Недавно прошёл дождь. Часть 2

Евгений Ильдейкин

Павел Ольшанский становится старше. Приходит понимание и новые задачи. Задачи, которые могут повлиять на жизнь многих людей.

Глава 5

Филаретовский скит выстроен на берегу небольшой речки, скорее даже ручья, но местные говорят, что это река Земляника, и никто с ними не спорит. Полддюжины небольших, но добротных бревенчатых изб, таких, что бревно не всякий мужик обхватит. Часовня в центре, перед часовней открытая площадка. Ближе к реке два, наверное, амбара. Вот и весь скит, но Матвеич сказал, что скит неправильный. Огородов не видно, дорога наезженная к скиту ведет, разных тварей божьих не слышно — не мычат, не квохчут. Правда, один амбар оказался конюшней, но это, как сказал Матвеич, «в ту же строку лыко». Не сами живут местные отшельники. На привозном корме. А их здесь не мало, раз шесть изб стоит и часовня. Это, считай, монахов пятнадцать, а то и поболе.

Встречать нас вышел здоровый детина в обычном зипуне, подпоясанном веревкой. За веревку, ожидаемо, заткнут топор. Никакой святости на бородатой морде не было и в помине, ну, хоть, перегаром не несло, только луком.

— Поздорову ли, гости дорогие? Как звать-величать? Откуда путь держите?

— Ты, мил человек, ваньку не валяй. Не в первый раз я к брату прихожу, и ты меня не в первый раз видишь. — Матвеич сурово посмотрел на детинушку. — И верно знаешь, что я прийти должен, да не один, а с гостем, к отцу Феофану. Так что, веди нас куда следует.

— Суров ты, Степан Матвеевич. Ждет тебя отец Феофан и гостя твоего ждет. — Детинушка посмотрел на меня. — Ольшанский Павел Иванович, если не ошибаюсь, из дворян, ныне владелец комиссионно-технической конторы «Техник» и при этом студент третьего курса Урало-Сибирского коммунистического университета. Интересный вы человек, Павел Иванович.

— А представляете, какой у меня круг знакомств с такой биографией. Как к вам обращаться, кстати? — Я постарался скрыть свое удивление от того, как много знает про меня этот ряженый в зипун старообрядческий службист. Поставлена у них разведка. Впрочем, за более чем двести лет гонений, такая служба должна была появиться у староверов.

— Монашеского звания я еще не достиг, так что, имя мое простое — Иван Артемьевич Артемьев. Но года мои не велики, можно и совсем просто — Иван. Проходите, гости дорогие, вот в тот дом. Там келья отца Феофана.

Отец Феофан ждал нас в большой светлой комнате, в которой пахло деревом, травами. Меньше всего эта комната походила на келью, разве что скромной обстановкой. Впрочем, все было простым, но практичным. Узкая деревянная кровать у отесанной стены, накрытая лоскутным покрывалом. Дощатый длинный стол у окна с четырьмя табуретами, так что за столом можно и работать, и гостей принимать. На столе аккуратные стопки книг и бумаг, простая чернильница на войлочной подстилке и берестяной стаканчик с перьевыми ручками. Вместо шкафа использовались полки и вешалка, прибитые к стене и занавешенные темно-синим габардином.

Сам отец Феофан, тридцатилетний невысокий мужчина в рясе, с длинными светлыми волосами и небольшой бородой, сидел на скамье у стены напротив кровати и читал толстую книгу, написанную, кажется, еще на старославянском.

— Здорово, отец Феофан брат Федор. — Зайдя в келью, закричал Матвеич. — В гости мы к тебе пришли, как уговаривались.

Матвеич младший отложил книгу, степенно встал, а потом, как мальчишка, одним прыжком подскочил к брату, и они обнялись.

— Ты, Степан, как был медведь, так медведем и остался. Орешь на весь скит, ребра мнешь, аж, дышать невозможно. — Федор отошел от брата и протянул мне руку. — Здравствуйте, Павел Иванович. Я отец Феофан, но вы человек мирской, и разговор наш будет не о делах духовных, так что зовите меня Федором Матвеевичем. И приличия соблюдем, и вам не в тягость будет.

— Здравствуйте, Федор Матвеевич. Брат ваш много рассказывал о вас, я захотел с вами лично познакомиться, да и прогулка по лесу кстати пришлась. — Монах понимающе улыбнулся. Учат их, что ли, этой специальной понимающей отеческой улыбке? — Если не возражаете, мы бы у вас пару деньков в скиту пожили, а потом домой тронулись.

