Кукла ходит по земле

Дмитрий Сиротин (2025)

У Кости абсолютный слух. Он учится в девятом классе, играет на балалайке в оркестре «Струны Севера» и собирается поступать в музыкальный колледж. А еще Костя — редкий случай нервности и чувствительности. Так говорит его мама. Эти качества, как ни странно, помогают подростку жить в городе, который потихоньку «умирает». Но они же и мешают. Однажды «Струны Севера» едут выступать в столицу края. Там Костя становится свидетелем мерзкого поступка, который совершили двое ребят из его же оркестра. Он испытывает настолько сильное нервное потрясение от пережитых эмоций, что серьезно заболевает… Что теперь лечить — душу или тело? Поможет ли Косте Снежана, в которую он влюблен и с которой они играют в оркестре? Или давно подаренный папой Пьеро — марионетка на ниточках — подскажет, как быть? Что или кто избавит Костю от болезни? И есть ли от нее вообще спасение?.. Дмитрий Сиротин рассказывает пронзительную историю о подростках, первой влюбленности, поиске себя и городе, полном истории и легенд, которые хранят его жители. Иначе и быть не может. Ведь автор пишет о родной Воркуте, где родился и начал свой творческий путь. Он работал в театре кукол, создавал сценарии для праздников, вел школьные театральные кружки. Позже началась писательская карьера. Рассказы и повести Дмитрия не раз попадали в шорт-листы конкурса «Книгуру», премии им. В. П. Крапивина, конкурса им. К. Чуковского. Художница Алина Федина, оформляя издание, исключительно чутко передала лиричный и хрупкий образ героя.

5

— Я его видел! — кричит Степа, подбегая.

— Кого?

Степа делает большие глаза и шепчет:

— Сивую Маску!

— Да ладно, — усмехаюсь я.

— Точно тебе говорю! Я иду, а он — прямо навстречу! И смотрит, смотрит на меня через маску! Маска такая страшная… Прямо — рожа! И — смотрит…

— А ты? — спрашиваю.

— А я — от него! Знаешь, как страшно?

— Так чего его бояться? — говорю. — Обычный мужик.

— Вот и необычный! — шепчет Степа. — Он же призрак!

— Ага, призрак. Поэтому и не мог ты его видеть. Все выдумываешь.

А, я должен объяснить вам, что за Сивая Маска. Это, в общем, у нас такая станция есть, недалеко от города, называется — Сивая Маска. По преданию, там жил старый колдун, очень крутой, разные чудеса делал, ну и охотником тоже был выдающимся: с медведями сражался, с разными росомахами… И всех побеждал. И прозвище у него было — Сивая Маска. И жил он на этой станции. Ну то есть тогда это была не станция, конечно, а так — поселение… А отличался колдун тем, что носил Сивую Маску. Страшную, естественно. И никто его настоящего лица не видел. В честь него и назвали станцию потом.

И есть у нас поверье, что — кто встретит Сивую Маску, хоть колдун этот и помер сто лет назад, — с тем что-то случится! Может, хорошее, а может, и не очень. Мол, Сивая Маска — это предвестник чего-то эдакого.

И мы иногда говорим после школы про этого Маску, мол — понятно, что чушь, а вдруг правда? Вдруг да встретится этот призрак — в мáлице да в пимах с узорами (малица и пимы — это шуба такая северная и обувь), а на лице — страшнющая маска!

Я помню, еще когда мелкий был, мы во дворе друг друга пугали:

— А-а-а! Сивая Маска идет!

–

Ну и Степа как услышал однажды про Сивую Маску, так он ему везде теперь мерещится. Вот опять. Я-то знаю, что никого он не видел, выдумывает. Он вообще фантазер тот еще, ну я уже говорил… Вроде взрослый человек, а — как ребенок, честное слово!

Однажды уговорил меня, например, пойти на Ру´дник. Это у нас поселок через мост — Ру´дник называется. Заброшенный. Там старое кладбище, где заключенных хоронили. Кого в наш город ссылали, их там хоронили потом. У меня прадедушку с прабабушкой тоже сюда сослали в сороковых, потом у них моя бабушка появилась, потом — мама моя, а потом, соответственно, уже и я.

А Степины бабушка с дедушкой сюда на заработки приехали в семидесятых. Потому что раньше на Крайнем Севере хорошо платили, и сюда многие ехали, да так и оставались, хотя хорошо платить им потом и перестали… Оставались — потому что очень уж притягивающий город. Был, по крайней мере. Какой-то прямо заколдованный. Как-то этот снег завораживал, видно. И северное сиянье разноцветное. И олени прямо в центре города иногда.

