Балкон на Кутузовском

Екатерина Рождественская, 2020

Адрес – это маленькая жизнь. Ограниченная не только географией и временем, но и любимыми вещами, видом из окна во двор, милыми домашними запахами и звуками, присущими только этому месту, но главное, родными, этот дом наполняющими. Перед вами новый роман про мой следующий адрес – Кутузовский, 17 и про памятное для многих время – шестидесятые годы. Он про детство, про бабушек, Полю и Лиду, про родителей, которые всегда в отъезде и про нелюбимую школу. Когда родителей нет, я сплю в папкином кабинете, мне там всё нравится – и портрет Хемингуэя на стене, и модная мебель, и полосатые паласы и полки с книгами. Когда они, наконец, приезжают, у них всегда гости, которых я не люблю – они пьют портвейн, съедают всё, что наготовили бабушки, постоянно курят, спорят и читают стихи. Скучно… Это попытка погружения в шестидесятые, в ту милую реальность, когда все было проще, человечнее, добрее и понятнее.

***

«Дорогие мои!

Наконец-то! Наконец-то переехали! В новую, в самую новую квартиру! Получилась она отличной (хотя это трудов и нервов стоило много-много!). Соседей нет, ни души! Честное слово, это очень здорово! В общем, блиндаж на Поварской оставлен нами. Навсегда оставлен. По правде говоря, с ним тоже было безумно жалко расставаться, все ж таки прожито там было много дней, недель, месяцев и лет. Новый адрес теперь вы знаете:

Кутузовский проспект, 17, кв. 119, 6-й этаж, 4-й подъезд.

Уже принесли бумажку, что ставят телефон. Хотят поставить спаренный (на две квартиры одна линия). Бедные соседи, ведь столько, сколько звонят мне, им и не снилось! Так что я подал заявление министру с просьбой поставить мне телефон единоличный. Пока ответа нет — ждем.

Пишите, целую всех крепко,

Роберт».

— Ох ты ж, мать моя, — заворчала Поля, увидев высоченную девятиэтажную домину, когда машина остановилась у подъезда. — Хоть не на самую верхотуру лезть, а посередке этажей-то этих. Как все тут хорошо расчистили, асфальт положили, а то раньше только вплавь можно было. Я два раза до войны была у тети Брони рядом с вокзалом, потом зареклась, когда в грязи увязла и один сапог утопила, смех и грех.

— Да, мам, ты рассказывала! И как в одном сапоге приехала, а как же! Обсмеялись тогда до коликов! Представляю, сколько ты натерпелась, пока до дому дохромала! Но ты сама тогда громче всех грохотала, остановиться не могла! — улыбнулась Лидка и ткнула маму локтем в бок. Жест этот простой четко передавался из поколения в поколение в семье Киреевских, и ничего с этим залихватским движением души нельзя было поделать. Поля двинула локтем в ответ и в очередной раз принялась рассказывать:

— Ну ты ж не все до конца помнишь! Тут ведь раньше разливало постоянно, где высотка эта теперь с гостиницей, берег низкий был, и не то что лужи, а моря-окияны даже в летнюю сушь стояли, ни пройти, ни проехать! Вот я и увязла тогда у берега. Доски на лужу положили, но не до конца, я и ступила, думала, там мелко. Вот, ну ногу и засосало. Я испугалась, выдернула резко, а над сапогом уже жижа сомкнулась, и все, нет сапога, ищи-свищи. Это сейчас любой фасон в магазине можно купить, а тогда не очень-то и разбежишься. И поплелась, хлюпая, от того омута. Люди смотрят, не то жалеют, не то смеются, а я иду в одном сапоге, ноги по колено грязные, вся после борьбы за сапог растрепанная, растерянная, словно за мной разбойники гнались. Помню, навстречу еще шел страшенный еврей-альбинос, так его аж передернуло, когда он меня такую увидел! «Да ты на себя в зеркало бы посмотрел, — подумала я, — тоже мне, отворачивается он!» Подняла голову и гордо так пошла меж людей, словно положено мне в одном сапоге ходить! Но внутри, мать моя, так стыдно мне не было никогда! И с тех пор зареклась на Дорогомиловку показываться, обиделась, что за дела, сапоги с живых людей сдирать! Так вот взять и среди бела дня их в луже и похоронить! Дааа, место тут было незавидное, Дорогомиловка эта, огороды да палисадники, деревня, одним словом… А сейчас вон оно как, какую тут, оказывается, махину поставили, до облаков достает высотка эта! И все в асфальт закатали, не страшно ходить стало. Ну что, заходим или пока осмотримся? — Поля встала, подбоченившись, у подъезда, как Кутузов, всматривающийся в Бородинское поле.