— Оставайтесь в скиту сколько сочтете возможным, Павел Иванович. Хотите — гуляйте, свежим воздухом дышите, а заскучаете — мы вас к делу какому-нибудь приставить можем — грибы, ягоды, дрова заготавливать или чистоту наводить. Если интересно будет, то можете книги наши посмотреть, читать их не просто, но у вас, кажется, есть опыт. — Федор повернулся к брату. — А ты, Степан, опять на берегу валяться будешь?

— Я не просто валяюсь, я духовно просветляюсь. А руками помахать я и дома могу. Веди нас, Федор, показывай, где устраиваться будем.

На постой дали нам дом, разделенный перегородками на две комнаты-кельи и кухню. Хотя кухней никто не пользовался. Питались местные в общей столовой, где главным и единственным работником был один из монахов, до этого служивший матросом на крейсере «Баян» Морских сил Балтийского моря. В гражданскую войну Балтийского флота, как такового, не стало. Матросы буянили, дрались со всеми, за всех и просто так. Наш монах, тогда еще матрос, ото всей этой анархии, гульбы и блуда ушел домой в село Реж Екатеринбургского уезда, но и дома покоя не обрел. От метаний, от дум ненужных, от страстей и искушений ушел он к староверам. И вот уже более года монашествует здесь в Филаретовском скиту. Все это бывший моряк рассказывал нам, пока готовил обед, пока мы ели и после, пока он все убирал, а мы сидели и слушали, и не могли оторваться.

Здесь в столовой нас и нашел отец Феофан. Увидев, насколько мы заворожены рассказом бывшего матроса, монах присел рядом и тоже с удовольствием заслушался байками. В конце концов, после фразы «А вот когда мы в кругосветку пошли…», отец Феофан встал, молча взял нас с Матвеичем под руки вывел наружу. И только отойдя от столовой шагов на двадцать, сказал:

— В столовой мы не только едим, то, что нам готовит брат Петр, но и слушаем то, что он нам рассказывает. Каюсь, сам могу часами сидеть, разинув рот, развесив уши. А если начинаешь с ним в разговор вступать, а еще, хуже того, спорить, то можно и на сутки застрять.

— Вот, бывают же и среди ваших интересные люди. Всегда я у вас мучился, не зная чем себя занять, когда валяться надоедает. Выпить вы не даете. — Матвеич вопросительно посмотрел на брата. Тот кивнул, подтверждая незыблемость правил. Матвеич вздохнул и продолжил. — Теперь хоть к Петру ходить буду. Истории его слушать, заодно и перекусить можно чем Бог послал.

По пути от столовой к дому, где находится келья отца Феофана, мы не встретили ни одного человека. На мой вопрос монах ответил, что все на послушании. Вечером все соберутся на молитву и ужин, а пока каждый занят своим делом.

В скиту было тихо. Слышен только шум ветра, птичий пересвист и, если напрячься, то журчание речки Земляники. Иногда ветер доносил вкусный запах стряпни и дыма от столовой, бывший моряк начал готовить ужин. А так пахло лесом и травой. Никаких запахов железа, гари, пыли, так привычных городскому жителю.

Отец Феофан посмотрел на брата:

— Степан, ты с нами пойдешь, побеседуешь?

— Нет, наслушался я уже умных людей. Пойду по кельям вашим пройдусь, может быть, кому чего починить надо. Все интересней, чем ваши высокие материи разбирать. Так до ужина похожу.

— Молитва вначале, потом ужин.

— Не ты ли говорил, что любое дело на благо людей и есть лучшая молитва Богу?

— Ладно, иди, только не мешай никому.

Матвеич возмущенно хмыкнул и повернул к ближайшему домику. Мы с отцом Феофаном пошли к нему в келью.

Усевшись за столом у окна, напротив друг друга, мы начали с улыбок и взаимных уважений.

— Что ж, Павел Иванович, ваш визит очень порадовал меня. Во-первых: это значит, что наша вера, так или иначе, находит отклик в душах. Во-вторых: вы очень интересный человек.

— Да, Федор Матвеевич, о том, что я интересный человек, мне уже говорил Иван Артемьевич. У него еще топор за поясом.

— Иван Артемьевич — шутник известный. Во многом, именно из-за своих шуток он и оказался здесь. Впрочем, люди по-разному приходят к Богу. Однажды, и вы увидите свой путь.

— Да, вот еще, по пути в скит нам встретились два моих старых знакомых, правда, имена их я только вчера узнал — Игорь и Афанасий. Вышли к нашему костру, когда мы готовились на ночлег, мило поболтали, Афанасий приготовил утку. Потом парни ненавязчиво всю ночь охраняли нас, а утром попрощались и ушли.

