Триггерная точка

Евгений Юрьевич Ильичев, 2023

Будущее изменчиво. Разведчик Коликов, как никто другой знает это, ведь его работа – проникать в сознание людей прошлого, играть с чужим разумом, перекраивать под себя реальность и влиять на судьбы миллиардов людей на планете. В своём деле Коликов хорош, но очередное задание всё изменило. Коликову предстоит внедрение в разум прекрасной незнакомки из прошлого. Как в одной голове уживутся два сознания? Как молодому мужчине вести себя в теле соблазнительной красотки? Какие тайны могут хранить женские мысли? И самое главное – как вытащить прекрасную разведчицу из смертельной ловушки?

Глава 1

«Внимание, тишина! Работает оператор!» — гласила табличка, истерично мигавшая над массивной гермодверью.

Полковник Зорин повидал на своем веку многое. Дожил он и до седин, и до внуков, и до звезд на погонах. И появились они у него не за выслугу лет, а за «Службу». Но все же некоторые вещи в окружающей его действительности были полковнику непонятны. Уже седьмой год он проходил мимо этой гермодвери и каждый божий день видел этот предупреждающий сигнал, но понять, зачем вообще нужна эта табличка, так и не смог.

Капсула оператора была установлена в отдельном герметичном помещении с приточно-вытяжной вентиляцией и фильтрами тонкой очистки воздуха. Само помещение было чуть ли не самым защищенным и автономным местом на планете. Находилось оно глубоко под землей в одном из московских бункеров, уцелевших после Третьей мировой. Само сооружение уже изначально проектировалось как бомбоубежище, но это не помешало архитекторам наворотить дел при возведении дополнительных секций. Драгоценную «капсулу» окружали толстые бетонные стены, отлитые по специальной технологии без единой металлической вставки и армированные электронейтральными полимерами. Войти в помещение можно было через толстенную гермодверь из кевлара с вакуумным механизмом затвора, минуя герметичный шлюз и еще одну гермодверь. При такой изоляции оператора от внешнего мира можно было прямо под дверью устраивать тир или испытывать реактивные двигатели, и даже тогда ни единого звука в капсулу оператора не проникло бы.

«Убрать эту табличку к чертовой матери!» — подумал полковник и зашагал в пультовую.

— Кто сегодня в капсуле? — спросил он дежурного несколько жестче, чем хотел — настроение с утра было ни к черту. Зорин нахмурился: непрофессионально срываться на подчиненных только из-за настроения. Но изменить себя он не мог, а свои слабости прятал под маской суровости. Какое-то недоброе предчувствие терзало его душу с раннего утра. Встал он сегодня не по будильнику, а гораздо раньше. Жена пролила на мундир кофе, пришлось выезжать на работу в полевой форме. Не редкость, конечно, но «на ковер» он привык ходить при параде. Табличка эта, опять же, чтоб ее…

— Оператором сегодня заступил капитан Коликов, — доложил дежурный.

«Ааа, вон оно что», — подумал Зорин и обреченно вздохнул. Теперь все встало на свои места. Видимо, месячный график дежурств отряда временно́го реагирования отложился у него где-то на подкорке и маленькой свербящей занозой буравил мозг с самого утра.

Капитан Тимур Коликов — личность в отряде известная, даже эпичная. Можно сказать, Коликов был его, полковника Зорина, антагонистом. Его личной головной болью и надеждой одновременно. Не было на свете ни единой вещи, которую полковник Зорин не отдал бы ради возможности заглянуть этому капитану в голову и понять наконец, за что тот так ненавидит своего начальника. Почему раз за разом доводит его до белого каления и игнорирует все приказы? Казалось бы, уволить капитана к едрене фене, и дело с концом. Но нет. Капитан Коликов, вопреки всем прогнозам и наперекор любой логике, третий год подряд оставался лучшим оператором ведомства. Ни одной (вы только вдумайтесь!), вообще ни одной провальной операции! Ни одного просчета. Коликов неизменно выходил сухим из воды при любом раскладе. Выходил невредимым сам и вытягивал за собой ситуации из таких прямокишечных недр, куда и проктологи со стажем не рискнули бы заглянуть. Почти на каждом задании Коликов эпично загонял себя в полную жопу, если выражаться русским языком, а после не менее эпично из нее выходил. И выходил, гад, чистеньким и благоухающим. А Зорин тем временем седел на глазах и обзаводился нервным тиком.

