Кататония

Евгения Минаева (2024)

Легко ли создать целый мир? У Влады Усольцевой получилось. Ее собственные чувства не только смогли дать жизнь Амайе и Рене — героям фэнтези-романа, но и поставить преграду на пути их любви. Саму же Владу камнем придавил быт. Желанное материнство оказалось не радостью, а источником усталости и раздражения. Близкие подруги перестали быть близкими, любимый муж разочаровал. Чем больше трудностей возникает у создателя, тем труднее жизнь в сотворенной им реальности…

Глава 7

Субботний день оказался ясным и свежим. Влада, замотанная шарфом поверх пальто, вышла из метро и направилась по Среднему проспекту Васильевского острова к Университету. На переходе через Восьмую линию заметила знакомую спину и прибавила шагу.

— Стас!

Он обернулся и широко улыбнулся. Подался навстречу, будто попытался обнять, но на полпути передумал. Влада сделала вид, что ничего не заметила, и они пошли рядом.

— Вчера мне звонит начальник, — Стас говорил медленно, обстоятельно, будто обдумывая и подбирая каждое слово. — Ну, ты знаешь, Руководитель Аппарата. Звонит и говорит, мол, как хочешь, но чтобы завтра пришел на работу.

— А ты?

— А я говорю: «Никак не хочу».

Влада усмехнулась, искоса глядя на собеседника. Какой все же у Стаса красивый профиль! В литературе такие профили называют чистыми. Нос идеально прямой, губы четко очерчены. А ресницы какие длинные…

— Я ему объясняю, что при устройстве на работу четко обозначил свои приоритеты. Мне надо закончить магистратуру. Я и так слишком много времени потратил, пока был в академе — между прочим, во многом из-за работы.

— А он?

— А он начал на меня наезжать, мол, это работа, и нечего…

Влада с интересом слушала, что говорил начальник Стаса, что отвечал сам Стас, и могла бы наслаждаться монологом еще долго, но внезапно сбоку, то ли с Шестнадцатой, то ли с Четырнадцатой ( Влада не особенно обращала внимание, где они идут) линии вышел бомж.

Бомж как бомж: ничего необычного. Лохматый мужик в засаленной драной куртке, в ушанке, помнившей, вероятно, еще Петербург Раскольникова, в резиновых сапогах. Перед собой он толкал тележку с надписью «Дикси», в которой горкой был нагружен всякий хлам. К тележке же были примотаны большие пакеты, громыхавшие бутылками и банками.

Бомж подошел к мусорке, заглянул в нее, ухмыльнулся и сунулся в нее обеими руками.

Владу передернуло.

— Стас, давай улицу перейдем.

— Зачем? Нам тут к Универу по прямой.

— Пожалуйста! — Влада кивнула на бомжа, рывшегося в мусорке. Если бы они продолжили идти прямо, прошли бы рядом с ним.

— О как, — Стас с прищуром посмотрел на Владу, но повернул к пешеходному переходу, — а ты из брезгливых, оказывается.

— Не в этом дело. Просто некомфортно мне рядом с людьми, оказавшимися на обочине жизни. Я их боюсь.

— Боишься бомжей днем на светлой улице?

Влада вздохнула:

— Вот ты сказал, и зазвучало по-дурацки. Это что-то иррациональное. Я не могу объяснить, но мне тяжело рядом с нищими, с маргиналами всякими…

Стас усмехнулся:

— Звучит так, будто боишься от них заразиться. Но я тебя понимаю, действительно противно видеть, что человек довел себя до копания в помойках. Хотя знаешь, исследования показывают, что такие люди сами виноваты в своем образе жизни…

Они шли уже по другой стороне дороги, бомж со своей тележкой остался позади, но незримо преследовал Владу, оставаясь с ней неясным и очень неприятным образом. Влада слушала Стаса вполуха, зная, о чем он говорит. Да, действительно, проведенные социальные эксперименты показывают, что часть бездомных возвращается на улицу даже тогда, когда им предоставляют работу и жилье. Влада могла бы добавить, что на улицах есть и имеющие дом бомжи: люди с пропиской и даже правом собственности на жилье. Просто они не приходят домой. Им незачем.