— Много людей с оружием по лесам бродит, и не у всех есть нравственные устои. Вам повезло встретить хороших людей. Могу сказать, что Господь не оставил вас без своего благоволения. Или могу спросить: вам было неуютно чувствовать себя под защитой?

— Как это ни грустно, но я совершил ошибку — совершенно не подумал об охране нашей ночевки.

— Тут вы с моим братом оба оказались легкомысленны. Бандитов в лесу много. Кто-то от новой власти скрывается, кто-то поддался искушению и занимается разбойничьим промыслом. Кто-то просто запутался в жизни и никак не найдет своего места. В прошлом месяце трое бандитов пытались напасть на наш скит.

— Это же как-то не по-людски?

— Такое всегда бывало. Не всякий подумает, что отшельники могут за себя постоять, но мы можем. Некоторых наших людей вы уже видели. С остальными познакомитесь вечером. Пока у всех свои дела, свое послушание.

— Скажите, Федор Матвеевич, а чем вообще занимаются люди в скитах?

— Вопрос очень общий. Можно ответить просто — ищут путь к Богу. А можно провести глубокий анализ, с точки зрения организации и управления. — Вам, Павел Иванович, что интересней?

— Я человек светский. И с точки зрения верующего человека, иду к Богу своим, возможно, не самым коротким путем. Поэтому, пока хочу для себя понять — для чего живут сотни или тысячи людей вне общества, в скитах, ограничивая себя. Я только могу предположить, за счет чего живут эти люди, и как вообще организована эта жизнь. Но, ни на какой глубокий анализ я не рассчитываю. Мой интерес — это, скорее, любопытство, хотя и подкрепленное учебой в университете, где изучаю экономику.

— Да, в наше время разнообразие экономических идей и всевозможных теорий предоставляет интересующемуся человеку массу предметов для изучения. Меня, например, эти вопросы продолжают интересовать до сих пор. И знаете, Павел Иванович, к какому выводу я пришел? Если позволите, то я выскажусь, признаться, не часто удается поговорить с интересующимся человеком. По моему мнению, на сегодня известно и как-то изучено только две части экономики — созидательная и потребительская. Созидательная часть экономики — это оптимальное управление ресурсами, потребительская часть — это оптимальное распределение благ. Какая из них первичная, какая вторичная — не скажу. Это вопрос скорее философский или политический. А между этими экономиками лежит пропасть. От незнания, от непонимания ли, а может от Лукавого, но пропасть эту пока мы ничем заполнить не можем.

— Это вы сейчас о капитализме и социализме?

— Нет. Ни при капитализме, ни при социализме никто не управляет более или менее крупным предприятием единолично. И тут, и там решения принимаются коллективными органами при обязательном участии и контроле государства. А мелкие собственники одинаковы везде — что нэпманы в Советской России, что лавочники в Европе. Эксплуатация человека человеком при капитализме и трудовой энтузиазм работника при социализме оплачиваются заработной платой, величина которой зависит не от политического и экономического строя, а от богатства страны или работодателя. Плановость экономики при капитализме играет такое же значение, как и при социализме. И конкуренция за государственное финансирование при социализме ничуть не меньше, чем конкуренция за ресурсы и рынки при капитализме. Так что в капитализме и социализме больше схожего, чем принципиальных различий. Возможно, коммунистическая идея как-то заполнит пропасть в экономической науке, но пока коммунистические идеи слишком близки к утопии, как, впрочем, и понимание Царствия Божьего. Но это уже наш, внутренний религиозный спор — что есть Царствие Божье.

— Да, пожалуй, я от этого совсем далек. — Теология меня совсем не интересует, а вот рассуждения монаха об экономике меня увлекли. — Федор Матвеевич, а вы лично, как думаете, первична созидательная или потребительская часть экономики.

— Как человек, привыкший рассуждать, я понимаю, что это спор о первичности яйца или курицы. Но вы правы, Павел Иванович, с другой стороны, как человек с определенным мировоззрением, я лично считаю, что экономика оптимального управления ресурсами — первична. Но, мне кажется, вы и сами догадывались о моем мнении. Несмотря на мой духовный сан, основным, не главным, но основным моим занятием является…, — монах на мгновения задумался, — учет. Учет, раз уж мы об этом говорим, имеющихся ресурсов и здесь в скиту, и в других скитах и общинах.

— Проводя параллели со светской жизнью, можно сказать, что вы, Федор Матвеевич, — бухгалтер.

— Тогда уж, я — главный бухгалтер. — Монах довольно засмеялся. — Все люди, с которыми вы здесь встретитесь, так или иначе, занимаются учетом. Или помогают в этом. Мое же послушание — объединять их и направлять.

