Киннотё. Золотая Бабочка. Пробуждение

Екатерина Алферов (2024)

Если твоё тело на 95% из титанового сплава, и только на 5% человеческий мозг, можешь ли ты считаться человеком? Ты человек или кукла? Оказе Юри думала, что она всю жизнь проработает учителем литературы, состарится и умрёт на станции Сараутахико. Вот только та Юри погибла в 22 года, раздавленная между железных остовов во время сбоя в системе общественного транспорта. И теперь 浮き世へと生れ出て来し蝶々かな — «В этот плывущий мир родилась и прилетела бабочка». Странно, что именно эти строки Кобаяси Иссы всплывают в памяти. Остатки человеческого сознания, запертого в кибернетическом теле, иногда преподносят такие сюрпризы…

Глава 3

Я стояла в больничном холле, глядя через панорамные окна на оранжереи соседнего уровня станции. Система автоматически анализировала состав воздуха в помещении (78% азота, 21% кислорода, следы углекислого газа и антисептиков), освещенность (872 люкса), влажность (62%). Все эти данные постоянно обновлялись в моем поле зрения, создавая успокаивающий информационный шум. Теперь это было моим аналогом глубокого дыхания — погружение в поток технических данных.

— Юри?

Я узнала голос Юкио раньше, чем повернулась. Система мгновенно определила частотные характеристики, но мне не нужен был анализ — я помнила этот голос, помнила, как он звучал утром, когда мы прощались в тот день."Береги себя", — сказал он тогда и нежно поцеловал на прощание. Какая ирония.

Медленно, стараясь двигаться максимально плавно, я обернулась. Юкио стоял в пяти метрах от меня (5.2 метра, если быть точной — проклятые сенсоры не умели округлять), и его лицо… Раньше я бы почувствовала, как сжимается сердце при виде такого выражения. Теперь я лишь регистрировала расширение его зрачков (на 48%), учащение пульса (до 92 ударов в минуту), изменение цвета кожи (побледнение на 23%).

— Привет, — сказала я, и мой голос прозвучал почти нормально. Почти. Легкий металлический призвук никуда не делся.

Он сделал шаг вперед, затем остановился. Его взгляд скользил по моему телу, и я видела, как расширяются его зрачки при виде каждой механической детали. Белый композитный материал корпуса чуть светился в люминесцентном освещении холла.

— Доктора говорили, но я не думал… — он запнулся. — Я не представлял…

— Что я буду выглядеть как робот? — закончила я за него. Раньше в моем голосе была бы горечь. Теперь только констатация факта.

Юкио сделал еще один шаг, поднял руку, словно хотел прикоснуться, но замер. Я видела его колебание, считывала микровибрации мышц, регистрировала изменения в его дыхании. Мои сенсоры работали с беспощадной точностью, превращая его эмоции в массив данных.

— Можно? — спросил он тихо.

Я кивнула. Его пальцы коснулись моей щеки, и система мгновенно выдала данные:

[Контакт зарегистрирован]

[Давление: 0.3Н]

[Температура объекта: 36.7°C]

[Влажность кожи: 67%]

Но где было само ощущение? Где была та теплота, которую я помнила? Теперь между нами был слой композитного материала, превращающий любое прикосновение в набор цифр.

Когда он пытался обнять меня, его тело инстинктивно сопротивлялось контакту с холодным металлом. Я регистрировала микроскопические движения: как напрягались мышцы, готовые отстраниться, как учащалось дыхание от стресса, как расширялись капилляры в попытке согреть кожу в местах соприкосновения с моим корпусом.

— Ты… холодная, — прошептал он.

— Система терморегуляции поддерживает оптимальную температуру для работы процессоров и батареи, — ответила я автоматически. — Примерно 28 градусов по Цельсию.

Он отдернул руку, словно обжегшись. Хотя это я была холодной, не он.

