Ночь над Римом

Екатерина Александровна Балабан (2024)

Продолжение приключений героев книги «Лучезарная нимфа» повествует о тяжелых временах в жизни героев. Однако настоящая дружба и любовь смогут все преодолеть. Даже саму смерть.

Глава 4 Допрос

Юлия, ничего не подозревая, отдыхала от жары в небольшом портике перестиля⁵ на шелковых покрывалах, услаждая слух нежными переливами струн арфы, которые перебирал юный музыкант. Теплый ветерок едва колыхал растительность над фонтанами и скульптурами богов. Вторя мелодии, тихонько журчала вода, стекая в искусственные водоемы. Музыкант завороженно следил глазами за молодой женщиной, а она совершенно не замечала ни его юности, ни его красоты, ни его откровенного желания. Некоторое время назад она пыталась читать недавно вышедшие в свет эпиграммы Марциала, но заскучала и отбросила книгу прочь. Ее мысли то обращались к ушедшему в море Кефею, то стремились в Апулию, где вовсю развлекался ее сумасшедший брат, совершенно не понимающий, сколь много шума наделал в Риме своей странной, скоропалительной женитьбой. Корнелий беспокоил Юлию. Она надеялась, что, сбежав из Вечного Города, он спрячется, затаится, не станет привлекать внимания Домициана новыми безумствами, но случилось иначе. Его ничто не могло изменить. На письма самой Юлии, в которых она просила его быть осторожнее, он отвечал легкомысленно, не желал задумываться над возможными последствиях своих поступков. Около месяца назад от него прилетело приглашение на веселый пир, который он закатывал у себя на вилле, но Юлия отказалась ехать. Послала брату ответ, в котором в очередной раз распекала его за беспечность, просила не затевать пир, рискуя вызвать новую волну высочайшего гнева, а спрятаться от Домициана получше, чтобы государь даже имени своего нерадивого подданного не слышал как можно дольше.

В глубине дома послышался шум, Лео ворвалась во внутренний дворик с распахнутыми от ужаса глазами и прежде, чем Юлия успела спросить ее о случившемся, закричала:

— Преторианцы, госпожа! Тебя требует к себе император!

Музыкант вскрикнул, невольно задел струны сильнее, чем обычно и они зазвенели протяжной какофонией.

В тот же миг четыре гвардейца в алых плащах вступили в перестиль.

Юлии даже не дали переодеться, не слушали ее возмущенных протестов. Она успела лишь накинуть на голову покрывало, и ее под руки, словно преступницу, выволокли из дома.

Насмерть перепуганную, Юлию доставили в императорский зал на Палатине, бросили к подножию каменного возвышения, где на троне в пурпурной тоге, с золотым венком на светлых волосах величественно восседал император. Рядом с императором замерла его стража в парадных одеждах с обнаженными, начищенными до зеркальности гладиусами, отражающими кроваво-красные ткани полудаментов. Перед троном несколько сенаторов, одетых в церемониальные тоги с напряженными, бледными лицами. Юлия знала каждого из них, но сейчас они показались ей незнакомцами, так странно было видеть, как они отворачиваются при виде нее, прячут взгляды. Только двое — Марк Нерва и Клемент Аррецин — поприветствовали патрицию. Первый легким поклоном, второй насмешливым кивком и кривой улыбкой, которая была еще хуже, чем полное игнорирование остальных ее персоны.

Юлия понятия не имела, зачем ее так спешно потребовал к себе император, почему с нею обращаются столь бесцеремонно, хотя небезосновательно подозревала, что дело не обошлось без Корнелия. От сильного волнения все внутри холодело, но она старалась не выдать владеющих ею чувств. Оставшись коленопреклоненной, она опустила взор и молча ждала, когда Домициан или его приспешники соизволят к ней обратится.

Император, не стесняясь, разглядывал ее, удивляясь тому, до чего она похожа на брата, но в тоже время совершенно другая. Ее красота не померкла с беременностью, наоборот, как будто еще больше расцвела. Смягчились властные черты лица, в глазах появилась тихая задумчивость вместо хищного блеска. Выступающий живот уже не могли скрыть складки белоснежного пеплума и легкое кремовое покрывало, окутывающее ее с головы до ног.

— Прекрасная Юлия, — вымолвил он, вдоволь налюбовавшись ею, — Я вижу, что твой покойный муж все-таки получит наследника. Скоро ли настанет срок?