Как мерзко он сунулся в мусорку обеими руками…

Владу передернуло. К счастью, Стас этого не заметил и перевел тему на что-то другое, бомжей никак не касающееся. Так, болтая, они подошли к 22 линии, повернули за угол, и уже через четыре минуты Стас открывал перед Владой тяжеленную дверь.

Пройдя по обшарпанным за столетия и не поддающимся никакому ремонту ступеням, магистры взошли на первый этаж, поздоровались с охранником, приложили карточки к турникетам.

— Не помнишь, пятьдесят вторая аудитория на каком этаже?

— На пятом, — вздохнула Влада. — На лифте или пешком?

— Конечно пешком! Где наша не пропадала, наша везде пропадала.

Влада прыснула, и они направились к ведущим на лестницу дверям.

Когда ноги принесли их, наконец, на пятый этаж, до пары оставалось еще минут пять.

— Ну, я сейчас, — Стас кивнул в сторону мужского туалета. — Припаси мне там местечко на первой парте.

— Ага, — согласилась Влада, и направилась к аудитории, в раскрытую дверь которой уже заходили однокурсники.

И в этот момент у нее в сумке зазвонил телефон.

На звонок телефона Влада ответила не сразу: айфон завалился на самое дно, и понадобилось время, чтобы его отыскать.

Влада торопилась — мама не будет долго ждать, решит, что дочь занята и не может говорить, и отключится. Что звонит именно мама, Влада не сомневалась: только на звонки от мамы у Влады стояла симфония Моцарта.

Наконец телефон ткнулся в руку.

— Привет, мам!

— Доча… тут такое дело… кое-что произошло… — голос матери звучал странно, совсем на нее непохоже. Будто ей трудно говорить, а вообще-то мать Влады без труда подбирала нужные слова.

Влада испугалась.

— Что?! Мама, что произошло?

— Доченька… мне папа позвонил…

Влада опешила. Дедушка умер три года назад…

— Мама… Мама, у тебя точно все в порядке? Ты же помнишь, мы его похоронили…

В голове появились странные мысли. Нет, нет, конечно, о чем речь, нет никакой путаницы, Влада сама приходила в больницу в последний день, видела дедушку в гробу…

— Доченька… — голос мамы дрогнул, — ты меня не поняла, доченька. Я не про дедушку. Я про твоего папу. Про Лешу.

В первое мгновение слова «папа» и «Леша» не складывались у Влады в голове. Но она мысленно покрутила их, как крутят кусочки головоломки или пазла, и… бац. Совпало.

Влада поняла.

— У меня, мама, папы нету.

— Владочка, я понимаю! — дрожь в материнском голосе усилилась. — Но он звонил и сказал, что болеет сильно, хотел бы увидеться с дочерью…

— Аааа, — Влада ощутила, как внутри поднимает голову ярость, притупленная за годы, но зародившаяся давно, около двадцати лет назад, когда маленькая девочка поняла: папа больше не придет. — Дочерью? И что ж ты не сказала, что у него нет дочери? Что дочери бывают у тех, кто их растит, кто их любит и воспитывает, а не у тех, кто свалил и десятилетиями не появлялся?

— Влада, — голос мамы стал тверже, — я все понимаю, но это твой отец. Не было бы его — не было бы тебя.

— Не было бы его, был бы другой мужчина. Я была бы другой. Как бы то ни было, я не считаю, что должна видеться и строить отношения с бросившим меня человеком.

— Я просто подумала, вдруг ты захочешь…

— С чего бы? — Владу трясло. — Он не появлялся двадцать лет! Двадцать лет, мама! А теперь он заболел, говоришь? И что? Может быть, ему денег надо, уход? И он решил: «О, у меня ж там еще дочка завалялась, пусть выполняет свой дочерний долг!» Да пошел к черту!!! Не смей мне больше про него говорить, не смей предлагать встречаться с ним! И уж тем более не вздумай давать ему мой номер телефона! Его для меня нет! Нету, понимаешь?!

— Понимаю, — тихо ответила Елизавета Павловна.