С десяток деревьев, посаженных у дома всего год назад после окончания строительства, еще не совсем окрепли, а по некоторым жалким стволикам вообще нельзя было понять, что за порода такая у дерева — то ли клен, то ли липа, то ли ясень-тополь, палка и палка с тремя скукоженными листами на макушке. «Эх, жаль березок не насажали, вот дерево быстрое и без капризов. Березка, она ж как девушка — где упала, там и приросла. Ну да ладно, — подумала Поля, — и эти пусть вытягиваются, были бы корни, листья нарастут», — и посмотрела наверх, где шумели старые высоченные деревья, чудом сохранившиеся в процессе активной коммунистической стройки.

Поля пошла от дома по аллейке, ведущей в глубь двора. И чем дальше отходила от подъезда, тем гуще росли кусты и деревья, словно и не в Москве вовсе они жили, а в дремучем лесу, где-то далеко-далеко от города. Ну, не совсем, может, и в дремучем, конечно, а так, к слову.

«На Поварской до такого запустенья не довели бы, все нестрижено, патлато, ветки вразнобой, никакого ухода…» — подумала Поля, вспомнив могучие, но аккуратные душистые липы и китайки, росшие в строгом хороводе по кругу родного двора. А тут перед ней в беспорядке, как в лесу, выстроилось штук десять-двенадцать громадных деревьев, уходящих кроной в небо, сказочных, с дуплами, обжитых птицами и белками. Новорожденные же веточки были посажены рядом с пожилыми стволами вполне заботливо, ничего не скажешь, в распорочку, скорей всего, на месте уже ушедших. «Через сто лет вымахают», — подумала Поля. Птица к ней прилетела, у ног почему-то зашастала, не пугалась. Трясогузка с чем-то съедобным в клюве. Бегала вокруг по дорожке, хлопотала, головку поднимала, вглядывалась.

— Уж ты, мать моя, какая красавица! Чего сказать хочешь? Соседями теперь будем, вот так вот. Чего ты ешь-то, мне ж знать надо, чем тебя привечать. — Трясогузка расшаперила крылышки, дернула хвостиком и полетела над землей прочь, низко-низко.

Прямо напротив входа в подъезд, чуть на взгорке, разлапился старинный куст сирени, кряжистый, заросший, падающий шершавыми стволами на землю, чудом выживший в строительной неразберихе, матерый. Поля тронула по ходу ветку, не то здороваясь, не то опираясь, вернулась к подъезду и тяжело села на одну из лавок, совсем новых, поставленных под старыми кленами. «Вот, хорошо, есть где сесть, не надо будет со своей табуреткой туда-сюда шастать», — подумала Поля, откинулась на спинку и посмотрела наверх. Широкие резные листья шуршали в вышине и закрывали небо у двери, создавая ощущение защищенности. А чуть поодаль от подъезда, но достаточно близко, боком пристроился трехэтажный деревянный дом, старенький, дореволюционный, чуть поехавший набок и, видно, давным-давно не ремонтированный. Выглядел он, конечно, не ахти, без должного-то внимания. У него было два входа и палисаднички по фасаду, где росли золотые шары вперемешку с могучей двухметровой крапивой и высоченными стеблями могильника. «От, с соседями надо будет пойти познакомиться и намекнуть, чтоб за садиком ходили, чтоб внешний вид во дворе был, — подумала Поля и закивала сама себе головой. Мысль ей понравилась. — Пирожков напеку и пойду. Чего там ходить — три этажа всего. Уйду с пирожками, приду с новостями, как говорила мама. Скоро ж мой юбилей, пирожки точно после останутся», — и опять она задумалась о своем дне рождения, ведь так много лет ей еще никогда не было… «Ох-ох-ох, — вздыхала она, — целых восемьдесят стукнет, цифры не так встали… Это ж настоящая старость, зрелость закончилась, рубеж, девятый десяток пойдет. Откуда ж ума на такой возраст взять…»

Ну а так, внешне на новом адресе ее пока все устраивало, тихо, зелено, уютно и совсем даже не по-городскому — их новый высокий дом своей серой махиной, казалось, отсекал остальной мир от двора, здесь не слышно и не видно было прохожих, суеты, машин, да и самого города как такового. Он словно был той самой границей между городом и деревней, о которой писал кто-то важный, не то Ленин, не то Сталин, откуда-то ведь она это помнила.

