуть ли не единственным, который списали действительно по делу. В итоге он с трудом обрёл нового владельца, ибо других желающих на эту утварь не нашлось. Ирония, по словам Лёнча, заключалась в том, что мойщик выкупил этот автомобиль в частную собственность по цене далеко не самой крутой стиральной машины.

— О, други! — привлёк я внимание пассажиров «Волги». — Вы присутствуете при рождении абсолютно нового явления в СССР.

— Опять что-то выдумал, — укоризненно буркнул Ма́зут.

— Вашему вниманию предлагается новейшая расшифровка аббревиатуры НЛО — Неликвидный Легковой Объект. Вдумайтесь, этот автомобиль оказался никому не нужен, и его предложили выкупить мойщику, мельчайшему винтику шофёрской индустрии.

— Да уж, — согласился Лёнч. — Обычно машина — это горячий пирожок. Только выкати её в Южный порт⁴³.

Народ призадумался. Свернули направо на Садовое. Перевалили по мосту Самотёку.

— Вон! — заорал я. — Вон там Вася Васильков.

— Ты чего орёшь? — пинает меня Ма́зут. — Свиноматку разбудишь.

— Так ведь, Вася… Вон он под часами театра Образцова…

— Ну и что?

— Я хотел расспросить его, обменял ли он свои разорванные стольники? В части тогда не выяснил этого, мы же стремительно сорвались…

— Что за стольники?

Я рассказал ребятам про то, как Вася нашёл кусочки сторублёвых банкнот. Народ впечатлился.

— Если у него их полная ладонь была, там, может, и целая тыща! — уважительно подытожил Лёнч.

На перекрёстке с Петровкой нас хлопнул гаишник. Привстали на островке. Движок не глушим. Документы в порядке, но нет техосмотра. Гаишник взялся проверять световые приборы. Отгнил контакт на правой фаре — пропал ближний, частит левый поворотник, не горят тормозные сигналы. Гаишник объявил, что эксплуатация данного автомобиля запрещена. Велел нам двигаться на выход. Юнец что-то вякнул. Гаишник парировал, что сейчас пригласит бригаду замерщиков «Ц-О»⁴⁴. Юнец окончательно завял.

Инициативу перехватил Лёнч.

— Нам нельзя не ехать. Мы на Киевский вокзал опаздываем. Сорвём социалистическое соревнование.

— Какое ещё социалистическое соревнование? — не втыкает гаишник, но напрягся.

— Передовики производства из павильона «Свиноводство» на ВДНХ передали передовикам производства колхоза «Перемога» Конотопского района Сумской области свиноматку-рекордсменшу миргородской погоды. Она должна быть срочно доставлена на Киевский вокзал к поезду Москва — Сумы.

— Свиноматку-рекордсменшу? — присвистнул гаишник.

— Да, её нельзя оттормозить. У неё режим. Всё рассчитано. График кормлений, прививок, сна и бодрствования, приём витаминов, измерение пульса и электрокардиограмма.

Лёнча понесло. Мы следили за ним, раскрыв рот.

— Где ваша свиноматка? — не верит гаишник. — В багажнике, что ли? Перевозка скотины в багажнике запрещена.

— Вот, в корзинке, — любезно подорвался Кирилл и приподнял одеяло.

Взору гаишника предстала мордаха мирно дремлющего розового поросёнка.

— Это свиноматка?

— Да. Будущая. Редкой миргородской породы. Народное достояние Союза ССР, — Лёнч готов был повесить на хрюшку генеральские погоны, а на её рульки — генеральские лампасы, если потребуется. — Советские учёные: генетики, животноводы, свиноводы, повсеместно борются за разведение свиней данной породы, позволяющие резко увеличить свиное поголовье и насытить прилавки мясных магазинов марочной молочной свининой. Вовлечённый в планы партии и правительства нашей страны, коллектив колхоза «Перемога» борется за переходящее красное знамя. Свиноматка поможет резко нарастить поросяторождаемость на предприятии.

Лёнч перевёл дух и тихо добавил:

— Нельзя подводить товарищей.

Гаишник тупил на Лёнча, тупил на корзинку с поросёнком, тупил на нас…

— Вот вы, товарищ младший лейтенант, хотите видеть на прилавках молочную поросятину? В достатке. Без очередей? — подхватил эстафету Ма́зут.

— Ну, хочу, — проронил он.

— И мы хотим. Вот и помогаем ответственным товарищам воплотить в жизнь продовольственную программу партии.

— Программу?

— Ну, по обеспечению трудящихся продуктами питания.

— Понятно. А сами-то кто будете?

— Динамовцы мы, — вступаю в беседу я. — Легкоатлеты. Про эстафету на Садовом кольце слышали?

— Не только слышал, но и в оцеплении стоял.

— Ну вот, мы там бежали.

— Продули.

— Ещё бы не продули. За Профсоюзы теперь полстраны выступает. Все клубы слили в один мощный спортивный кооператив. Поди не продуй, — обиделся я.

