Час Андромеды

Евгений Беляков

Фантастический мир романа соединяет настоящее и далекое будущее: мир, в котором жил фантаст Иван Антонов, и мир его героев. Эти два «слоя» взаимозависимы: будущее человечества зависит от нас, наше бытие зависит от нашей мечты о будущем.

Глава третья. Иван Ефремович и Леночка

Что ж, прощай, незабудка,

Мой грустный цветочек.

Солнце заходит за синюю гору.

И мне уж давно пора продолжать путь.

Дальше спускаться с горы.

Шестидесятые годы ХХ века. Иван становится крупным писателем научно-фантастического жанра, ученым, женится, растит сына. За свои научные изыскания в области палеонтологии получает даже Сталинскую премию. Как раз перед смертью Иосифа Виссарионовича Сталина…

Было пасмурно, но дождь медлил. Уже темнело, когда Иван Ефремович Антонов, знаменитый палеонтолог и писатель, добрался на трамвае до дома. Открыв тяжелую скрипучую дверь, он вошел в подъезд, где вечно не горел свет. В полутьме добрался до лифта.

Возраст брал свое. Даже эта небольшая лестница, всего десять ступенек, заставила его сердце колотиться, будто он участвовал в восхождении на Памир. И вдруг он осознал: эта мокрая улица, этот темный подъезд, весь этот осенний день, наполненный бессмысленными хлопотами, этот академик Штольц в роговых очках, эта Липочка, сорокалетняя секретарша, просьбы Ивана Ефремовича о работе на четверть ставки, о сохранении за ним кабинета, и — отказ Штольца, мягкий, вежливый, но неуклонный… Этот врач со стетоскопом, другой врач, как они переглядываются, торопливость, с которой медсестра строчила рецепт… Этот скучный и нарочито стандартный редактор: а, извините, не припомню… ваша рукопись? куда-то затерялась… Все это настолько далеко от его истинной жизни!…

Да. Жизнь. Сколько там ее еще осталось? Проклятая болезнь, подхваченная в годы восточных экспедиций… Истощенное в скитаниях эвакуации сердце… Он вспомнил огромный скелет динозавра, собранный им с коллегами в коридоре Палеонтологического музея. «Вот и я такой, сила была огромна, но скоро, как и он, стану скелетом, — подумал Иван Ефремович. — Найдется ли и на меня какой-нибудь палеонтолог в далеком межзвездном будущем? Хм. А впрочем, почему бы и нет? Только не палеонтолог, — археолог, как моя Веда Конг…».

Он нащупал ключи в кармане расстегнутого плаща и открыл дверь. Он не любил звонить. Таиса чувствовала его приход каким-то телепатическим путем и всегда выходила в коридор встречать. Но на этот раз она готовила в кухне, откуда доносился вкусный запах чего-то наперченного, жареного, явно запрещенного ему врачами.

— Ива-ан! — крикнула ему Таиса из кухни. — К тебе девушка — редактор пришла. Леной зовут. Леночка, как ваша фамилия? Заболоцкая? Елена Заболоцкая. Ты знаком, Иван?

— Не имел чести. Пока.

Иван Ефремович повесил плащ на вешалку, где висело красное пальто незнакомки, зашел в свою комнату, открыл шкаф. Подумав, облачился в черный морской китель, мигнув своему отражению.

— Ну-с… — произнес он, любуясь в зеркало своим величественным видом.

В кухне его наряд буквально сразил двух миловидных женщин: жену, Таису, еще красивую женщину, бывшую спортсменку, и тонкую, как спица, девушку «дворянского» вида.

— Леночка, это и есть Иван Ефремович, — сказала Таиса. — знаменитый писатель-фантаст, ему нужно прощать эти выходки.

— Ничего подобного, — трубным низким голосом вскричал Иван Ефремович. — Я капитан третьего ранга. Это истинно так. Я водил судно «Ковпак» на Черном море…

Таиса залилась смехом.

— «Ковпак», Леночка, — сказала она. — это небольшой катер.

Иван Ефремович продолжал греметь:

— Это огромный катер, Елена, э, э, как вас по батюшке? Огромный как… океанский кит. Вы знаете, что такое кит в океане? Это больше, чем пассажирский пароход. Это — как ледокол! Вы читали Мелвилла? «Моби Дик»?

— Читала… — испуганно прошептала девушка.

— Вы… читали… Мелвилла?! Вы — самая начитанная из редакторш, которых я встречал в своей жизни! Пейте чай, и рассказывайте, что привело вас в дом капитана третьего ранга…

— Мне поручили, — тоненько прошептала девушка, — принять от вас и подготовить к печати ваш новый роман о будущем… Его будет печатать наше издательство «Юная гвардия»…

— Вот как? Значит вы принесли в этот дом удачу. Таисуля, это надо отметить. Где тут бутылка столетнего бренди?