Поля снова оглядела дворовую рощу, покосившийся домик, тяжело встала и медленно пошла к двери, Лида ее не торопила, дожидалась, давала оглядеться. Открыв дверь, помогла Поле подняться на несколько ступенек вверх, к лифту — коленки у матери последнее время довольно сильно болели. На площадке отдышалась, но, увидев лифт, взбунтовалась.

— Ох ты ж, мать моя! Не пойду я туда! — Для Поли это было неожиданным препятствием, о котором она и не подумала. Новую квартиру получили, это, конечно, понятно, но про шестой этаж она даже и не подумала, морально не подготовилась, не настроилась и вот теперь встала перед фактом, то есть перед лифтом. — Не пойду, и все!

— Мама, не придуривайся, ты же знаешь, что это такое, просто подъемник! — постаралась вразумить маму Лидка. — Ты же ездила!

— Куш ин тохас, подъемник! Он маленький! Я, во-первых, в него не помещусь, а во-вторых, боязно! А если он застрянет? И я остаток жизни проведу между небом и землей в этой мышеловке? Ни за что!

Поля взялась за перила и демонстративно сделала несколько тяжелых шагов вверх по лестнице.

— Мама, не дури! Где твой хваленый еврейский ум? Ты ж не из деревни приехала! Ты все прекрасно понимаешь! И подумай сама, ты ж не сможешь каждый раз спускаться и подниматься пешком на шестой этаж. Когда-нибудь все равно придется зайти в лифт! Так сделай это сразу! — Лидка пыталась убедить мать.

— Где это видано, чтоб родная дочь родную мать насильно запихивала в железный ящик? Да еще при жизни?

— Это ты так шутишь, я понимаю?

— А ты еще сомневаешься в моем чувстве юмора? Я просто пытаюсь отсрочить этот рискованный шаг к смертоубийству! — Поля спустилась на площадку перед лифтом.

Внизу хлобыстнула входная дверь, и послышались быстрые шаги по лестнице. К лифту подошла, почти подбежала, молоденькая девушка, наверное, студентка, хорошенькая, беленькая, воздушная. Она с легкой улыбкой посмотрела на Полю с Лидкой, на стоящий на первом этаже лифт, дернула железную ручку и открыла дверь.

— Вы поедете? — еще шире улыбнувшись, спросила она.

— А вам на какой этаж? — поинтересовалась Поля.

— На третий.

— Так на третий можно и пешком. А нам вот на шестой надо, пешком не дойти, — вздохнула Поля.

— Езжайте, девушка, мы тут пока чего-то ждем, — сказала Лидка.

Девушка ступила в лифт, и пол слегка просел, словно взвешивая добычу, отметила Поля. Щелкнула дверь, потом закрылись внутренние створки с окошечками, и лифт, тяжело пыхтя, стал подниматься.

— Ты видела? Под ней чуть пол не провалился! А если мы обе зайдем, он вообще рухнет! Ты хочешь сделать мне разрыв сердца? Давай, если тебе настолько надоела твоя единственная мать! — Поля вызывающе, но в то же время испуганно посмотрела на Лидку.

Наверху с железным скрежетом снова громыхнула дверь.

— И не жми больше на эту сучью кнопку! — грозно прошептала побледневшая Поля. — Не поеду!

Но Лидка опять вызвала лифт.

— Мам, хватит комедий, нам пора уже подниматься, детям надо помочь разобрать вещи, а мы тут стоим и обсуждаем твой подвиг. И потом, неужели тебе не интересно, где ты будешь теперь жить?

Поля мелко замигала, борясь со страхом и понимая, что хочешь не хочешь его надо будет перебороть, деваться-то некуда. Да и пè́сать уже хотелось.

Щелкнул лифт, и Лидка смело вошла в кабину, уж чего-чего, а лифтов в своей жизни она навидалась. Поля, глубоко вздохнув и мысленно прощаясь со всеми своими четырьмя детьми, многочисленными внуками и нарожденными уже правнуками, сделала шаг вперед, зажмурившись. «Ну, Яша, иду к тебе…» — мысленно обратилась она к своему давно умершему мужу Якову Григорьевичу. Лифт принял Полю, жалобно и почти по-человечьи скрипнув, а Лидка протиснулась, чтобы закрыть дверь, и нажала на кнопку шестого этажа. Кабина тяжело оторвалась и поползла, кряхтя по-старушечьи, вверх. Поля стояла, стараясь не двигаться и не дышать, а только тихо молилась — оно все-таки было спокойнее с божьей помощью проходить такое испытание.