— Ну и славно, — хрипло проговорила Влада. — Разговор окончен. Ты извини, если тебе больше нечего сказать, то у меня много дел.

— Хорошо, по…

Влада не дослушала.

Ее колотило, руки тряслись, начало ломить в висках.

— Ты кричишь на ведь коридор.

Спокойный голос. Знакомый. Влада обернулась и встретилась взглядом со Стасом.

— У тебя слезы в глазах стоят.

— Да, я чувствую, — Влада сморгнула, тяжелая капля упала на свитер, повисла на нем одиноким стразом.

Стас порылся в кейсе, достал упаковку бумажных платков, протянул Владе.

— Пойдем-ка, дорогая моя, посидим где-нибудь на скамеечке. Опоздаем минут на пятнадцать, но в таком виде все равно на пару идти нельзя. Да и началась она уже, так что все равно мы опоздали.

Они дошли до закутка в конце коридора, где Влада села на скамейку, прижала бумажный платок к глазам, стирая косметику вместе со слезами.

— Стас, ты иди на занятия, я подойду.

— Не, — однокурсник сел рядом, очень близко, положил Владе ладонь на плечо, — тебя одну оставлять как минимум негуманно. Что произошло?

Влада вздохнула.

«Рассказать? А почему бы и нет? Стыдно… стыдно признать, что была брошена собственным отцом».

— Влада! Колись!

Влада взглянула Стасу в глаза. Почувствовала, как его рука соскользнула с ее плеча, обняла за талию и притянула ближе к Стасу.

«А ведь ему не все равно, — внезапно поняла Влада. — Он ведь мог пойти прямо в аудиторию, но услышал меня и пришел сюда».

Влада вздохнула:

— Мой папа связался с моей мамой и сказал, что хотел бы со мной поговорить.

— А это проблема?

— Для меня — да. Мы не виделись двадцать лет. Однажды я пришла домой из школы, я тогда в первом классе училась, а мама сидит за столом на кухне вся зеленая. А папы нет, и его вещей нет. И все. Он со мной даже не попрощался, даже не объяснил ничего. Это потом, когда я стала сильно старше, мама сказала, что он завел другую семью.

— А… Дай угадаю: у него что-то случилось, и он решил воссоединиться с дочерью?

Влада усмехнулась:

— Ты на удивление проницателен. Я думаю, так и есть.

— Я не особо проницательный. Просто люди так делают всегда. Вспоминают про родню, когда нужна помощь. Вот ты к кому пойдешь, если что?

— К маме… Ну да. Это так. Ему не к кому идти.

— То есть, вариант, что он нажил миллионы и хочет оставить наследство, тобой принципиально не рассматривается?

Влада невольно рассмеялась:

— Даже если так: пусть оставляет. Видеться со мною для этого не надо вообще.

На душе немного полегчало. Влада теснее прижалась к Стасу, замолкла, будто заряжаясь от него спокойствием и уверенность. Стас прижал Владу к себе еще плотнее, повернул голову, и Влада могла бы покляться: она ощутила легкий поцелуй у себя на волосах. Но удивляться и наслаждаться моментом долго не пришлось: Стас отодвинулся, деловито достал из упаковки второй платок, протянул Владе.

— Я считаю, ты поступаешь правильно. Не надо общаться с людьми, которые с тобой плохо обращались. Надо уметь вычеркивать их из жизни. Он ведь понимал, что делает плохо, уходя. Он мог уйти от твоей мамы, но от тебя уходить не был должен.

Влада ощутила, как глаза снова наполняются слезами.

— Ты даже не представляешь, что нам пришлось пережить после его ухода. И с ним-то тяжело было… финансово, я имею в виду. А потом… вообще кошмар, — Влада тряхнула головой. — Ладно. Спасибо тебе. Я пойду умоюсь, воды попью и приду. Иди на пару. Не жди меня.

— Окей, — Стас встал. — Ты молодец. И не считай себя плохой и неправой. Для твоих чувств есть все основания.

Спустя десять минут Влада вошла в аудиторию, где уже шел семинар. Села на последнюю парту, пряча заплаканные глаза. К концу пары она окончательно пришла в себя. И запретила себе даже возвращаться к мыслям об отце.