— Да ладно… Не дуйся. Сейчас решу ваш вопрос.

Гаишник направился к патрульному автомобилю. В нём просматривался силуэт начальства. Опустилось державное стекло. Наш офицер пригнулся. Неторопливо переговорили. Не знаю, о чём там шла речь, но так сложилось, что в голове колонны выдвинулась официальная машина советской государственной автоинспекции с пыхающими вращающимися мигалками на крыше. Оба союзных по́пами матюгальника, правда, безмолвствовали. А завершала колонну, собственно, наша крашеная-перекрашеная развалюха, таксомотор на пенсии.

Две «Волги» по-барски оккупировали левый ряд Садового кольца и без особой помпы поплыли в сторону тоннеля под площадью Маяковского.

— Воистину, никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, — пробормотал поражённый юнец, когда отваливали с «островка».

— Господь, ой, что я говорю, верховный Партком Парткомыч, соломки-то на самом деле не нам, а ефрейтору Чевапчичу подстелил, чтобы его параноидальная идейка с пороснёй как по маслу проскочила, — говорю я, чтобы замазать банальность водилы.

— Благоволит Парткомыч Чевапчичу, ой благоволит! — подтвердил Лёнч.

— Ну и мы заодно в шоколаде, — возбуждается Ма́зут. — Интересно, а можно гаишника с мигалкой заказать на свадьбу? Возглавить свадебный кортеж?

Мы снисходительно посмотрели на героя-любовника.

— А что? Мне с Лизкой скоро свадьбу играть. Так пусть нас гаишная «Волга» сопровождает. Это и круто, и оригинально.

— А ещё пожарные и скорая помощь, — ржу я.

— Пожарка на фиг не нужна, а скорая не помешает, — жжёт Кирилл. — Знаю одну персону, которая на нашей свадьбе так нажрётся, что лучше бы её вывезли в официальном направлении.

— Подполкан?

— Он самый.

— А Лизка не дуется на тебя, что ты про него так пренебрежительно отзываешься? Всё-таки родственник!

— Она его терпеть не может.

— Ну-ну. Это ты уж, скорее всего, загнул, — вмешался Равиль, как всегда, думая о чём-то своём.

Ближе к Смоленке поросёнок принялся просыпаться. В корзинке началась возня. Ма́зут приподнял плетёную крышку и на него уставился невинный глазище. На наше счастье животное пока ленилось выбраться наружу, видно, действие димедрола ещё не закончилось. В бумажном пакете оказались бутылочки с молоком. Мерные деления, на горлышках — соски. Как из раннего детства! Поросёнок присосался не на шутку.

— Ты там полегче добро разбазаривать, — одёргиваю я Кирилла. — Он и так пока не буйный. Молоко пригодится, когда мы вспотеем от его проделок. Тем более что еду наверняка сначала в водяной бане подогреть надо. Не ровен час, свинина простудится по дороге!

— Ты прав, — согласился Ма́зут и с трудом выдернул соску из-под пятачка. — Ого! Вот это силища!

— Словно он весь — одна большая мышца, — подтвердил я. — Свиной моллюск!

Поросёнок икнул, булькнул. Надулась пена. В его глазище читалось блаженство.

Кирилл подоткнул клетчатое одеяльце и накрыл корзинку крышкой. Возня возобновилась не скоро. Мы уже сворачивали на Дорогомиловскую. Раздолбанное шасси промотыляло рессорами над Москвой-рекой и аккуратно завернуло налево, к Киевскому вокзалу. На красный. Гаишная «Волга» впервые за всю дорогу скрипнула из матюгальников, и покорный встречный поток встал, как вкопанный. Пришлось держать марку — не отстать. Подвалили к памятнику железнодорожной архитектуры. Юнец не стал глушить двигатель. Обещал ждать нас здесь. Мы побросали свои спортивные сумки, вылезли из машины и попёрлись искать поезд.

Часы на Киевском вокзале показывали пять минут восьмого. Лёнч воспользовался преимуществом своих длинных шагов и существенно опередил нас.

— От тюрьмы и поезда на Сумы не зарекайся, — подковырнул я.

— Типун тебе… — отмахнулся Ма́зут.

Мы приблизились к тупикам за ажурной аркой старинного остеклённого перрона.

— Вон, Леонид машет, что ли, — привлёк наше внимание глазастый Равиль.

Зелёный состав буднично готовился в рейс. Последний вагон оказался четырнадцатым. До третьего ещё надо добежать. Дикторша издевается, что до отправления пассажирского поезда номер 185 Москва — Сумы осталось пять минут.

Что было делать? Понеслись. Огибая тележки вокзальных грузчиков. Перескакивая через котомки и чемоданы. Прошмыгнув под носом у провожающих граждан. Виртуозно миновали брошенную взмокшую авоську с безнадёжно разбитым пивным изобилием. В одном из плацкартных вагонов кому-то сейчас обидно до слёз.