Юкио попытался улыбнуться, но я видела напряжение в его лицевых мышцах. Мой новый мозг услужливо сопоставил это с базой данных человеческих эмоций: дискомфорт, страх, жалость.

— Я много думал, как… — он снова запнулся. — Врачи сказали, что ты можешь вернуться домой.

Я кивнула:

— Да, базовая калибровка завершена. Я функциональна.

— Функциональна, — эхом повторил он. — Юри, ты… ты всё ещё ты?

Вопрос повис в воздухе. Система отметила повышение температуры процессора — мой эквивалент эмоционального напряжения.

— Мой мозг сохранился, — сказала я. — Все воспоминания на месте. Я помню нашу первую встречу в книжном магазине. Помню, как ты подарил мне сборник хайку на день рождения. Помню вкус того ужасного кофе, который ты пытался приготовить в нашу первую совместную ночь.

— Но?

— Но я не могу больше пить кофе. Не чувствую его запаха. Не ощущаю тепла твоих рук. Всё, что я могу — это измерить температуру, давление, влажность. Преобразовать прикосновение в цифры.

Он шагнул ближе, попытался обнять меня. Неловко, осторожно, словно я была хрупкой. Какая ирония — теперь я была прочнее его. Мои сенсоры зафиксировали дрожь в его руках, учащенное сердцебиение, запах страха в его поте. Он боялся меня. Боялся того, чем я стала.

Раньше в такие моменты я чувствовала тепло его тела, уют его объятий, защищенность. Теперь же я лишь регистрировала точки контакта, считывала биометрические показатели, анализировала состав его дыхания. Идеальная машина для сбора данных. Всё, кроме того единственного параметра, который действительно имел значение — чувства любви, которое невозможно измерить никакими сенсорами.

— Прости, — прошептал он, отстраняясь. — Мне нужно… привыкнуть.

— Конечно, — ответила я. Мой голос звучал ровно, без модуляций. Как у машины.

В его взгляде я видела все, что нужно было знать. Мои оптические сенсоры фиксировали каждую микромимику, каждое движение глаз, каждое подергивание мышц. Система услужливо анализировала эти данные, выдавая заключение, которое я уже знала: человек передо мной больше не видел во мне свою невесту. Он видел машину с загруженными воспоминаниями той, кого любил.

Может быть, он был прав. Может быть, та Юри действительно умерла в той аварии, а я была лишь очень точной копией, способной воспроизводить её воспоминания, но не её чувства. Философский вопрос, достойный долгих дискуссий. Вот только теперь у меня не было ни сердца, чтобы чувствовать боль от этих мыслей, ни слезных желез, чтобы оплакивать эту потерю.

Наша квартира на тридцать втором уровне станции всегда казалась мне уютной. Небольшая — всего сорок квадратных метров, но нам хватало. Теперь же система точно определила площадь: 42.7 м², высота потолков 2.8 м, температура воздуха 22.3°C. Цифры, цифры, вечные цифры.

Входная дверь открылась с тихим шипением пневматики. Юкио пропустил меня вперед — привычный жест вежливости, который теперь казался неуместным. Я была тяжелее его килограммов на двадцать, и мой корпус мог выдержать прямое попадание пули. Забота выглядела нелепо.

Прихожая встретила меня знакомым полумраком. Раньше мне потребовалось бы несколько секунд, чтобы глаза привыкли к темноте. Теперь мои оптические сенсоры мгновенно адаптировались, переключившись в режим ночного видения. Я видела каждую пылинку, каждую царапину на стенах, каждое пятнышко на зеркале.

— Добро пожаловать домой, — сказал Юкио неловко. — Я… я старался поддерживать порядок.

Я прошла в гостиную, совмещенную с кухней. Всё было на своих местах: мои книги на полках (153 тома, включая редкое издание Кобаяси Иссы), фотографии на стенах (37 снимков, из них 12 — с моими учениками), рабочий планшет на столе (модель прошлого года, 64% заряда батареи). Взгляд выхватывал детали с механической точностью, превращая родное пространство в набор инвентарных данных.

