Жизнь с куклой

Евгений Майоров

Альтернативная история. Россия, 2024 год. Страна на грани революции, многие города поделены между оппозицией и силами действующей власти. В события оказывается втянут двадцатичетырёхлетний Роман Котов, живущий на съёмной квартире со своей девушкой Ксюшей. Ксюша – это силиконовая секс-кукла в полный человеческий рост. Она даёт Роме советы и наставления, помогает выжить в это непростое время. Кому достанется страна? Почему Рома разговаривает с секс-куклой? Ответы на все вопросы внутри этой книги. Книга содержит нецензурную брань.

Понедельник

7 октября 2024 года. 22:30.

Я сижу в мягком кресле у себя на съёмной квартире, глухая тишина поглотила комнату целиком и без остатка. За окном кромешная тьма, кажется, что все звуки в мире пропали в одно мгновение, просто исчезли. Бетонные стены начали превращаться в стальные плиты, я в ловушке. Не могу пошевелиться, не могу сказать что-либо, ничего не слышу, даже собственного дыхания, даже биения сердца. Как же страшно. Я ничего не понимаю, моя комната словно какое-то чистилище на границе двух миров. Видимо, так приходит смерть… А может быть, я нахожусь в коме? Где я? Стальные плиты начитает трясти, за окном небольшой проблеск света. Спасительный свет! Солнце восходит, мрак отступает, звуки снова становятся слышны, это море, шум волн! Яркая вспышка света разгоняет мрак, стальные плиты растворяются в пространстве. Я по-прежнему сижу в мягком кресле… но теперь уже на пляже. Моя комната словно слилась с другим пространством, с пляжем. На гальке стоят предметы интерьера и мебель: диван, кровать, кресло, прикроватная тумба с настольной лампой-ночником, небольшой пуф на колёсиках. Морская вода подступает к мягкому креслу, в котором я нахожусь. Слышу детский смех, толпа детишек бежит ко мне с соседнего пляжа, окружают, берутся за руки и водят хоровод. Я продолжаю сидеть в кресле, не могу пошевелиться, смотрю на свои руки… Они такие маленькие, словно мне не двадцать четыре года, а лет десять или меньше. Но это какая-то другая жизнь, словно она и должна была быть такой, правильной, счастливой. Я всё ещё боюсь, пытаюсь вглядеться в лица детей, что водят хоровод. Не замечаю среди них ни её, ни её подруг. Солнце близится к закату, детский хоровод исчезает, растворяется в воздухе, словно дым костра. Я могу двигаться! Наконец-то! Встаю с кресла, осматриваюсь. С правой стороны ко мне бежит она — девушка-клоун, широко улыбается и машет рукой. На ней один из её обычных рабочих нарядов: красные балетки, розовые гольфы в чёрную полоску, короткие синие джинсовые штаны на подтяжках, жёлтая клоунская рубашка в синий горошек, на голове зелёный кучерявый парик, поверх которого — розовый цилиндр. На девушке нет клоунского носа. Да, они сейчас не такие, вместо носа у неё просто грим: всё лицо в белой маске, а глаза и губы выделены красно-чёрным цветом, на кончике носа нарисован небольшой красный круг. Смотрю в другую сторону: словно призрак, едва касаясь гальки кончиками своих туфель, ко мне приближается кукла. Она то исчезает, то вновь появляется, в однотонном чёрном платье-сарафане, в длинном чёрном парике с чёлкой, становится всё ближе, протягивает мне руку. С другой стороны свою руку протягивает девушка-клоун. Выбор? Нужно сделать выбор? Нет-нет, я так не хочу! У меня две руки, я могу подать свои руки обеим, и вместе мы пойдём в море к горизонту. Но я такой маленький, эти чёртовы маленькие ручки из другой жизни, мне снова трудно двигаться. Солнце село, мрак подступает, обе девушки начинают исчезать. Из воды выныривает эта гадина, начинает кидаться в меня камнями:

— Тебе отрежут его! Тебе всё равно его отрежут! Ха-ха-ха. Хи-хи-хи! Давай жри, жри давай! Или расскажем, расскажем, и тогда-то точно отрежут! Хи-хи-хи.

Я убью её! Убью, убью, убью! Даже этими маленькими ручонками я смогу придушить эту гадину! В следующий момент чувствую, словно моё кресло подпрыгивает, падаю в воду, её рожа прямо передо мной.