— А кто объект? — с надеждой в голосе спросил полковник. Ему протянули папку с делом.

— Некая Эльма Хейнкель. Двадцать восемь лет. Не замужем. Детей нет. Искусствовед в музее.

— Ясно. Год какой?

— Шестьдесят второй.

— Ясно, — машинально повторил полковник, но тут же почувствовал, как у него дернулся глаз. — Стоп! Что значит «шестьдесят второй»? Может, сорок второй?

— Может, — покладисто согласился дежурный, — но на пульте у меня отображается именно шестьдесят второй.

— Так, а локация какая? — с надеждой спросил полковник, хотя уже догадывался, что именно услышит.

— Прочесываем седьмой «Б» сектор. Берлин.

Зорин поморщился, как от зубной боли. Ну почему у этого Коликова всегда все через одно место? Полковник вновь перевел взгляд на идиотскую табличку, угрюмо мигающую в полумраке казенного коридора, и подумал, что лучше было бы написать над дверью: «Оставь надежду, всяк сюда входящий… после Коликова».

Вытягивать операторов прямо во время работы строжайше запрещалось: можно было убить и его самого, и объект его влияния. Ну как — убить? Лишить рассудка, но, по сути, эти понятия были равнозначны. Единственное, на что оставалось сейчас уповать Зорину, это дьявольская везучесть Коликова.

«Черт, — выругался про себя полковник, — доклад! Ох, как же я надеюсь, что это не очередная глупая выходка капитана Коликова! Что сейчас он не любуется прелестями этой немки из шестьдесят второго, а работает на благо Родины».

Полковник Зорин сделал два глубоких вдоха, успокоился и направился к начальству.

***

Эльма проснулась за минуту до того, как сработал капризный будильник. Всю эту минуту она блаженно балансировала между сном и явью, не решаясь нарушить хрупкую грань. Снился ей любовник, Петер Виргхоф, ее молодой коллега. Сон был из тех, что приходят под самое утро, снятся от силы минуты две, а потом исчезают в утренней дымке, оставляя после себя приятное чувство реальности. Во сне Петер ублажал Эльму языком, и ее влажное лоно до сих пор изнывало от совершенно реальных ощущений. Девушка машинально зажала руку между ног, от чего ее возбуждение только усилилось.

Наконец прозвенел будильник и прогнал ночной морок. Девушка открыла глаза и огляделась. Смятая шелковая простыня, тяжелое пуховое одеяло (и это несмотря на жаркое лето), влажная подушка. Ветерок из открытой форточки колыхал прозрачный тюль, ласковый солнечный свет уже проникал в спальню. Эльме сложно было удержаться от соблазна «поиграть» с собой, наслаждаясь последними всполохами ночных сновидений, но упорно зудящая в голове мысль заставила ее проснуться окончательно. Она резко отдернула одеяло и встала с кровати, внезапно ощутив приступ какой-то тревоги. Совершенно необъяснимой, практически неуловимой и ничем не обоснованной тревоги. Девушка замерла посреди спальни и стала прислушиваться.

«Неужели почувствовала? — подумал Коликов. — Да нет. Бред. Не может она меня почувствовать».

Она, конечно, проводник, но за всю его службу в ОВР Коликов ни разу не сталкивался с такими, которые могли бы заподозрить его присутствие. На всякий случай капитан Коликов решил не проявлять себя и на сегодня ограничиться лишь наблюдением за объектом.