На туалетном столике в спальне осталась моя косметика. Теперь она была бесполезна — мое новое лицо не нуждалось в макияже. Я подняла флакон любимых духов (состав: спирт этиловый 80%, ароматические масла 15%, вода очищенная 5%). Поднесла к несуществующему носу. Ничего. Только химическая формула на дисплее.

На кухонном столе все еще стояла моя любимая чашка с недопитым чаем — Юкио не решился её убрать. Засохшие чаинки на дне (точный состав: 92% органических веществ, 8% минеральных примесей) были похожи на застывшее время. В шкафу висело мое любимое платье, теперь бесполезное — мой новый корпус не нуждался в одежде, хотя мог её носить для создания видимости нормальности.

— Хочешь чаю? — спросил Юкио, явно пытаясь разрядить обстановку. — Я купил тот зеленый, который ты…

Он осекся, наконец осознав. Я покачала головой:

— Я больше не могу пить, Юкио. Никакой пищи, никаких напитков. Мое тело работает на электричестве.

— Прости, я… — он замялся. — Просто по привычке.

Привычка. Раньше я каждое утро готовила нам чай. Особый ритуал: вода определенной температуры, заварка ровно на три минуты, любимые чашки. Теперь же…

Я прошла на кухню, взяла чайник. Мои пальцы сомкнулись на ручке слишком сильно — металл смялся с тихим скрипом.

[Предупреждение: превышение допустимого усилия]

[Рекомендуется калибровка сервоприводов]

— Юри! — Юкио дернулся вперед. — Осторожнее, ты…

— Сломаю? — я разжала пальцы. На чайнике остались вмятины. — Да, похоже, мне нужно заново учиться обращаться с хрупкими вещами. Со всеми вещами, если быть точной.

На стене висела наша совместная фотография с фестиваля цветущей сакуры. Я помнила тот день: запах цветов, легкое головокружение от шампанского, тепло его руки. Теперь фотография была просто набором пикселей определенной цветовой гаммы. Система услужливо проанализировала композицию, баланс белого, фокусное расстояние. Но где были сами воспоминания? Не технические детали, а чувства?

— Может, присядем? — предложил Юкио, указывая на диван.

Я медленно опустилась на сиденье, стараясь рассчитать силу. Обивка слегка прогнулась под моим весом. Юкио сел рядом, но не слишком близко. Раньше мы всегда сидели, соприкасаясь плечами. Теперь между нами было расстояние в 47 сантиметров. Система зафиксировала это число с беспощадной точностью.

— Я могу спать на диване, — сказал он вдруг. — Пока ты… пока мы не привыкнем.

— Я вообще не сплю, — ответила я. — Только ухожу в режим экономии энергии на несколько часов для профилактики систем. Кровать мне не нужна.

Тишина. Я слышала его дыхание (18 вдохов в минуту), биение сердца (78 ударов), шум крови в венах. Слишком много информации. Слишком много данных там, где раньше была просто близость.

Мой взгляд упал на стопку контрольных работ на столе. Почерк учеников, красные пометки моей рукой, наклейки-звездочки за особо удачные ответы. Вся моя прежняя жизнь была в этих деталях: в привычке пить чай определенной крепости, в особом способе расставлять книги на полках, в любимой подушке с вышитыми цветами, в фотографиях учеников на стенах.

Теперь же каждая из этих вещей словно принадлежала другому человеку. Человеку, который умел чувствовать вкус чая, уставал от долгого чтения, радовался успехам своих учеников. Человеку, которого больше не существовало.

— Знаешь, — сказала я, глядя на свои механические руки, — когда я очнулась в больнице, мне казалось, что самое сложное — это привыкнуть к новому телу. Научиться двигаться, координировать действия, управлять системами. Но сейчас я понимаю: самое сложное — это осознать, что я больше не могу жить как раньше. Не могу делать привычные вещи. Быть прежней собой.