— Ванечка, ты же знаешь. Я терпеть не могу запаха спиртного. Я знаю, что ту бутылку бренди подарил Артур Кларк, но… Врачи строго-настрого запретили тебе алкоголь. И я ее открыла и вылила содержимое в туалет. Извини, но… не собирался же ты поить этим ковбойским пойлом Леночку?

— Пятнадцать человек на сундук мертвеца! Столетнее бренди, подаренное величайшим фантастом современности… в туалет… Гениально! Это могла совершить только моя жена. Ну тогда ограничимся чаем.

Иван Ефремович очаровательно улыбнулся и сел за стол.

После чая Иван Ефремович и Леночка прошли в другую комнату, которая называлась «кабинет».

— Хорошо, — сказал Иван Ефремович, внезапно став совершенно серьезным. — Давайте работать. Наверно, вам нужна рукопись. Но рукописи нет — ее потерял зам главного редактора журнала «Молодость».

— Ах! — воскликнула Леночка. — Как же быть?

— Рукопись вот здесь, — Иван Ефремович постучал по лбу. — Садитесь за машинку, ведь вы умеете печатать на машинке? А я буду диктовать.

— Да, Иван Ефремович.

— Ну вот. Вот и славно.

«Кабинет» писателя, маленькая комнатка с окнами во двор, был весь завален книгами. Перед стеллажом, также полным книгами, стоял большой письменный стол. На нем также лежали книги, и стояла блестящая металлическая статуэтка, изображавшая рыцаря в доспехах. В граненом стакане, отражавшем луч света, неизвестно как пробившийся из окна, цвела огромная красная роза (возможно, искусственная).

— Иван Ефремович! Можно я… вас… сфотографирую?

— А у вас есть фотоаппарат?

— У меня, Иван Ефремович, детско-юношеский фотоаппарат. Называется «Смена».

— А, ну раз «Смена», — тогда можно. Да будет вам известно, Леночка, у самого великого конструктора всех времен и народов, Роберта Людвиговича Вертини, он… бывший итальянец, на родине барон или граф… Не знаю точно. Но он — наш, советский авиаконструктор. Так вот у него фотоаппарат — «Смена».

Леночка вытащила из сумочки фотоаппарат, навела и щелкнула.

— Иван Ефремович, — сказала она, — вы тут как рыцарь-розенкрейцер: на столе роза, а полки образуют крест.

— Розенкрейцер? Что ж — не возражаю. Кстати, роза — символ женского начала, а крест — мужского. Призвание рыцаря — служение Даме… Что я и делаю всю жизнь. Ведь все мои романы — о Женщине. Видите ли, Леночка, в наше время роль женщин часто понимается грубо искаженно. Либо — как «механизм» для родов и воспитания младенцев, либо женщина как бесплатная служанка мужа, такое равенство, когда женщина выполняет такую же тяжелую физическую работу, как и мужчина. Где же тут рыцарство? Оно ведь должно быть основано на динамической симметрии. Утрачено понимание истинной роли Женщины в культуре. Роли носительницы интуиции, возвышающей роли Музы. Розенкрейцеры были из тех немногих, которые сохранили в те времена понимание настоящей задачи каждой женщины, далеко выходящей за рамки воспроизведения человеческого рода.

— Ну что ж, — сказал Иван Ефремович, встал из-за стола и остановился у окна, на стекле которого змеились разводы дождя, — за работу? Диктую… «Пугающе-яйцеобразное солнце поднялось над горизонтом. Руководитель археологической экспедиции Веда Конг, растерявшись, почувствовала тревогу. Наверно, как и женщины далеких эпох. Интуиция говорила: солнце должно быть круглым…

— Иван Ефремович! — сказала Леночка. — Все так и видится. Вы ведь, наверно, были там, у этого Храма в пустыне.

— Да. В Хорезмийской археологической экспедиции, еще до войны, — ответил Иван Ефремович. Он встал из-за стола, подошел к стеллажу и достал папку со старыми черно-белыми фотографиями и рисунками цветным карандашом.