Девушка прошла в ванную комнату, включила душ и скинула с себя шелковую ночнушку.

«Хороша, ничего не скажешь», — подумал Коликов, разглядывая в зеркале девушку ее же глазами. Молодое подтянутое тело. Плоский животик, упругая грудь, торчащие соски, бритый (не по моде Берлина шестидесятых) лобок, крепкие спортивные бедра и стройные гладкие ноги. Образ дополняли бархатная ухоженная кожа и ровный загар. Черты лица правильные, зубы белоснежные и ровные, носик аккуратный и чуть вздернутый. Каштановые вьющиеся волосы до плеч. Просто красавица! Коликов напомнил себе о том, что женат, и наконец перестал пялиться на молодую немку. Вместо этого он начал рутинно подмечать детали.

Детали в его работе значили если не все, то очень и очень многое. Прямо перед раковиной на узенькой полочке теснилось множество тюбиков с кремами, лосьонами и примочками, там же лежали пудреница и набор косметики, одна зубная щетка, зубная паста. Все было импортным.

«Не по карману простому научному сотруднику музея», — подметил Тимур и ненавязчиво обвел ванную комнату чужим взглядом: хотел оценить обстановку. По тому, какой унитаз в квартире, есть ли в ванной комнате вытяжка, дополнительные зеркала, сколько зубных щеток, сколько халатов на вешалке, есть ли среди них мужские и так далее, можно было многое узнать о человеке, о его привычках, семейном положении, здоровье, достатке. Обычно такое вмешательство не приводит к подозрениям. Объект, особенно после пробуждения, даже не замечает таких манипуляций. Ему кажется, что он это сделал сам. Сам оглянулся, сам взял ту или иную вещь с полки, сам открыл дверцу шкафа. Машинально. Никто не будет спорить, что хоть раз в жизни открывал дверцу холодильника просто так и с минуту просто таращился в его недра, а потом, ничего не взяв оттуда, закрывал холодильник и возвращался к своим делам. Примерно так и чувствуют себя проводники, когда ими управляет оператор.

Коликов же вновь почувствовал волнение девушки. Когда находишься в чужой голове, то неизбежно полностью сливаешься с объектом наблюдения. Думаешь на его языке. Осязаешь мир его органами чувств. Ощущаешь боль, возбуждение, страх, смятение, наполненность мочевого пузыря, зубную оскомину, даже религиозный трепет. Все эмоции и чувства, принадлежащие объекту, ощущаются, словно свои собственные. Единственное, куда не мог проникнуть внедренный наблюдатель, это память и мысли объекта. Коликов ощутил страх Эльмы. Она обернулась на запертую дверь в ванную. Обернулась так, словно ожидала увидеть там кого-то. Словно чувствовала, что за ней следят. Собственно, так оно и было, Коликов сейчас именно этим и занимался — следил за девушкой. Ощутить его присутствие она не могла. Не должна была по всем законам. Но почему-то ощущала.

«Что ж, — подумал Коликов, — впредь буду осторожнее».

Девушка еще с минуту прислушивалась к себе и к окружающему миру. Решив, что ей померещилось, она пожала плечами и принялась за утренний моцион. Почистила зубы, приняла душ, высушила полотенцем волосы и, накинув коротенький халатик на все еще влажное и разгоряченное тело, направилась в кухню готовить завтрак. Душ, к слову, Коликов выдержал стоически, хотя Эльма не упустила возможности поиграть с собой струями воды. Или девушки каждый раз ТАКОЕ ощущают в душе?

Яичница с жареным беконом, тосты, заварной кофе, сигарета популярной американской табачной компании, пара страниц модного западного журнала.

«Нет, Эльма Хейнкель, вы точно не простой искусствовед», — подумал Коликов и затаился.