А главное — люди. Они прямо удивительные тут. Тут же у нас кто только не сидел: и артисты, и писатели, и ученые разные… И вот, с одной стороны, город, может, и бандитский, но с другой — очень культурный получился. И так оно и повелось еще с тридцатых годов. Особенно когда у этих артистов-писателей-ученых стали дети рождаться. Дети же обычно были тоже культурные и талантливые. Поэтому в городе всегда была атмосфера особенная, несмотря на климат и прочее. Теплая и культурная. И бандитская, конечно. Теплая, культурная, бандитская. М-да. Но — притягательная, знаете ли. Вот люди и оставались здесь. И Степины бабушка с дедушкой остались. У них тут дочка родилась, Степина мама, а потом уже и Степа.

И вот этот Степа, неугомонная душа, уговорил меня пойти через мост, в заброшенный поселок Ру´дник, где, опять же, только старые пустые дома без окон. И — старое кладбище заключенных.

И я, как дурак, согласился, потому что Степа умеет убеждать.

— Ну пойдем сходим, — говорил Степа, — круто же! Пойдем на кладбище! Все-таки наша история! Тем более и твои родственники из этих…

А про то кладбище тоже разные нехорошие слухи ходили. Что там и беглые преступники прячутся, и вообще всякие люди опасные, и дикие звери… Но Степа меня убедил окончательно, когда спросил:

— Да что мы, не мужики? Чего мы боимся?

И я подумал, что — да, мы действительно мужики. И надо сходить, иначе он не отвяжется.

И вот мы поперлись туда — сперва по мосту. Мост оказался хлипкий, а тут еще, как назло, поднялся ветер, мост стал скрипеть и шататься, и ветер так гудел, прямо как человек выл… У нас когда ветер за окном так воет — с одной стороны, жутковато, а с другой — радостно, потому что такой вой — верный признак актировки, ну то есть школу почти наверняка отменят.

Но когда вот так идешь по мосту, а ветер в лицо, да еще такой колючий, да еще воет, как человек, — тут уж совсем приятного мало!

Я Степе говорю:

— Давай вернемся, пока не поздно.

А он:

— Чего-о?

Из-за ветра не слышит, значит.

Я кричу:

— Верне-емся!

А он:

— Не-ет! Мы уже больше половины моста прошли, куда возвращаться? Лучше уж вперед!

И так мы с ним шли, шли, мост шатался, ветер выл, и я проклинал все на свете и в первую очередь, конечно, Степу… И когда мы наконец сошли с этого проклятого моста, рожи у нас были красные, глаза слезились и оба мы были с ног до головы облеплены снегом.

Ну и потопали по поселку, мимо пустых домов, к этому кладбищу.

Постояли там, походили среди могил.

Кладбище странное, конечно: одни кресты, без имен.

— Что ж они имена-то не писали? — Степа спрашивает.

Я говорю:

— Ну, может, потому что заключенные — типа «враги народа», им типа имена не положены, даже когда умирают…

— Жесть, — говорит Степа.

И я подумал: да, что жесть, то жесть. Получается, и прадедушка мой так бы лежал, без имени, под крестом, если бы чудом не выжил в лагере. И не было бы ни бабушки моей, ни мамы, ни меня… Вообще ничего бы не было. Жуть.

Уже темнело, я достал телефон — а он отрубился от холода! У нас часто так бывает: телефоны не выдерживают мороза, и батарея отключается.

И у Степы на телефоне оставалось чуть-чуть зарядки, и я сказал:

— Слушай, пошли обратно, а? А то сейчас совсем стемнеет, а родители же не знают, где мы. С ума сойдут. Ты напиши маме своей, пока зарядка есть.

Но Степа сказал:

— Да ладно, мама все равно всю ночь на работе (мама у него в круглосуточном магазине продавец), ничего… Постоим еще. Полюбуемся.

— На что любоваться? — кричу. — Нашел тоже любование! Тут это… Скорбеть надо, а не любоваться.

— Ну, тогда поскорбим, — милостиво соглашается Степа.

И так мы ходили, ходили, ежились от ветра, туда-сюда между крестами, и Степа их фоткал, а я ему все говорил:

— Хватит фоткать, сейчас и твой разрядится!

Но он все:

— Да ладно! Зато — память. Когда еще сюда попадем?