Федор Матвеевич более всего сейчас походил на служащего крупного учреждения, понимающего свою значимость. Оттого выражение лица у него было задумчивым, подчеркнуто терпеливым, но оптимистичным и располагающим. Отсутствие казенной мебели и ряса на монахе несколько противоречили образу, но, кажется, именно так он себя и воспринимает.

Ситуация сложилась как нельзя более удобная для того, чтобы задать главный вопрос:

— Федор Матвеевич, а распоряжаетесь ресурсами тоже вы и ваши… — я задумался над формулировкой. Как назвать подчиненных монаху людей — «коллеги», «сотрудники»? Но он понял мое замешательство и выручил меня.

— Нет, Павел Иванович. Я и другие монахи, и послушники, живущие в ските, занимаемся только учетом. Для того чтобы распределять, необходим другой жизненный опыт и другая мера ответственности. Если мне когда-либо будет доверено, я смиренно приму эту честь. Пока же мы выполняем свое послушание — учет. Хотите, я расскажу, как это у нас организовано?

Мы просидели с монахом до самого вечера. Он с гордостью и удовольствием рассказывал об организации учета, о трудностях с введением им документооборота взамен стародавних амбарных книг. Более всего мне запомнилась его фраза о том, что «старая вера не означает отказ от прогресса в целом». Видимо, это продолжение его спора с кем-то другим, очень уж эмоционально сказал ее отец Феофан. За окном уже начало смеркаться, когда Федор Матвеевич собрался на молитву. Я вышел из кельи вслед за ним на улицу и, к сожалению, не увидел момента преображения, когда «главный бухгалтер» вдруг стал монахом, следующим по пути к Богу. В нем изменилось все: выражение лица, походка, даже голос. Монах перестал ощущаться частью моего мира, его духовность стала почти осязаемой. Человек, идущий к Богу.

На молитву ни я, ни кузнец не пошли. Как бы ни была притягательна атмосфера общности, но мы с Матвеичем старшим всего лишь гости в скиту. Поэтому во время общей молитвы мы с ним сидели в доме и играли в шашки, найденные в келье отца Феофана. И на ужин мы, по совету Матвеича, отправились с небольшим опозданием. Он сказал, что любая трапеза в скиту начинается с такой скуки, будто монахи нарочно хотят всем аппетит испортить. Но если прийти чуть позже, то и в тарелку положат побольше, да и за столом уже повеселее будет.

Матвеич обладает удивительной житейской мудростью. Когда мы зашли в столовую, разговоров за столом слышно не было. Матвеич перекрестился, поклонился в угол и сказал: «Здравствуйте, братия!». «И сестры» — в полголоса добавил кто-то из послушников из-за стола. Матвеич оглянулся по сторонам, внимательно осмотрел сидящих за длинным столом мужчин и вопросительно повторил: «И сестры?». Послышались смешки. Отец Феофан, сидящий во главе стола, глубоко вздохнул и сказал: «Проходите, гости долгожданные, садитесь к столу. Молитву вы пропустили, я подумал, что и ужин пропустить можете. Хотел сходить за вами, но вы, как почувствовали, сами пришли. Что задержало вас?» Матвеич уселся на лавку, с того края стола, что ближе к кухне, по-хозяйски предложил мне место рядом, потом посмотрел на брата и сказал: «Думали мы с Павлом Ивановичем, — и на всякий случай добавил, — о разном». Атмосфера в столовой ощутимо изменилась с официальной на приятельскую. Начались разговоры. Брат Петр принес нам большие тарелки и все норовил подложить кусочков побольше да повкусней. А пока мы жевали и кивали, он вспомнил подходящую из жизни историю и начал рассказ. Слушали его все, но Матвеич слушал лучше всех. Он с таким вниманием слушал, что они с поваром, бывшим моряком и великим рассказчиком братом Петром засиделись вдвоем потом до глубокой ночи. Мне кажется, что грохот его сапог в соседней келье разбудил меня уже заполночь, и еще мне кажется, что в доме сильно запахло наверное кагором.

Следующим утром Матвеич был доволен. Сразу после завтрака он остался помогать брату Петру на кухне. Дел там, видимо, было невпроворот, так что я его в течение дня видел только за обедом и ужином. Мне же отец Феофан предложил посмотреть библиотеку. Была в скиту выделена одна комнатка, в которой стоял самодельный книжный шкаф с тремя десятками книг, стол и табурет, — библиотека. Книги, естественно, в большинстве своем духовные, но было десяток книг по экономике, две из них на немецком. Все книги по экономике я сложил аккуратной стопкой на столе и принялся скучать.

Конец ознакомительного фрагмента.