Позавтракав, девушка высушила и уложила волосы, мурлыкая под нос какую-то легкую мелодию. Наличие западных ежедневных гигиенических средств для женщин, равно как и богатый гардероб, подтвердили догадку, вертевшуюся в голове Коликова. Эльма Хейнкель, искусствовед музея в восточном Берлине, была не той, за кого себя выдавала. Очевидно, у девушки водились и деньги, и все блага цивилизации, которых не было у рядовых жителей ГДР начала шестидесятых. Кто она? Провокатор? Шпионка? Элитная проститутка? Версий было много, но главный вопрос, волновавший сейчас Коликова, состоял в том, почему выбор капсулы компьютера выпал именно на сектор «7-Б»? А ведь у Коликова были альтернативы. Такие заманчивые сектора были на выбор: Сталинград, Брест, Москва, Будапешт… Не менее десятка потенциальных вариаций. Нет же, выбрал самую экстравагантную. Ну что он может накопать тут, в Берлине, да еще и в шестьдесят втором? Ладно, если б сороковой или тридцать девятый. Там хоть в разведчика поиграть можно — придать вероятностям благостный вид и помочь своему времени укрепить позиции. Но тут, из шестьдесят второго, что можно сделать? Все, что возможно, уже наворотили. Войну выиграли. Даже стену начали сооружать. То, конечно, была еще не знаменитая «Берлинская стена» образца семьдесят пятого: сто с лишним километров тотального контроля и запретов, где были и колючая проволока, и противотанковые ежи, и «газон Сталина», и все это под охраной первых в мире сигнальных систем и тысяч штази, патрулирующих территорию денно и нощно. Но даже эти шестьдесят километров кирпичной кладки и спиралей Бруно с КПП уже возымели потрясающий обратный эффект. Сотнями, если не тысячами в день рядовые немцы бежали на «загнивающий запад». Бежали, потому что жрать там было слаще, нравы были вольнее, а работа оплачивалась более щедро. Те же, кто остался, были обречены на жизнь за железным занавесом. В стране Варшавского договора. В стране, полной дефицита и навязчивого партийного контроля.

«Ладно, — решил Коликов, — назвался груздем — полезай в кузовок. Будем ждать и наблюдать».

Девушка тем временем принарядилась, надушилась дефицитным французским парфюмом от «Ляроше» и вышла из дома. На улице она довольно быстро поймала такси.

— Монбийоубрюкке, 3, — бросила она водителю и, откинувшись на жесткую спинку старенького Фольксвагена, уставилась в окно.

Мимо проплывали типовые кварталы, утыканные панельными хрущевками. Эльма проживала в одном из районов, возведенных советским правительством в рекордные сроки. Каким образом одинокая девушка могла получить индивидуальную жилплощадь, история умалчивала. Коликов же все подмечал да ставил своей подопечной очередные «галочки» в послужной список.

Слежку опытный капитан Коликов срисовал довольно быстро. Почти сразу же, как девушка села в такси, за ними пристроился потертый Трабант-601 и следовал по пятам весь маршрут. Таксист, похоже, не придал этому факту никакого значения. Работа разведок в Берлине тех лет не удивляла никого, а вот абсолютное спокойствие Эльмы назвать профессионализмом Коликов не мог. Он точно знал, что девушка слежку не заметила. Даже Коликов — опытный, тертый разведчик — не смог бы похвастать такой выдержкой, которую она сейчас демонстрировала. Оставалось одно: она точно не разведчица и слежку попросту не замечает. Стало быть, либо дилетантка, либо о наблюдении за собой знает давно и вообще не обращает на этот факт внимания. Коликов, чувствуя эмоциональный фон Эльмы, склонялся к первому варианту.

Преследователи вели себя довольно нагло. Слежку почти не скрывали и в скудном потоке машин ехали, почти не таясь.

«Штази, — сделал вывод Коликов. Да и действительно, чего на своей территории в шпионов играть? Есть задание отслеживать пути объекта, значит, нужно выполнять. — Интересно, чего им от нее нужно?»