— Никогда! — говорю уверенно. — Пошли обратно!

Степа наконец согласился, и мы двинули обратно, но метель поднялась такая, что дорогу замело, и мы никак не могли найти мост, чтобы перейти обратно в город. В какую сторону ни шли — везде были пустые дома с черными провалами окон, и кресты эти, и бревна какие-то… А моста не было и не было.

— Заблудились! — говорю и трясусь от холода и — подступающего страха, чего уж. — Как выбираться будем?

— С-сейчас… У меня в телефоне компас… — сквозь ветер голос Степы доносится.

— Так что нам твой компас? — говорю. — Он что, на мост покажет?

— Ну, он на север покажет! — кричит Степа.

— Мы и так на Севере! — кричу в ответ. — Связался с тобой, черт!

— Да не ори! — кричит Степа. — Что я, виноват, что темно и метель?

У нас вообще рано темнеет, особенно осенью и зимой, ну я говорил: идешь в школу утром — еще темно, идешь из школы днем — уже темно! И так почти всю осень и зиму. А это как раз зима и была… Угораздило же нас!

В общем, мы еще долго бродили между домами, крестами и бревнами, с севшими телефонами, и уже совсем не знали, что делать, и Степа почти в голос уже стал реветь, и я тоже еле сдерживался, чтоб не завыть от страха и отчаяния вместе с ветром, но тут Степа крикнул:

— Смотри!

Я, щурясь от ветра, посмотрел вперед.

Сквозь белую плотную метель вдалеке был виден человеческий силуэт.

— Побежали к нему! — кричит Степа. — Может, он выведет?

— А если это беглый преступник? — говорю. — Он тебя выведет, как же! Тут и останешься навсегда!

Степа кричит:

— Да зачем ему нас убивать! Мы никому про него не скажем, только спросим, как на мост выйти!

Я все не решался бежать к силуэту. Но тут мне показалось, что человек манит нас рукой. Спокойно так, медленно… И я почувствовал, что — не опасный он. Не знаю почему, но почувствовал.

— Видишь, зовет? Точно дорогу покажет! — кричит Степа.

Ну, побежали мы к человеку.

И пока бежали, я все думал: кто это может быть? Если не беглый преступник. А если преступник — как и где он живет в заброшенном поселке, среди пустых домов и черных крестов? Ну, допустим, в доме каком-нибудь прячется. Но все равно же страшно холодно — дом-то без окон, без дверей, без отопления!

Но человек все манил к себе спокойно, и я думал: эх, бы — ла не была, все равно деваться некуда, — и бежал к нему.

Но чем ближе мы подбегали, тем больше человек удалялся, удалялся, как будто спиной убегал от нас, — и наконец совсем пропал, как будто метель его сдула.

Мы со Степой остановились и удивленно поглядели друг на друга.

— Куда он делся? — спрашивает Степа.

— Не знаю, — говорю. — Может, привиделось?

— Ага, обоим привиделось! — усмехается Степа. И вдруг как закричит: — Смотри! Мост!

И правда, прямо перед нами оказался тот самый мост!

Мы как заорем от радости!

И побежали по мосту, и уже плевать было, что метель в морду и что мост качается так опасно от ветра, и на все было плевать, главное, что — выбрались, не замело насмерть!

Спрыгнули с моста и, не переставая орать, ка-ак понесемся по улице!

Так до нашего двора и бежали.

Дома мама меня по традиции чуть не убила. Она уж думала, что только летом где-нибудь в тундре мой труп найдет, когда снег растает… А тут я — живой, хоть и перепуганный.

В общем, долго она меня ругала. А потом заплакала и сказала:

— Иди спать!

Я лежал, не мог уснуть от пережитого, все думал, что за человек нас спас. И куда он потом пропал. И откуда он вообще там взялся?

И когда наконец стал засыпать, вдруг мысль прямо прыгнула в голову: а вдруг — это и есть мой прадедушка? Ну, то есть призрак его. Я ж его на фото только и видел, а там, на Ру´днике, он далеко был, одни очертания… А мама иногда говорит, что наши предки с того света нам помогают. Ну, она на самом деле вряд ли сильно в это верит. Но вдруг правда? Хорошо бы! Это тогда значит, что — смерти нет, и на том свете я тоже буду жить. Может, даже — и потомкам своим помогать. Махать им рукой, выводить из метели, указывать дорогу… Ладно, помрем — посмотрим… А так бы здорово было, да! Но я отвлекся.