— Смотрите, Леночка, — это наш памятник. Называется Калалы-Гыр — в переводе Храм-на-горе. Это не просто Храм, но и крепость с двенадцатью высокими башнями. Но и не только крепость — Калалы-Гыр это древняя астрономическая обсерватория. Видите ли, мы сейчас недооцениваем астрономические познания древних людей. Хотя… наверно, правильнее будет сказать: астрологические… Потому что Калалы-Гыр, безусловно, огромная гадательная машина. Двенадцать ее башен — это астрологические дома. Из окон главной башни под углом видны только определенные созвездия Зодиака, разные в разное время — и в них планеты: огненно-красный Марс, синевато — серая Венера, ярко-желтый Юпитер…

Обитатели Храма поклонялись стихии Огня. После смерти тело человека не предавали земле, воде или воздуху, тем более — огню. Тела умерших парсы, обитатели Калалы-Гыра, клали на специальной площадке Башни Молчания. Прилетали грифы и пожирали мясо, кости же хоронили потом в специальных сосудах, а черепа — закладывали в бойницы…

А на этом рисунке — то самое солнце в виде узкого овала… Понимаете, Леночка, даже в самом фантастичном из всех фантастических произведений кусочки, из которых оно сложено, как мозаика, суть частички реальнейшей реальности. Невозможно ничего придумать, но можно просто поменять вещи местами.

Иван Ефремович попрощался с Леночкой, выпил лекарство и вышел в кухню, где Таиса сидела за столом за ручной швейной машинкой.

— Славная девушка, — сказал Иван Ефремович.

— Где ты сегодня шлялся? — притворно строго спросила Таиса.

— Ничего благообещающего. Врачи так и не знают, что это за болезнь, что меня прихватила в Сибири. Из кабинета в институте «попросили», — несмотря на Госпремию. Говорят, нет такого в правилах, чтобы ученому, работающему на четверть ставки, да оставлять кабинет, даже если он, между прочим, проработал в нем четверть века. Правила, Таиса, — это ерунда. На каждое правило, есть другое, а на то — еще одно правило. Все дело в том, что лоботряс Коля Штольц сам нацелился занять мой кабинет… Он, Тонечка, официально признанный философ, во-от в чем собака завернута!

Я все время пропадал в поле, организовывал экспедиции, тратил нервы, здоровье, надрывался в путешествиях, а в это время Коля пошел по другому пути. Он вступил на путь начетчика и книжника, стал парторгом. А наука? Побоку. Меня спасает лишь вера.

— Вера? Странно слышать от убежденного атеиста.

— Это не вера в Бога, Таиса. Я верю, что есть невидимая нить, ведущая Разум к победе. Есть так называемый «закон Дана»: по ходу эволюции увеличивается мозг, нервная система. Уже сейчас наука в силах противопоставить косной материи механизмы, моторы, химические вещества, электричество и многое другое, в том числе совершенные ЭВМ — электронно-вычислительные машины… Человек создает новую среду обитания, он вышел в околоземный Космос, и его космические перспективы необозримы…

— Твои перспективы, как человека, необозримы, а тут является академик Штольц и занимает твой кабинет.

— Увы-увы-увы. Но я надеюсь на закон Дана, который означает: всем этим паразитам от науки рано или поздно придет конец.

— Ох, лучше бы пораньше, — сказала Таиса.

На следующий день Иван Ефремович продолжал диктовать Леночке свой новый роман о далеком будущем.

— «Юноша взял длинный инструмент с изогнутым грифом, прозвенело несколько звонких аккордов…

Руна запела:

В час первого свиданья, первых ласк

бог Камадэва голоден и жаден, —

Будь сдержан — второпях не раздави

сладчайшей из чудесных виноградин…»

— Второпях не раздави сладчайшей из чудесных виноградин, — мечтательно повторила Леночка. — Никогда не читала этих стихов.

— Не мудрено, — ответил Иван Ефремович. — Они не изданы.

— Почему?!

— А почему не издаются другие книги, например, труды замечательного западного психолога Эриха Фромма? Или, скажите, Лена, знаете ли вы о существовании романа с названием «Доктор Живаго»?

— Название слышала, а самого романа не видела.

— А ведь это великий роман. Автора, поэта Пастернака, заставили отречься от своего произведения и от Нобелевской премии вдобавок. Гордость нашей литературы… подлые бюрократы… Э! Слов нет.

Ну а эротическая индийская поэзия — как и эротические скульптуры храмов Кхаджурахо — считается, Лена, что это может послужить источником разврата, хотя когда и где высокое искусство служило таким источником? Невежество, в том числе и в вопросах пола — источник эмоциональной тупости и ханжества… К примеру, индийские храмы Кхаджурахо. Огромное число каменных скульптурок, изображающих людей, часто обнимающихся в сексуальных позах. Их очень много. Если смотреть вблизи — снизу вверх — то становится ясной мысль их создателей: сексуальность божественна, возвышенна, сродни Космосу, куда и летят в стремительном потоке множество любовных пар. У нас же только в искусстве, в той или иной мере сохраняющем исходную сущность человека, да и то — редко, допустимо обнаженное тело.

Конец ознакомительного фрагмента.