Ехали недолго. Уже через пятнадцать минут девушка бодро цокала каблучками по внутреннему двору здания музея Боде, где, судя по всему, и работала. Для широкой публики музей еще не был открыт. Насколько Коликов знал, первые художественные галереи на острове музеев в Берлине должны будут открыться только в шестьдесят третьем. Сейчас же в музее Боде полным ходом шла реставрация и подготовка к приему первых посетителей.

Эльма прошмыгнула в здание через неприметную дверь служебного входа, так и не заметив двух мужчин в штатском, сопровождавших ее от самого моста. Коликов видел их в отражениях витрин и полированных пухлых крыльях стареньких авто, проезжавших мимо.

Девушка бодро поприветствовала пожилого охранника на входе и перекинулась с ним парой дежурных фраз. Дедок похвалил ее наряд и получил в ответ обворожительную улыбку. Эльма передала привет жене охранника, видимо, тоже служащей музея, горячо поблагодарила старика за какой-то «чудесный пирог» и поднялась по массивной винтовой лестнице на второй этаж. Там она открыла собственным ключом один из кабинетов и оказалась на своем рабочем месте. Оно было небольшим. Массивный стол находился в самом углу кабинета, вдали от окна, наглухо задрапированного тяжелой шторой. Над столом висели довольно мощные лампы, защищенные светофильтрами. Стены были украшены картинами неизвестных Коликову художников — что-то из раннего импрессионизма.

«Немцы — такие немцы, — подумал капитан. — Все у них всегда правильно, все на своих местах и по регламенту».

Штора на окне, по всей видимости, препятствовала попаданию прямых солнечных лучей на картины, которые изучала и каталогизировала Эльма. По той же причине на мощных лампах были установлены светофильтры. Следующие пять часов не принесли Коликову никакой информации. Его подопечная несколько раз спускалась в хранилище, располагавшееся на цокольном этаже, брала из него какую-нибудь картину под личную подпись и тщательно изучала ее у себя в кабинете. Затем она делала выводы о качестве полотна, подлинности и ценности экспоната, вносила подробную запись в свой журнал и возвращала картину обратно. Очевидно, на основании ее записей уже другие сотрудники музея будут организовывать выставки, обмениваться картинами с соседними музеями или продавать ненужные произведения искусства.

«Безумно скучная работа», — сделал для себя вывод Коликов. Хотя, если поразмыслить, даже из этого можно было выудить информацию. Девушка работала в государственном музее в восточном Берлине. Коликов сильно сомневался, что такая работа приносила большой доход. Среди тех картин, с которыми она имела дело, особо ценных не наблюдалось, а значит, можно было исключить подпольную торговлю предметами искусства. Все, что можно было разворовать, было разворовано еще до нее. Стало быть, жить на широкую ногу с зарплаты она не могла, но и контрабандой не занималась. Тогда откуда такая роскошь? На работу на такси, отдельное жилье, пусть и в панельной пятиэтажке. Дорогие шмотки, парфюм, шелковые простыни… Не по средствам жила девчонка. Опять же, слежка контрразведки. В какую же историю вляпалась эта милашка? И почему он, Коликов, должен во всем этом разобраться?

А разбираться придется, к гадалке не ходи. По опыту Коликов знал, что такие вроде как не самые очевидные пункты истории зачастую и были триггерными точками. Либо отправными, либо поворотными — не важно. Главное, что эти точки были действительно судьбоносными. Повлияй на такую точку в прошлом, сделай правильные выводы и далеко идущие прогнозы, и можно на несколько десятилетий вперед обезопасить свою историческую линию. Может, не пресечь какой-либо конфликт, но заметно его отсрочить уж точно. Собственно, именно за это Коликова и держали в отделе. Отличная ГРУ-шная подготовка, помноженная на опыт полевой работы, и практически маниакальное увлечение историей Второй мировой войны сделали из капитана Коликова одного из лучших оперативников бригады временно́го реагирования. Он мог импровизировать и придумывать буквально на коленке такие исторические многоходовки, которые не снились даже самым смелым писателям-альтернативщикам.