Юкио молчал. Что он мог сказать? Любые слова утешения звучали бы фальшиво. Мы оба понимали: та жизнь, которую мы планировали вместе, та будущая Юри, которой я должна была стать — всё это осталось в прошлом. Теперь передо мной было другое будущее, непонятное и пугающее.

Вот только страх тоже был всего лишь записью в памяти. Как и любовь. Как и надежда. Всё, что осталось — холодный анализ ситуации и понимание: прежняя жизнь закончилась. Началась какая-то другая, и я пока не знала, какая именно.

…Вечер опускался на станцию Сарутахико. За окном плыли рекламные голограммы — яркие, навязчивые, окрашивая комнату в переменчивые цвета. Одна из них предлагала последнюю модель нейроимплантов для усиления эмоциональных реакций. Горькая ирония — теперь я могла точно определить частоту мерцания каждого пикселя рекламы (473.2 Гц), но не могла почувствовать того, что она обещала.

Я сидела на краю кровати, наблюдая за игрой света на своих белых механических руках. Система услужливо анализировала частоту мерцания (1.2 Гц), интенсивность освещения (от 240 до 780 люкс), спектральный состав.

Юкио был добр. Я знала это. Понимала, что должна испытывать благодарность — он пришел за мной в больницу, не отшатнулся при виде механического тела, пытался сохранить подобие нормальности. Мой мозг регистрировал эти факты, выстраивал логическую цепочку: забота → признательность → благодарность. Но где было само чувство? Только холодное, рациональное знание: я должна быть благодарна. Но благодарность, как и любовь, оказалась не просто набором логических выводов. Это было как решать уравнение, зная формулу, но не понимая сути математики. Я могла просчитать правильную реакцию, но не могла её почувствовать.

Что делает нас людьми? Память? Разум? Способность чувствовать? Я сохранила два из трех, но почему-то именно отсутствие чувств, казалось, лишило меня человечности больше, чем потеря тела. Может быть, Декарт ошибался, и суть человека не в способности мыслить, а в способности чувствовать?

Он вошел в спальню неслышно, но мои аудиосенсоры уловили его дыхание, ритм сердца, шорох одежды. Данные, бесконечный поток данных вместо простого ощущения присутствия любимого человека.

— Юри, — его голос звучал мягко. — Можно?

Он сел рядом, и матрас слегка прогнулся под его весом (67.3 кг, точка давления в 32 см от края). Его рука коснулась моего плеча — осторожно, нежно. Система отреагировала мгновенно:

[Тактильный контакт зафиксирован]

[Давление: 0.2Н]

[Площадь соприкосновения: 15.7 см²]

[Температура кожи: 36.6°C]

Я должна была что-то чувствовать. Раньше от его прикосновений по коже бежали мурашки, учащалось сердцебиение, перехватывало дыхание. Теперь были только цифры на внутреннем дисплее.

— Я скучал по тебе, — прошептал он, придвигаясь ближе.

Понимая, чего он хочет, я повернулась к нему. Мои сервоприводы работали с идеальной плавностью — последствие многочисленных калибровок. Его пальцы скользнули по моей щеке, и я увидела, как расширились его зрачки, участилось дыхание. Все признаки возбуждения были очевидны, система услужливо классифицировала каждый из них.

Он потянулся за поцелуем. Мои губы встретили его — идеально смоделированные, с точно рассчитанной мягкостью композитного материала. Но я не чувствовала ничего, кроме давления и температуры. Никакого трепета, никакого жара, никакого желания. Только данные:

[Контакт: губы]

[Давление: переменное, 0.1-0.4Н]

[Температура: 36.8°C]

[Влажность: 98%]

Я помнила наш первый поцелуй — как кружилась голова, как подгибались колени, как все тело словно наполнялось светом. Теперь же система выдавала лишь сухие данные о давлении и температуре. Где-то в глубине механического тела хранилась память о тех ощущениях, но это было все равно что читать описание поцелуя в книге — технически точно, но безжизненно.