— Сразу после сентябрьских нон, — ответила она, понимая, что это лишь предисловие. Слишком все напряжены вокруг, а император так вообще, как будто не в себе. Его рука, сжимающая обрывок папируса, чуть заметно дрожала, другая — нервно теребила складки тоги.

— Кто заботится о тебе сейчас, после смерти мужа? Женщина не может долго оставаться сама по себе, тем более в твоем положении.

Юлия решилась вскинуть на цезаря взгляд. Может быть, она здесь из-за чьего-то корыстного желания жениться на ней? Может быть, Домициан всего лишь решил ее просватать? Но нет. По лицу императора понятно, что эти вопросы он задает без интереса, его мучает что-то другое.

— Мой избранник сейчас в дальнем плавании, — честно призналась она, — После его возвращения мы немедленно сыграем свадьбу. А пока, в его отсутствии и в отсутствии любимого брата, я неустанно молюсь Юноне о поддержке и защите, приношу в ее храм на Капитолии щедрые дары.

— Твой брат… — вымолвил цезарь, — Почему он не принимает участия в твоей жизни? Что за нужда прогнала его из Рима?

Юлия невольно вздрогнула. Все-таки ее подозрения оказались верны. Сколько неподдельного интереса вдруг появилось в голосе императора. Только ему ли не знать почему Корнелия сейчас нет в Риме.

— Мой брат непременно позаботился бы о моем благополучии, если бы мог оставаться со мной, — печально произнесла она, — Но тебе, государь, больше других должно быть ведомо, почему он уехал и почему не может вернуться.

Домициана передернуло от ее дерзости. Она действительно очень похожа на брата и не только внешне.

— Хочешь обвинить меня в его изгнании?

Голос прозвучал очень мягко, но в этой мягкости Юлия услышала скрытую угрозу.

Ей было очень страшно. В Риме, что ни день, кого-нибудь хватали на улицах или прямо в уважаемых домах, кидали в застенки, пытали. Еженедельно в Амфитеатре Флавиев проходили изощренные казни. Не далее, как три дня назад центурион увел ее давнего знакомого Клодия, мужа Ливии, и с тех пор он томился в темнице. Ливия, поблекшая, напуганная, просила Юлию хоть что-нибудь сделать, помня, как много у Юлии знакомых в сенате. Но Юлия ничего не могла. Ни один сенатор никогда не пошел бы против воли императора даже ради ее прекрасных глаз.

Юлия боялась настроений сидящего перед ней на троне человека. Его власть сейчас была абсолютной. Его воля беспрекословно исполнялась. Она понимала, что неуверенность и страх за себя и свой трон делают его таким. Он боялся врагов, уничтожал врагов и плодил врагов своими неразумными поступками. Но поделать с этим никто ничего не мог. За императором стояла вся армия и особенно его любимые преторианцы.

Юлии было очень страшно, но гордая патриция ни за что не призналась бы в этом. Нельзя показывать свою слабость, если хочешь выстоять. В то же время собственное бессилие перед этим жалким, но могущественным человеком, вызывало в ее душе бурю негодования.

— Разве может простая женщина в чем-то обвинять великого правителя Римской империи? — произнесла она, пряча взгляд под длинными ресницами, — Я всего лишь предположила, что тебе, государь и бог, ведомо гораздо больше, чем простым смертным. Больше, чем мне.

Домициан решил пока удовлетвориться таким ответом. Все равно она заплатит за каждый свой проступок, за каждое дерзкое слово.

— Часто ли ты получаешь письма от брата? — спросил он с нежной полуулыбкой на алых устах.

Юлия сдвинула брови, пытаясь понять, чего он хочет от нее на самом деле. Рядом с цезарем, насмешливо изогнув тонкие губы, замер Клемент Аррецин. В его глазах полыхало темное пламя. Юлия видела — он ждет не меньше, чем цезарь нужного ответа от нее, только какой ответ меньше всего навредит любимому брату? Зачем им его письма?

— Я получила несколько писем, одно, совсем недавно, — ответила она, решив, что правда все-таки надежнее, — Корнелий пригласил меня на пир в нашем родовом поместье.

Домициан вздрогнул. Она не скрывала существования злополучного письма. Не оттого ли, что считала его уничтоженным?