— С какой стороны заезжаем?

— А?

— С какой стороны заехать лучше? На повороте или через заправку поедем?

Я открываю глаза и пытаюсь прийти в себя, смотрю в окно, мы уже подъезжаем к моему дому, отвечаю водителю:

— Давайте я тут выйду, не доезжая до поворота.

— Точно? Время-то позднее. У вас на районе комендантского нет, что ли? Граница вроде не так далеко.

— Да тут не поймёшь, то вводят его, то опять снимают. У них сейчас другие заботы, не всегда есть время следить за всеми.

— Ну, дело ваше.

Водитель останавливает такси там, где я его и попросил, рассчитываюсь с ним и поднимаюсь в гору к своему дому, идти минут пятнадцать, не дольше. Мне нужно проветрить голову после очередного кошмара. Зайду в магазин, куплю чего-нибудь выпить, алкоголь поможет прогнать страх. Магазин вроде бы до одиннадцати работает, сейчас без двадцати, должен успеть. Тётя Тома по старой доброй привычке продаёт мне крепкое даже в такое время, а чеки пробивает на следующий день. Хотя кого теперь такое волнует? Когда в нескольких километрах отсюда уже формально другое правительство, как и в некоторых других городах, включая столицу. Но Тамара привыкла жить по старым правилам, которые сама же и не соблюдает. Да, алкоголь мне явно не помешает. Вроде один заказ, а устал так, словно работал весь день. Надо в следующий раз каршерингом воспользоваться, к чёрту такие сны в такси.

Захожу в магазин, за кассой на стульчике сидит сонная Тамара и ковыряется в своём смартфоне. На ногтях, как и всегда, совсем простенький маникюр телесного цвета, если это вообще можно назвать маникюром, ничего особенного, наверное, сама делает. Не очень-то она и приветливая сегодня. Хотя её можно понять, смену закрывать через четверть часа, а тут я. Ей уже лет сорок по виду, интересно, что у неё с личной жизнью… Что за бред, какое мне дело вообще? Беру с витрины бутылку «Егермейстера», на такой случай у меня в морозилке всегда заготовлен лёд. Рассчитываюсь с Тамарой, желаю доброй ночи, небольшой обмен любезностями. Разворачиваюсь и ухожу. По дороге открываю рюкзак и кладу в него «Егермейстер». Акциза на бутылке снова нет, значит, опять контрабанда. В это смутное время все пытаются заработать, на такую мелочь, как акциз, уже никто не обращает внимания. Никто не знает, в какой стране проснётся завтра. На углу стоят двое патрульных, видимо, комендантский сегодня всё-таки будет. Хорошо, что я успел вовремя. Уже готов достать из кармана паспорт на случай, если те придерутся, но, к моему удивлению, меня даже не окликнули. Двое курили, будучи увлечёнными каким-то спором.

Дома меня ждёт Ксюшка. Очень переживаю, что не взял сегодня с собой её маленькую версию, такое редко случается. Я просто опаздывал, собирал рюкзак второпях. Ох и закатит же она мне дома истерику. Что бы я без неё делал? Не представляю, как бы я без неё жил. Человеку нужен человек. Всем нужна поддержка. Но общество разобщено. Это общество эгоистов, в котором каждый сам за себя, это и нужно правительству, ведь стадом легче управлять, когда стадо не осознаёт, что оно стадо, когда никто друг друга не поддерживает. Все кичатся только собой: моя хата с краю. При таком раскладе вполне вероятно, что оппозиция всё-таки проиграет. Даже сейчас, когда должен был наступить переломный момент, они согласились на перемирие, остановились. И Новиков, и другие политические деятели слишком слабы, сбавив темп, они точно всё просрут.