Кирилл плотно прижал к себе корзинку. Другой ручищей зафиксировал плетёную крышку, чтобы не слетела. Я размахивал картонной папкой. Равиль зажал под мышкой пакет с молочными бутылочками. Картина была бы вполне респектабельной: в самом деле, бегут ребята по платформе, вдоль вагонов — это ли не русская удаль? Национальный вид спорта… (Пять минут, пять мину-ут… Ну, это про Новый год было, но и тут ведь в самую тему!) Если бы не одно деликатное обстоятельство: нещадно встряхиваемый поросёнок принялся визжать на всю ивановскую, то есть в данном конкретном случае — на весь Киевский вокзал.

Тётя Маруся, как и полагается хозяйке передвижных чертогов, встречала нас на платформе. То, что именно мы тащили поросёнка, не вызывало никаких сомнений. Глотка поросёнка разрывалась от напряжения. Сердца граждан разрывались от сочувствия. Сотрудники линейного отдела внутренних дел разрывались между проходами и платформами, пытаясь определить источник истошных воплей.

— Я вже боялася, запізнитеся… — запричитала тётя Маруся. — Я ж потім вихідна, не скоро знову в рейс піду.

— Всё по плану, — заверил её Лёнч, обуздывая сердцебиение.

Поросёнок исчез в недрах вагона и замолк. Мы размеренно дышали, насыщаясь кислородом и обретая способность соображать дальше.

Тётя Маруся выглянула вновь. На этот раз она не вышла на платформу, а загородила собой тамбур. Дали зелёный. Поезд медленно тронулся.

— Счастливого пути! — крикнул Равиль.

Остальные лишь закивали головами. Мямлить что-то было не с руки. У Равиля с дыхалкой всё в порядке, для него спурт — дело привычное. А мы всё ещё дышали тяжело.

— Не встигла розпитати⁴⁵ вас про Стёпку… — заголосила тётя Маруся. Мы лишь помахали ей вслед.

— Уехала наша свинина, — посетовал Ма́зут, когда спустились с платформы на площадь.

— Кому что, а Чурило про жрачку, — подтрунивает Лёнч.

— А в армии сейчас ужин! — поддакиваю я. — Вероятно, жареный минтай с пюрешкой. Рыбный день же!

— Молчите, гады. А то я беляш себе куплю! — заводится Кира.

— Есть более изящные способы уйти из жизни, — пожимаю плечами я.

Равиль ржёт (ну-ну). Опять ему о чём-то своём напомнилось.

Возвращаемся на площадь перед вокзалом. Рыдван на месте. Гаишников нет.

— Слиняли? — расспрашивает юнца Лёнч, когда заваливаемся в списанное такси.

— Стояли-стояли, потом включили мигалку. Выскочил лейтенант, стремительно сунул мне документы в окошко. Махнул рукой, мол, не до тебя. Запрыгнул обратно. Завыла сирена. Рванули с места во всю прыть форсированного мотора.

— Кончилось действие парткомычевской соломки, — заключил я.

— Вернее, оно, в смысле, это соломенное действие, теперь переключилось на тётю Марусю, — уточнил Лёнч, — Ну, кому куда?

— Я на метро, — Кирилл захлопывает за мной дверь и отправляется в подземный переход.

— Одним меньше. Так, с Равилем понятно. А ты домой? — Лёнч засверлил меня голубыми глазами.

— Я в Сербор.

— Тогда мы тебя на Маяковке высадим. На троллейбус пересядешь.

— Спасибо, друг!

Полупустая двадцатка бодро пронеслась по Ленинградке, расчертив своими рогами параллельные прямые электрических проводов. Аккуратно вывернула на Беговую, а оттуда на проспект Маршала Жукова. От «Полежаевской» народу поднабилось, но через три-пять остановок все куда-то рассосались. Мы с командиром электротранспортной единицы остались вдвоём. Троллейбус бодро освоил мост через рукотворную протоку реки и подрулил к кругу на Таманской улице. Краски, звуки, сладость серебрянноборского воздуха подняли настроение. А ещё было предвкушение вечерней прогулки с Ритой. В спортивной сумке лежала шоколадка «Сказки Пушкина» с тиснёной зо́лотом жар-птицей на ярко-красной обёртке. Для неё. Или для нас. Как пойдёт…

На динамовской даче меня ждал сюрприз: Серёга Рубцов сидел за нашим столом, листал учебник анатомии, и по совместительству охранял от посягательств тёти Паши мою тарелку с четырьмя порциями творожной запеканки.

— Ужин уже закончился, а ты где-то бродишь, — прокомментировал он.

— Спасибо, друг! — только и ответил я. Ибо на самом деле был чертовски голоден.

Примечания

43

В районе Южного Порта находился единственный комиссионный магазин автомобилей в Москве в период СССР.

44

Монооксид углерода, угарный газ (СО).

45

Не успела спросить (укр.).