Забытый аромат

Елена Дорош, 2023

Серафиме Сидоровой не очень везет в жизни: она потеряла и родителей, и родной дом. Единственное, что никто не может у нее отнять, – способность различать запахи. Именно этот дар в конце концов помогает Серафиме найти пристанище и стать ученицей настоящего парфюмера. Знаменитый Константин Верстовский открывает перед ней дверь в волшебный мир ароматов, где Серафима сможет отточить свой редкий талант. Девушка боготворит учителя. Вот только тот ли он, за кого себя выдает? Или в его шкафу спрятаны страшные тайны, которые однажды станут угрозой и для нее самой? От автора: «Дорогие читатели, приглашаю вас познакомиться с моей новой книгой "Забытый аромат"! Один из героев романа отмечает, что книг о парфюмерии крайне мало, к тому же, рассчитана эта литература на профессионалов, то есть особ посвященных. А что же делать нам, обычным людям, простым любителям и почитателям этого великого искусства? Ответом для меня стала эта книга, в которой я собрала для вас все, что удалось узнать самой. И, Боже, как же было интересно ее писать! Иногда мне казалось, что в процессе работы я пропитывалась тончайшими ароматами знаменитых духов, а раскладывая ольфакторные пирамиды, начинала испытывать по-настоящему исследовательский азарт». – Елена Дорош

Ученица чародея

Дом дядьки Верстовского оказался далеко не развалиной, как боялась Серафима. Не очень современный — с виду просто кирпичная коробка, — но большой. Внутри тоже довольно просторно, но больше от того, что мебели мало. «Ну и отлично, — подумала Серафима. — Меньше мебели, меньше пыли. Не придется ежедневно тряпкой махать!» Однако очень быстро выяснилось, что уборкой ей заниматься не придется: раз в неделю приходит пожилая женщина — приезжает на маршрутке из поселка неподалеку. Она же в другой день готовит еду, складывает в контейнеры и запихивает в холодильник. Сначала Серафима брать из холодильника стеснялась и по привычке питалась всухомятку. В конце концов, Верстовский заметил и сердито выговорил ей, что из-за нее пропадает уйма еды. Серафима обрадовалась, начала нормально питаться и понемногу почувствовала себя свободнее.

Хорошему настроению способствовало и то, что ей отвели очень милую комнату, выходящую на южную сторону. Из мебели были кровать, стол и стул, а вместо шкафа — стойка из трех металлических трубок наподобие ворот, на которой болтались пластмассовые вешалки. Ну и пусть. Все равно вешать в шкаф особо нечего. Вместо занавесок тоже было что-то непонятное, смотанное рулоном. Однако выяснилось, что это чудо называется «римские шторы», и пользоваться ими довольно удобно. Хотя с тюльчиком жилье выглядело бы уютней.

Очень скоро определились и обязанности. Весь, мягко говоря, немаленький участок вокруг дома Верстовский отвел под сад-огород, который был засажен разными травами, цветами и кустиками. Росли и можжевельники, и хвойные породы. Большинство из растений были Серафиме знакомы. Кое-что произрастало в трех больших теплицах. Одна была заполнена цитрусовыми — аж слезы выступили, таким ярким и сильным был аромат. В другой полыхали буйными цветами тропические растения, которые она живьем впервые видела. Третья представляла собой нечто вроде аптекарского огорода и пахла лекарствами.

Все это богатство отныне стало ее епархией: полив, опрыскивание, уход, подкормка. Верстовский часа три дотошно разъяснял Серафиме ее обязанности. Но слушала она вполуха. Дела знакомые и привычные. Не напортачит.

Она даже ждать не стала, пока перетащит в новое жилье все свои пожитки. Надела перчатки и сразу принялась за дело. Всегда приятно повозиться в земле.

Единственным камнем преткновения стал Барбос. Сразу не заявила, что не одна, а с собакой, и когда выяснилось, сделка чуть было не сорвалась. Узнав о собаке, Верстовский так вытаращил глаза, что Серафима напугалась — не выпали бы. Убедить хозяина, что пес будет себя вести ниже травы тише воды, представлялось совершенно невозможным.

— У нас все пропахнет псиной! — бушевал Константин Геннадьевич. — Ты не в курсе, что растения впитывают запахи, особенно такие резкие? А если твой Барбос решит поваляться на травке? Цветы сгрызет? Ты меня по миру пустишь!

На уговоры и клятвенные заверения ушел целый день. Серафима уж и слезу пустила, и на обещания не поскупилась. Пару раз дошло даже до шантажа. В конце концов, пес был допущен жить в пристройке в заднем углу двора. Серафиме, да и Барбосу, привыкшему валяться в ногах хозяйки, это не нравилось, но оба надеялись, что строгий дяденька сменит гнев на милость и рано или поздно все уладится. «А пока лето, — размышлял Барбос, — отчего же не пожить на свежем воздухе, тем более что питание стало гораздо лучше». Раньше приходилось есть то, что могла купить хозяйка. Прямо скажем, не слишком сытно. В новом доме готовили больше и вкуснее, а костей оставалось настолько много, что кое-что удавалось запасти впрок. Зарыть у забора.