Когда-то писатели-фантасты любили сочинять романы про антиутопические миры. Наверное, ещё полвека назад никто и представить не мог, что мы будем жить в такой антиутопии: грязь и нищета. Мир, в котором богатые превосходят бедных во всём. Более 50 миллионов человек живут за чертой бедности, и лишь 10% населения страны купаются в роскоши и богатстве, которые украли у остальных, сидя у власти. Вот он, настоящий антиутопический мир: Россия две тысячи двадцать четвёртого года. Люди позволяют делать с собой такое, потому что они испуганное, загнанное в стойло стадо, их приучили жить по определённым правилам, им навязали законы. Но никаких законов нет — все ограничения лишь в их головах. Люди боятся наказания. Страх управляет обществом. Страх быть избитым, убитым, непонятым, опозоренным. Страх думать не так, как принято, страх высказывать своё мнение. Страх не признавать исторические и культурные ценности, если это действительно не является интересным для конкретного человека, страх не соглашаться с мнением большинства и быть обсмеянным. Многие люди боятся признаться в том, что им не нравятся общепринятые мировые шедевры. Не принято говорить, что классика устарела, несмотря на понятие «классика». Не принято говорить, что сейчас в разы больше талантливых художников, чем пару веков назад, просто сейчас их никто не замечает. Не принято считать плохими фильмы классиков, не принято выражать своё мнение поперёк большинству. Скажи в любом культурном обществе, что при прочтении «Преступления и наказания» ты не углядел ничего особенного, кроме душевных страданий Раскольникова, так тебя сразу же обсмеют, сказав, что ты ещё мал и ничего не понимаешь. Ну да, конечно… куда уж мне. Зато они понимают. Понимают, как им лучше жить: ходить на работу, ссориться с женой, платить налоги и умереть, не дожив до пенсии. Просто образцовые граждане нашего государства. Не принято пренебрегать общением с коллегами на работе, да, да, да — не принято не разделять общественного мнения — мнения большинства. Обществу навязали стереотипы: чти историю и работай на благо окружающих. Но история постоянно переписывается жуликами и ворами так, что уже не знаешь, где правда, а где вымысел. У каждого государства правда своя. Каждый раз, где бы я ни выражал своё мнение по поводу нелепости всех этих стереотипов, меня считали невеждой — так нельзя, так не принято. А принято ли терпеть, стоять в стороне, когда твоих же коллег или знакомых у тебя на глазах избивают дубинами государственные псы? Принято ли снимать на камеру, как госгвардеец даёт под дых молодой девчонке, в то время как нужно заступиться за неё? Принято ли убегать, спасая свою собственную шкуру, когда псы вяжут твоих друзей, запирая в автозаки, где потом избивают всем чем можно? Люди противоречат сами себе… и, наверное, я один из них, я тоже часто вступаю в спор с самим собой. Никто не может точно сказать, что правильно, а что нет, противное чувство. А ещё что точно не принято и считается постыдным — так это жить с силиконовой куклой в полный рост вместо живой девушки. Но Ксюша живая, просто никто, кроме меня, её не слышит, только со мной она способна двигаться и говорить. Она — моя, а я — её, с самых ранних лет.

Люди перестали заниматься сексом, потому что они стали продавать секс. Секс в наше время — это не что иное, как товар. Сейчас о сексе больше говорят, чем им занимаются, секс продают, им не занимаются — и это мерзко. Нет ничего хуже покупного секса, готов поспорить, что в наше время более 80% секса — это покупной. Ну а все остальные… просто любят о нём поговорить, раз в год поймав удачу за хвост. Есть и те, кто ещё хуже: одержимые, постоянно в поисках новой плоти в джунглях баров, ночных клубов и кабаков, как же это мерзко, но считается нормальным. Все эти стандарты, навязанные потреблением, коммерсантами, которые готовы продать даже непродаваемое. Современное стадо — словно один большой социальный эксперимент, одержимые сиюминутными желаниями под влиянием собственной глупости, недальновидности. Я нашёл выход из системы, да, кто-то мог бы сказать, что я купил секс один раз и навсегда и больше мне не приходится его покупать. Потому что я занимаюсь им с любимой, с искусственной, как могли бы подумать многие, женщиной из серии Real Doll. Проще говоря, с человекоподобной куклой в полный рост, из силикона на металлическом каркасе. Но нет, я купил лишь оболочку, вместилище для её души, её сознания. Мы с Ксюшей знаем друг друга с самого детства, у нас всё взаимно. Конечно, с недавних пор у меня ещё есть Ленка, но в ней я не могу быть уверен. В конце концов, Лену я знаю меньше года, а с Ксюшей мы почти всю жизнь. Я часто наблюдал за своими коллегами на старых работах — везде одно и то же, через пару лет отношения остывают. Именно поэтому я и живу с куклой: верной и преданной, которая всегда ждёт моего возвращения с работы. Да, пусть большая Ксюша у меня не так давно, но с её маленькой версией мы знакомы всю жизнь, она помогла мне пережить всё, что со мной случилось, наставляя на верный путь. Она любит меня так же, как и я её, не меньше.