— Мама, не трясись, мы почти приехали. Запомни, пожалуйста, пока адрес, — Лидка пыталась отвлечь маму от страшного события. — Кутузовский проспект, дом 17, 4-й подъезд, 6-й этаж, квартира 119.

— Не заговаривай мне зубы, я умираю от ужаса! Неужели ты думаешь, что я могу хоть что-то сейчас запомнить? — Поля подняла на Лиду темные тревожные глаза.

Но вот лифт, наконец, добрался до нужного этажа, и Поля с Лидкой, целые и невредимые, вышли из адской утробы.

Всего квартир на лестничной площадке было четыре, и двери в две из них были приоткрыты. Одна, направо от лифта, была как раз 119-я, Лидка сразу ее увидела, а из другой, соседней, вышла молодоватая женщина в цветастом обтягивающем халатике и с мусорным ведром.

— Ой, неужели соседи? — спросила она игриво и, не получив ответа, затараторила: — Приятно познакомиться, я Мила, Мила я. Буду вот тут рядом с вами жить. Так что сдружимся, надеюсь. Я женщина общительная, заходите и вы, если что. А мусор у нас вон, между этажами можно выбросить, мусоропровод провели, такая удача! — Она двинула мусорным ведром, и ручка заскрежетала. — А то я раньше копила-копила, знаете, после гостей много обычно всякого остается, бутылки, селедкины хвосты, окурки, и такая вонища в моих хоромах стояла, хоть святых выноси!

— А что ж копила-то? — не выдержала Поля.

— Так это идти надо было к яме, лопатой орудовать или просить кого, я в яму мусор закапывала рядом с избой своей, — стала объяснять Мила.

— Ну хорошо, эти рассказы мы потом продолжим, а то нас дети ждут, — подтолкнула Лидка Полю в дверь. — Приятно было познакомиться! Меня Лида зовут, а маму — Полина Исаевна!

— Аллуся, мы пришли! — крикнула Лидка, входя в пахнущую свежим ремонтом квартиру.

Из дальней комнаты выглянула Алена в косынке и со шваброй в руках.

— Ну, наконец-то, проходите в наши хоромы! Красота, правда? — Алена прислонила швабру к свежевыкрашенной стене и торжественно, чтобы осознать важность момента, повела маму с бабулей по квартире.

Прихожая была махонькая, с наперсток, шаг — и ты уже в гостиной. Но все равно это была настоящая полноценная прихожая! Сразу направо от входа — дверь в ванную-туалет и крохотный коридорчик, вернее, снова шаг, ведущий в шестиметровую кухню, беленькую, новенькую, пропитанную запахом белил. Из всей квартиры Полю особенно порадовала отдельная кухня, своя собственная, не коммунальная, которую теперь не надо будет делить ни с какими, пусть даже прекрасными, соседями! Своя! Ни расписаний готовки, ни посторонних запахов, ни чужих мух, ни холодильников под ключом или шкворчащих и брызгающих салом, неаккуратных котлет на плите. Поля стояла и изучала, подняв брови, гладкие эмалированные поверхности, черные эбонитовые ручечки, блестящие стальные крючочки и огромную, словно от важного автомобиля, грозную ручку нового холодильника «ЗИЛ-Москва».

— Ох ты ж, мать моя, ну, здравствуй! — Поля схватила ручку холодильника, словно здороваясь, тот призывно и мягко щелкнул, показав сияющее нутро и, видимо, широко улыбаясь новой хозяйке.

Газовой плите с духовым шкафом и лоснящемуся умывальнику тоже досталось внимания от Поли. «У нас такой белизны сроду не было, — подумала она, — чисто — всегда, а такой красоты добиться почему-то не могли, не засрать бы сразу…» Постояла, подумала еще чуток и только потом тихонько пошла по жилым комнатам. Все уже сияло чистотой — Алена с подругами постарались.

— Бабуль, мы ж одни тут будем, без соседей, справимся как-нибудь, не волнуйся! — чмокнула Алена Полю, словно прочитав ее мысли. — Тут тебе никаких Печенкиных, ни Ираиды твоей веселой, сами себе хозяева!