Тем временем день Эльмы карабкался к завершению. В обеденное время она вышла из музея и сытно поела в небольшой кафешке. Открыли заведение, видимо, недавно: и здание, и само кафе были свежеотреставрированными. Заведение блистало чистотой, новой мебелью и совсем не походило на классические немецкие рестораны. То был скорее бар в стиле английских пабов. Даже барная стойка с аккуратным рядком пивных кранов имелась, чем не преминула воспользоваться Эльма. К пылающим, только со сковороды, сосискам и овощам гриль она заказала полпинты ледяного драфтового пива.

«Немка, что с нее взять?» — подумал Коликов, вновь срисовывая сотрудников ГДР-овской контрразведки в баре. Два угрюмых мужика в одинаковых костюмах тоже пили пиво. Делали вид, что обсуждают футбольный матч (трансляция шуршала по радио у барной стойки), но при этом смотрели на Эльму, как коты на сметану. По неопытности можно было бы предположить, что это взгляд похотливых самцов — все-таки Эльма была чертовски привлекательной женщиной и вела себя достаточно вызывающе. Но взгляд полевого оперативника Коликов не спутал бы ни с чем. Если штази и имели какие-либо мысли насчет красоты объекта их слежки, то успешно их подавляли: Эльма интересовала их именно с профессиональной точки зрения. И бар в этом плане был местом повышенного внимания за объектом. Тут могло быть большое количество людей (правда, сегодня был не тот случай), в людном месте легко было затеряться, провести встречу с резидентом чужой разведки, информатором, курьером. Можно было получить сведения или, наоборот, их передать. Нужно было подмечать все. Вот штази и подмечали. Это Коликову было легко и уютно: он сидел прямо в голове девушки и понимал, что, кроме вкусных сосисок и холодного пива, в данную минуту ее больше ничего не интересовало. А им это было невдомек. Девушку вели, и вели профессионально. «Интересно, в чем ее подозревают немцы?»

Место было проходным. На обед сюда действительно заглядывало много служащих государственных и культурных учреждений. Как-никак, культурный центр южного Берлина. Потенциально — визитная карточка соцлагеря. А потому и бары тут были на уровне, и магазины могли похвастать большим, особенно по Советским меркам, выбором продуктов. В одном из таких девушка в послеобеденное время прикупила палку колбасы и головку сыра. Так, не мелочась и с размахом. В магазине взгляд девушки остановился на бутылках с вином. Сердечко Эльмы пропустило удар, низ живота томно и призывно заныл. Коликов вдруг понял: да у нее сегодня свидание! Решив, видимо, что вино все-таки должен принести кавалер, она отвела свой взгляд от дорогих бутылок. Хотя Коликов понимал, что денег у этой фройляйн хватило бы не на одно свидание с виноградом, сыром и вином.

«Черт, да кто же ты такая?»

Девушку «вели» до самого музея, и опять она ничего не заметила. Или не хотела замечать? Тут уже насторожился Коликов. Опытным глазом оперативник срисовал еще одного шпика, причем на этот раз слежка велась не за самой Эльмой, а за штази, следившими за ней. Этот щеголь прохаживался по Монбийоубрюкке, изображая туриста. Британцы? Американцы? Точно не наш.

Словно уловив обеспокоенность Коликова, Эльма оглянулась, задержав свой взгляд на мосту с оживленным движением, и вновь ее ничего не насторожило. Но волнение, которое транслировал в эфир Коликов, все же не отпустило. А волноваться Коликову было из-за чего. Этого мгновения, потраченного девушкой на оценку обстановки, ему хватило, чтобы увидеть и четвертого, следившего за девушкой. Тут уже сомнений не было никаких. Четвертый сидел в припаркованном прямо на мосту Мерседесе, и в руках у него был фотоаппарат. За девушкой не просто следили несколько разных разведок — они, вдобавок ко всему, еще и тщательно фиксировали все ее передвижения.