Освоившись, Барбос даже научился гулять по участку незамеченным. Он выстроил грамотную логистическую схему и умудрялся прохаживаться там, где сердитый дядька не мог его увидеть. Как высокоинтеллектуальное существо, Барбос понимал, что собаку выдают запах и весьма заметные у пса такого размера кучки, поэтому по нужде приспособился ходить в недалекий лесок. Во-первых, под ногами у неприветливого дядьки не болтался, а во-вторых, хотелось иногда побегать на просторе. Тут-то не больно поваляешься и покатаешься.

Серафима тоже прижилась в доме Верстовского быстро. Точнее, она даже не заметила: был период акклиматизации, о котором предупреждал Константин Геннадьевич, или не был. Она просто ушла с головой в любимое занятие, ни на что не обращая внимания.

Да и обращать было особо не на что. Дяденька Верстовский жил довольно замкнуто, с соседями дружбы не водил, большей частью торчал в своей лаборатории в самом дальнем помещении дома и варил зелья. Несколько раз Серафима к нему заглядывала. Пахло в полутемной комнате с малюсеньким окном сбоку то упоительно, то противно и резко. Особенно когда хозяин начинал варить мыло. Ей было любопытно, она принюхивалась, пытаясь определить состав вещества, которое он изготавливал в данный момент. Константин Геннадьевич не гнал, а, наоборот, как будто привечал ее. Во всяком случае, глядел с одобрением. Спрашивать Серафима стеснялась, но смотрела и слушала очень внимательно.

Когда она приходила, Верстовский вслух начинал комментировать свои действия, словно специально для того, чтобы заинтересовать ее всякими парфюмерными штуками.

Серафима услышала много загадочных слов: эфирные масла, дистилляция, экстракция, эссенции. Или, например, пугающе звучащее и напоминающее о чем-то очень едком и химическом — «альдегиды». Когда ей дали их понюхать в концентрированном виде, она поморщилась, почуяв запах прогорклого сливочного масла. На поверку эти самые альдегиды оказались симпатичными веществами, создающими в аромате фруктовые и цветочные оттенки, разумеется, если разбавить в нужной консистенции.

И это было лишь начало. Дальше в ход пошла тяжелая артиллерия. Самые главные части парфюма, как выяснилось, имели жуткое в своей противности происхождение.

Например, мускус. Слово звучало аппетитно, потому что было похоже на «мусс». Оказалось, мускус добывается из желез оленя кабарги и имеет до невозможности удушливый аммиачный запах.

Вещество по названием «кастореум», которое представлялось Серафиме чем-то вроде касторки, добывалось из тех же самых желез, только бобра.

Но самой мерзкой оказалась «амбра», так созвучная с «амброзией». Выяснилось, что она является продуктом метаболизма, который происходит в пищеварительном тракте кашалота!

Это что же такое делается!

После кашалота Серафима решила, что больше никогда в жизни не будет пользоваться духами. Правда, Верстовский, выслушав ее отчаянную клятву, несколько утешил, объяснив, что парфюмеры давно пользуются синтетическими аналогами этих компонентов, а кашалоты, олени и прочие кошки семейства хорей находятся под охраной. Но Серафима не купилась. Константин Геннадьевич сам говорил, что в очень дорогих винтажных ароматах… эти… самые… все равно используются.

Пережив культурный шок по поводу амбры и мускуса, она решила, что вряд ли ее можно испугать еще чем-нибудь.

Оказалось, можно.

Настоящий кошмар начался, когда Верстовский принялся сыпать химическими формулами. Он произносил их с упоением и восторгом, как стихи, а Серафима сразу начинала искать повод улизнуть.

Она-то думала, что парфюмеры просто смешивают в колбах всевозможные дивно пахнущие экстракты, абсолюты и синтетические ингредиенты, но оказалось — сначала надо выучить их химический состав! С ужасом, близким к отчаянию, Серафима узнала, например, что любимый ею бергамот — вовсе не бергамот, а лимонен, линалил-ацетат, линалоол и еще штук восемь жутких слов, вместе взятых.

Кто тот умник, который разложил этот несчастный бергамот на составляющие! Подайте его сюда!

А ведь из всего этого бедняге парфюмеру приходится создавать композиции, которые Верстовский называл «ольфакторными пирамидами». Оказывается, каждый аромат — ольфакторная, будь она неладна, пирамида!