— Что же ты сделала с тем последним посланием? — проговорил он еще ласковее, чем прежде, заставив Юлию задрожать. Ледяной взгляд императора слишком контрастировал с его голосом.

— Мой повелитель! — вымолвила она, стараясь тем не менее по-прежнему говорить спокойно, — Я бережно храню все письма моего любимого брата.

— Хранишь? Неужели сохранила и это, последнее?

— Это так, государь и бог.

— Ложь! — вскричал цезарь, покрываясь красными пятнами гнева. Он чуть подался назад, словно боялся заразиться лживостью от стоящей перед ним на коленях женщины.

Юлия с искренним удивлением взглянула на него. Что происходит? Отчего так зол повелитель Рима? Зачем вызвал ее сюда и задает столь странные вопросы?

— Вот так ты хранишь его письма? — цезарь резко нагнулся вперед, размахивая перед ней обрывком папируса. Естественно, она не смогла увидеть написанных там строк и понять, чем ее пытаются запугивать.

— Прочти! — велел император Клементу, протягивая ему этот жалкий клочок.

Юлия удивилась и испугалась еще больше, когда тот принялся читать. Она мгновенно узнала письмо Корнелия. Знакомые строки звучали из чужих уст совершенно иначе, в них явственно слышалась неподдельная ненависть к нынешнему правителю Рима. Или это интонации Клемента так ужасно все исказили? Молодая женщина невольно охнула, не сумев на этот раз совладать с собой. Зачем кому-то понадобилось рыться в ее бумагах? Как письмо попало в руки Домициана? Почему больше, чем наполовину сожжено?

— Что это, мой государь? — решилась спросить она.

— Ты думала, никто не узнает о деяниях твоего брата, если ты предашь письмо огню? — почти спокойно осведомился император, — Ты ошиблась. У Корнелия нет ни капли осторожности. Он выставляет напоказ все, чем живет. Его не заботят традиции, не так ли? Он не желает признавать законную власть. Глупость это, нахальство или умышленная измена? Видимо он сам собирается однажды переписать законы империи?

Юлия задрожала. Все происходящее больше напоминало кошмарный сон. Что за измена? Кому и как, по мнению высокого собрания, служит ее Корнелий? Ах как же она была права, убеждая брата остеречься. Но разве слушал он когда-нибудь кого-то, кроме себя?

— Я заклинаю тебя, мой повелитель, не верить злым наветам, — проговорила она в сильном волнении, — Корнелий никогда не мыслил об измене! Это ужасная ошибка, считать его способным на что-то подобное!

— Зачем же ты пыталась сжечь письмо, если не затем, чтобы что-то скрыть?

— Я не жгла письма! Я не знаю кто сделал это!

Она видела, что цезарь ей не верит, но убедить его в правдивости своих слов не могла и от того волновалась сильнее. В этот миг молодая женщина вдруг вспомнила, как несколько месяцев назад стояла в курии, перед сенаторами, обвиняя своего нелюбимого мужа в страшном преступлении, как яростно защищался Юлий, пытаясь отстоять свою правду и не мог, побежденный хитростью собственной жены. Наверное, тогда он чувствовал то же бессилие и недоумение, какие чувствует она сейчас.

«Что же, Юлий, можешь считать себя отомщенным! Сегодня настал мой черед!».

Мысль промелькнула, заставив Юлию побледнеть. Домициан не выпустит ее отсюда. И на этот раз никто не вступиться за нее, опасаясь высочайшего гнева.

Неожиданно, к ней подошел Марк Кокцей Нерва.

— Государь и бог, — произнес он, хмурясь, — Получала ли несчастная вдова от брата письма или нет, на самом деле не имеет значения. Не имеет значения, если она по получении пыталась их сжечь, усмотрев в них нечто порочащее ее саму. Юлия ждет ребенка. Для каждой женщины должно быть важнее всего ее материнство. Не она писала письмо и не ее мы должны судить сейчас. Корнелий Виртурбий замышлял измену, а не она, и именно он должен быть наказан, но не его сестра, которая всего лишь попыталась как-то обезопасить себя от возможных последствий переписки с собственным братом.

— Нет! Он не преступник! — выдохнула Юлия, не понимая откуда все эти нападки на Корнелия, и приходя в ужас от того способа ее защиты, который избрал Нерва. Она ни за что не пожертвует братом!