Я вставляю ключ в замочную скважину, медленно проворачиваю, отпираю дверь.

— Дорогая, я дома.

Тишина в ответ. Вешаю рюкзак в прихожей, снимаю ветровку, вешаю её поверх рюкзака, разуваюсь, прохожу в комнату. Маленькая версия Ксюши — кукла Барби в розовом платьице — лежит всё там же, где я её и забыл, на кресле.

— Ксюш.

Молчит.

— Ксюш, ну прекрати дуться, ты же знаешь, я не специально. Просто второпях собирался, ну прости.

Молчит.

Иду в прихожую, достаю из рюкзака бутылку «Егермейстера», возвращаюсь в комнату и показываю ей.

— А я тут выпить нам прикупил. Давай, прекращай дуться, я же извинился, посидим, выпьем. Давай не дуйся, переселяйся уже в большую.

Наконец-то она повернула свою маленькую головку и ответила мне:

— Какой же ты непутёвый у меня. Ну что мне с тобой делать?

— Что-то… что хочешь, а лучше выпей и прекрати дуться.

— Ладно, убедил, открывай шкаф уже.

Квартира не моя, а съёмная, поэтому ключ от шкафа-купе я надёжно прячу. В шкафу три секции: в первой находятся полочки для нижнего белья и полотенец, второе отделение — с вешалками под верхнюю одежду, а третье отделение — для неё. Хорошо, что когда я въехал, замок уже был встроен в шкаф. Если бы я сам попробовал его прикрутить, Марк бы точно что-то заподозрил и загрузил меня лишними вопросами. Открываю тумбочку с двойным дном, тут уже пришлось поломать голову, но ключик спрятан надёжно, поддеваю ножницами дощечку и достаю ключ. Открываю третье отделение шкафа-купе. Наверху небольшая полочка, на ней мини-сейф с кодовым замком на случай чёрных дней, хотя, пожалуй, они как раз уже и наступили. И, с одной стороны, хорошо бы носить с собой пистолет ради собственной безопасности. Но, с другой стороны, что мне делать, если патрульные остановят и станут осматривать содержимое моего рюкзака, а ведь они могут. Если увидят маленькую Ксюшу, можно будет сказать, что кукла якобы для дочки. Но пистолет за игрушечный уж точно не сойдёт. Как бы то ни было, разберусь с этим потом. Сейчас больше всего меня интересует только она. Душа маленькой Ксюши уже успела переместиться в большую силиконовую куклу. Смотрю на неё: светлая бледная кожа, чёрные чулки, розовое платье-сарафан с трудом скрывает её прекрасную пышную грудь четвёртого размера, чёрный парик с длинными прямыми волосами и чёлкой. На лице макияж, который я сделал ей три дня назад. Надо будет обновить к выходным. На ногтях изысканный маникюр, самый лучший, самый красивый, больше ни для кого я такой не сделаю, даже для Ленки, даже для постоянных клиентов, сколько бы они ни заплатили мне. Хотя в связи с тем, что творится в стране, клиентов осталось всего двое, сейчас мало кого заботит маникюр, но, как говорила одна из моих бывших коллег, «ноготки будут востребованы всегда». Маникюр — это то, что я умею делать и делаю хорошо, столько женских рук я видел, столько всего я мог сказать о людях по этим рукам. Но всё самое лучшее — только для Ксюши, только для неё одной. За спиной моей куколки расположены вешалки с её нарядами. Денег я не жалею, наверное, на её одежду за этот год я потратил больше денег, чем на свою: платья, блузки, гольфы, чулки, сорочки, пеньюары, в коробочке снизу лежит набор париков. Стою, ловлю момент, продолжаю ей любоваться. Наконец-то она отмирает, однобоко улыбаясь, говорит:

— Ну чего уставился, как в первый раз? Наливай уже.

— Да-да, конечно.

Я беру её за руки, вывожу из шкафчика и сажаю в кресло. Подкатываю небольшой стеклянный столик на колёсиках, достаю из серванта два рокс-бокала.

— Сейчас, сейчас всё будет, только за льдом сбегаю.

Ксюша заворачивает свой розовый сарафан, закидывает ногу на ногу так, что я замечаю её красные трусики в промежности, чарующе улыбаясь, отвечает мне:

— Давай, давай, Ромчик, ты же знаешь, я долго ждать не люблю.