Правда, при ближайшем рассмотрении эти пирамиды оказалась не страшнее египетских. Любая парфюмерная композиция состоит, как аккорд в музыке, из трех нот. Верхняя — первое впечатление. Она быстро выветривается. Сердечная нота — основное содержание. Она звучит пару часов. И, наконец, базовая, которая держится до суток и состоит из самых стойких запахов. Ее еще «шлейфом» называют.

И всего делов! Можно было бы и не придумывать никакой сложной фигни. А то — ольфакторная! пирамида!

Видя, что Серафима заинтересовалась каким-то парфюмом, Верстовский наносил его на специальную полоску бумаги со странным названием «блоттер» и давал нюхать, но не просто для удовольствия, а просил назвать состав. Серафима то угадывала, то нет. Верстовский улыбался, морщился, но постепенно торчать в лаборатории вошло у нее в привычку.

Серафима не врала, когда говорила Верстовскому, что ей нравилось в качестве развлечения заявиться в парфюмерный отдел, вынуть из стаканчика длинную пористую бумажку, напрыскать на нее из самых дорогих флаконов, с умным видом поднести к носу и с понтом делать вид, что выбирает духи. Ну, вроде как эти ей подходят, а эти — нет.

Теперь стало ясно, что блоттер все же не дает четкого представления о запахе. На нем слышно лишь верхнюю ноту. Надо нанести парфюм на запястье, минут десять подефилировать по магазину, а уж потом нюхать. Ведь на бумаге и на коже духи пахнут по-разному. Уф!

— Аромат духов, — разглагольствовал Верстовский, — не должен чувствоваться дальше расстояния вытянутой руки. Все остальное — пошлость! Кроме того, запомни: запах движется снизу вверх, поэтому, если носить его только за ушами, он улетучится быстрее.

Это Серафима усвоила сразу. Теперь будет знать, где прыскать! Жаль только — не для кого.

А по ночам ей снились ольфакторные пирамиды, среди которых разгуливал Верстовский и хихикал, глядя, как она мечется в поисках выхода. Серафиму эти сны ужасно злили, ведь получалось, что с ролью ученицы чародея она не справляется.

Ну, сны снами, а хорошо было уже то, что за несколько месяцев, проведенных у Верстовского, она почти выкинула из головы Дениса и его дружков-риелторов. Хотя душа болела. Как же так случилось, что она не смогла уберечь родительскую хату? Неужели это окончательно? Верить в самое плохое все же не хотелось, но как вытребовать свой дом обратно, она придумать не могла.

Что касается Верстовского, то поначалу он все же вызывал некоторую тревогу. Не раз и не два она принималась ругать себя последними словами за то, что вот так, запросто согласилась переехать к совершенно незнакомому дядьке. Терзаясь сомнениями, попыталась выведать о нем хоть малость у приходящей тетеньки. Та только плечами пожала. Ничего, мол, не знаю, деньги платит исправно, хотя и не очень много, не ругается, не пристает, с разговорами не лезет. И вообще нанял ее через объявление в газете. Она откликнулась, пришла, сговорились и разошлись. Все.

На саму Серафиму тетенька смотрела неодобрительно, если сказать мягко. Видно, подозревала, что молодая деваха приклеилась к старику неспроста. Сейчас ведь такое сплошь и рядом встречается. Будет мурлыкать и пузико деду чесать, пока не загонит старинушку в могилу, а потом все имущество заграбастает и уж тогда развернется во всю ширь.

Серафима ее не разубеждала. Да и как, если со стороны все так и выглядело? Только старалась поменьше с сердитой тетенькой пересекаться, а то после ее косых взглядов начинало чесаться между лопатками или икота нападала.

Конечно, можно было поискать информацию о Верстовском в Интернете, но залезать в компьютер хозяина, чтобы раздобыть сведения о нем же самом, Серафима считала неприличным, а своего не имелось. Да что компьютера! Даже телефон у нее был кнопочный и абсолютно допотопный. Хороший остался дома. У Дениса.

В конце концов, Серафима решила, что постепенно узнает Верстовского получше, ведь они общаются каждый день. Ну а то, что никаких развратных помыслов у него не имеется, она догадалась довольно скоро. Причем не только в силу почтенного возраста, который, с точки зрения Серафимы, давно поставил крест на сексуальных забавах. Буквально через месяц совместного проживания стало ясно, что как женщина она котируется у него где-то между гужевой лошадью и серой полевой мышью. Серафима решила, что это к лучшему, и на сей счет совершенно успокоилась.

Поначалу все, о чем говорил Верстовский, было для нее сложным и непривычным, однако, когда год перевалил через зиму и стал потихоньку приближаться к весне, она заметила, что на фоне прибавляющихся в голове знаний стала лучше распознавать ароматы, различая, например, лимон и кожуру лимона или разные виды мхов.