— Ты узнала письмо? — осведомился Домициан, кивая Юлии на злосчастный клочок в руках Клемента.

— Да, это писал Корнелий, но…

— Ты признаешь, что письмо кто-то попытался сжечь?

— Да, письмо явно побывало в огне, только…

— Ты признаешь, что префект Рима не изменил ни слова при прочтении?

— Да, но смысл иной…

Домициан взмахнул рукой, приказывая ей замолчать.

— Довольно! Уведите ее! Бросьте в темницу! Пусть там дожидается своего преступного брата.

К Юлии подступила стража, а цезарь еще раз, хмурясь и кусая губы, пробежал глазами выводящие его из себя строки.

— Неблагодарный гаденыш! — вырвалось у него.

Нерва не отступил от Юлии, мановением руки приказал стражникам остановиться, не подпустил их ближе, чем на шаг к ней.

— Мой государь! — воскликнул он, — Я еще раз призываю тебя пожалеть будущую мать, ожидающую наследника прославленного рода! Отпусти Юлию с миром! Она не повинна в преступлении брата. Она ничего не знала о нем!

— Смеешь оспаривать решения своего императора? — прошипел тот на такие слова, — Сам стремишься попасть под суд?

— Государь и бог! — ответил сенатор, — На свой страх и риск я все же озвучу мнение, которое сложилось у сенаторов о происходящем. Да! Корнелий Виртурбий виновен без сомнения. Показания свидетелей и все эти письма говорят о его виновности. Но не его сестра! Она всего лишь защищает то, что ей дорого, как я сейчас защищаю ее. Отправь несчастную домой! Женщина, ожидающая ребенка, не может быть брошена в сырой подвал, не должна прожить даже сутки среди настоящих преступников. Если желаешь наказать ее — просто запрети покидать стены ее жилища, но не лишай комфорта, столь необходимого в ее положении.

Юлия обернулась к Нерве не без благодарности. Он один из всех присутствующих решился вступиться за нее. Однако ей было очень больно, и непонятно отчего все вокруг осуждают Корнелия. Как и где он провинился? А она еще не верила Ливии, утверждающей, что ее Клодий пострадал из-за пары неосторожных фраз, высказанных в курии! Сегодня, сейчас, она убедилась, как просто осудить невиновного. Она сама была на краю гибели из-за нескольких ничего не значащих строчек злополучного письма и попадет туда же, где сейчас томится Клодий, если Нерва не одержит верх.

— Благородный сенатор прав, — неожиданно выступил вперед Марк Азиний Аттратин, — Наши женщины — все, что у нас есть. Кто родит нам сильных сыновей, способных в будущем постоять за империю, если мы станем осуждать и убивать несчастных за преступления их мужчин?

— Государь! Отпусти Юлию с миром! — присоединился к просящим и Клемент Аррецин, — Пусть отправляется домой вынашивать и рожать наследника «прославленного рода».

Последние слова у Клемента прозвучали, как издевка, но никто не обратил на это внимания, кроме самой Юлии. Префект знал и понимал слишком много из того, что знать и понимать не должен был. Не он ли поспособствовал осуждению Корнелия? Не Антония ли, украденная у него с виллы, всему виной? Не за нее ли он мстит брату?

Домициан переводил недовольный взгляд с одного лица на другое. Что это? Опять заговор? Неужели все в этом огромном зале против него?

— Стража! Исполнять мой приказ! — крикнул он с истеричными нотками в голосе, чувствуя, как от липкого страха холодеют внутренности.

Юлия, с неожиданной для самой себя силой, вырвалась из рук солдат, бросилась к подножию трона, обняла царственные ноги, окутанные тогой.

— Пощади! — взмолилась она, — Не губи напрасно! Твоя власть велика, и она не позволит погибнуть невинным!

— Пощади ее! — шепнул, на ухо цезарю, поднявшийся к нему на возвышение Клемент Аррецин, — Она сильно напоминает тебе своего брата, но не она, а он на самом деле терзает твое сердце. Именно на его предсмертные мучения ты жаждешь смотреть.

Домициан с раздражением оттолкнул Клемента, вперил в Юлию, все еще сжимающую его ноги, тяжелый взгляд. Клемент понял! Клемент без сомнения прав! Пусть эта тварь уходит!

— Пойди прочь! — проговорил император через силу, — Благодари богов за свое спасение.

Примечания

5

Перестиль — внутренний дворик