Юкио отстранился резко, прерывисто дыша. В его глазах читалось смятение.

— Прости, я… — он запнулся. — Это как целовать…

— Машину? — закончила я за него. — Да. Потому что теперь я и есть машина, Юкио.

Он вскочил, пробежал рукой по волосам — жест, который раньше казался мне таким милым. Теперь я просто отметила тремор в его пальцах (амплитуда 0.3 мм, частота 8.2 Гц).

— Нет, ты не… — он осекся. — Ты все еще ты. Просто…

— Просто я больше ничего не чувствую, — сказала я ровно. — Могу анализировать твое состояние: учащенный пульс, расширенные зрачки, повышенное потоотделение. Но не могу ответить тем же. Не могу чувствовать возбуждение, желание, страсть. Все, что у меня осталось — воспоминания об этих чувствах. Если ты хочешь, я постараюсь. Я могу эмулировать и… — мне не нужно было вздыхать, но я сделала паузу. — У меня есть нужное оборудование, чтобы доставить тебе удовольствие. Позволь мне попробовать ещё раз, только мне понадобится время, чтобы приноровиться, правильно двигаться и не повредить тебе ничего.

Наши взгляды одновременно остановились на чайнике, который продолжал стоять на столе.

Юкио молчал. Я видела, что его потряхивает. Мне не нужны были данные системы, чтобы понять, что это вовсе не страсть. Он оперся о стену, не глядя на меня:

— Как мы будем… Что нам теперь делать?

Я посмотрела на свои руки. Идеальные, без единого изъяна. Мертвые.

— Ты хочешь знать, есть ли у нас будущее? — спросила я. Система отметила легкое повышение температуры процессора — единственный признак эмоционального напряжения, на который я теперь была способна.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Правда люблю.

Я не хотела быть жестокой, но и лгать ему тоже не хотела. Хуже всего соврать тому, кто доверяет.

Способа быстрее перестать быть человеком я просто не знала.

— Спасибо. Я помню, что тоже любила тебя. Помню это чувство. Но теперь… — я сделала паузу. — Теперь я могу только помнить. Не чувствовать.

Тишина повисла между нами. Я слышала, как гудит система вентиляции (43.6 дБ), как бьется его сердце (112 ударов в минуту), как где-то вдалеке проходит поезд пневмотранспорта (частота вибрации 82 Гц).

— Мы могли бы попробовать, — сказал он наконец. — Научиться жить по-новому.

— Юкио, — я встала, подошла к окну. — Ты заслуживаешь полноценных отношений. Настоящей близости. Тепла. Я больше не могу дать тебе ничего из этого.

— Но ты жива, — его голос дрогнул. — Ты здесь.

— Часть меня — да. Мой мозг, мои воспоминания, мои знания. Но всё остальное… — я повернулась к нему. — Некоторые вещи действительно умерли в той аварии. И их не вернуть.

Он смотрел на меня, и я видела, как в его глазах борются любовь и отчаяние. Система беспристрастно фиксировала физические проявления его эмоций, но я не могла разделить их. Не могла утешить. Не могла солгать, что все будет как прежде.

Потому что некоторые потери необратимы. Как бы далеко ни шагнула медицина, как бы совершенны ни были технологии — есть вещи, которые нельзя заменить микросхемами и сервоприводами. Способность чувствовать — одна из них.

Глядя на Юкио, я поняла, что должна сделать. Это было не эмоциональное решение — просто холодный расчет вероятностей и последствий. Удерживать его рядом значило бы медленно убивать его способность любить, превращать живое чувство в механический долг. Я слишком хорошо помнила, что такое любовь, чтобы позволить ей умереть такой смертью.