Если и не получится из нее ученицы чародея, то уж, во всяком случае, в жизни тонкий нюх пригодится всегда!

Постепенно Верстовский учил ее азам своей профессии, и, похоже, кое-что начинало, как он сам говорил, «вырисовываться». Он был неплохим педагогом — раздражительным, нетерпеливым, но, несомненно, талантливым. Когда у Серафимы ничего не выходило, сразу начинал обзывать ее колхозной дурой, дубиной и чуркой с глазами. Серафима почти не обижалась, потому что именно такой себя и чувствовала, хотя умом понимала, что все не так плохо.

К тому же случались и приятные бонусы. Когда на Верстовского находил стих поговорить о парфюмерии, он прекращал ругаться, лицо становилось мягким и даже светлело. В голосе исчезали противные скрипучие нотки и слышалось что-то таинственное, волшебное, чародейское. Во всяком случае, Серафиме хотелось так думать.

Короче, жизнь понемногу обустроилась и даже как будто улучшалась и улучшалась.

Во всяком случае, жила она сытно, в тепле и делала то, что получалось у нее лучше всего.

Окна ее комнаты выходили на дорогу. Через нее за высоким глухим забором стоял остов недостроенного дома. Дом обещал быть солидным, в два этажа плюс мансарда, но давно пребывал в плачевном виде и понемногу превращался, как говорил когда-то папка, в «заброшенку».

Зимой в саду дел почти не было, только в теплицах, поэтому Верстовский загружал ее занятиями, порой довольно скучными. Особенно она тосковала, когда наступало время ненавистных химических формул. Серафима так мучилась и страдала от этой тягомотины, что мечтала хоть о каком-то развлечении для мозга и души. Хорошо было бы смотреть в окно на медленно летящий снег, пушистые сугробы, изгибы покрытых инеем ветвей… Да мало ли что можно увидеть, глядя в окно и попивая горячий чай с конфетой! Однако мрачный вид «заброшенки» не оставлял простора воображению. Серафиме только еще тоскливее становилось, да мысли всякие противные начинали в голову лезть. Например, о том, что теперь в ее доме живет Дениска со своей мадам. Неплохо, наверное, живет. Ремонт, поди, сделал, как давно хотел. А может, и не стал. Он ведь ремонт на денежки Серафимы планировал, свои вряд ли тратить станет. А может, он сдал дом тем узбекам, что собирались овец разводить. В этом случае в доме полно узбечек и узбечат, пахнет овечьей шерстью, кислой кожей и молоком. Или от овец молоко не получают, только шерсть?

Насмотревшись на грустный вид соседского дома, Серафима ложилась спать в плохом настроении и обычно немного плакала перед тем, как заснуть.

Но по весне картина изменилась. За высоким забором вдруг наметилось явное оживление. Сначала туда-сюда стали ездить грузовики с разными стройматериалами, а потом застучало, завыло, затарахтело. Активная движуха привела к тому, что буквально за два месяца из унылой «заброшенки» дом превратился в симпатичное строение. Особенно хороши были большие окна и ярко-синяя крыша.

Вместе с домом повеселела и Серафима. Ведь у жилья всегда есть хозяева. А с ними можно подружиться. Ну или, на крайняк, просто познакомиться. Верстовскому это, наверное, не понравится, но пусть живет как хочет, а она от людей шарахаться не собирается! Проявлять особую прыть, конечно, не будет, но кивнуть при встрече с улыбкой или соли попросить — что в этом плохого? Чай, не в пустыне живем!

Ну а пока она с удовольствием наблюдала по вечерам за ходом работ и гадала, когда же все будет готово и появятся новоселы.

Впрочем, вполне возможно, хозяева уже тут. Вокруг дома ходило много всяких дядек. Возможно, среди них затесался и владелец. За работами наблюдает, например. Она даже пыталась его вычислить, но не преуспела. Мужики все были на одно лицо: пропыленные робы, потные загорелые рожи. Поди разберись!

А потом началась садово-огородная страда, и у Серафимы почти не осталось времени на отдых. Ясно, что и в окно пялиться стало некогда.

Она отвлеклась и про соседское строительство позабыла. Но однажды, зайдя в комнату, чтобы переодеться после того, как, ремонтируя поливочный шланг, вымокла до нитки, вдруг заметила, что стройка затихла. Выглянув в окно, Серафима увидела чисто выметенную территорию перед воротами и занавески на окнах второго этажа.

Вот это да! Въехали!

Вечером она убедилась, что новые соседи действительно заселились: в окнах горел свет, а из трубы маленького домика в углу участка валил дымок. Серафима открыла форточку и потянула носом. Баню топят. А дрова хорошие. Березовые.

Ну что ж, будем ждать, когда появится возможность познакомиться.

Но прошел месяц, а никого из соседей она так и не увидела.