SOSеди. История с географией

Елена Кузнецова

В тихом поселке, на умиротворяющем фоне подмосковной природы кипят нешуточные страсти. Соседи обеспечивают друг другу яркую, насыщенную событиями жизнь, посторонние оказывают им в этом посильную помощь. Тут обитают монстры и ангелы, и все в едином лице…

Флешбэки

Ольгуня

Ольгуня-старшая, бабушка Ольгуни-младшей, была лгунья.

Лгала про отца, говорила, что погиб в аварии. Соседка Петровна просветила: того, пьяного, вынесли неверные ноги под несущийся по дороге КамАЗ.

— А с КамАЗом шутки плохи, — встрял Виктор Степанович, автоэксперт, — КамАЗ десять тонн весит! Анекдот знаешь? Почему КамАЗ останавливается на красный свет? Потому что поперек может выехать другой КамАЗ…

Невестку свою, Ольгунину мать, бабушка называла деревенской дурой и алкоголичкой. А та вовсе не была глупой, просто так сложилось, что начала детей рожать, едва успев школу окончить. К бутылке же пристрастилась благодаря мужу, что сам пил и ей наливал.

Но главной ложью оказались бабушкины обещания. Она все Ольгуне повторяла:

— На мать надежды нет, но я тебя попечением не оставлю.

Поначалу и не оставляла.

Как братики-погодки появились и стало их пятеро на пятнадцати метрах, забрала шестилетнюю внучку к себе в комнатку. Поставила раскладушку, столик освободила для занятий. Учила молитвам, в церковь водила по воскресеньям.

Мать сердилась, но поделать ничего не могла. Бабушка одним словом невестку окорачивала.

— Уходи! — и дверь закрывала перед носом, когда та являлась скандалить.

Братиков они к себе ночевать брали, когда отец погиб, а мать устроилась посменной уборщицей на круглосуточное производство. Бабушка кашей накормит, Ольга книжку почитает, они и засыпают на кровати валетом под одним одеялом.

Потом Алевтина как одинокая и многодетная сдала Мишку и Сашку в интернат. Хотела дочь туда пристроить, но бабушка не позволила.

— Сама выращу, — сказала.

— Трудно с мальчишками, — позже пояснила Ольгуне. — В казенном доме их лучше управят. А мы с тобой вдвоем тихо-мирно поживем.

И вскоре после того померла.

Целый день они тогда белье настирывали, и свое, и братиков, и «пьяницы безголовой». Вечером Ольгуня-старшая пожаловалась на слабость, прилегла в одежде на кровать и заснула. Младшая потихонечку помолилась, свет погасила и тоже легла, а наутро оказалось, что бабушка уже холодная и не дышит. Врачи сказали, несколько часов как скончалась.

— Праведница была, оттого легкую смерть Господь послал, — переговаривались тетки на отпевании. — Это счастье, так уйти. Не болела, не мучилась…

Ольгуне-младшей это не казалось счастьем. Но она стала лгуньей по примеру бабушки, начала обманывать себя, притворяясь, что верит в жизнь вечную, ходила в храм за утешением, плакала о том, что человек слаб, подвержен гибельному разрушению. Пела на клиросе, помогала посильно по хозяйственным делам.

Церковные тетушки ей приработки находили. С детьми посидеть, дом прибрать, стариков присмотреть, в магазин им сходить и прочее. Алевтина уж и не думала дочь никуда сдавать, все домашние заботы были на той.

Порой в приступе острой алкогольной недостаточности Алевтина в нетерпении ждала дочь, чтобы перехватить копейку. Знала, что та бережливая, денежку, хоть и маленькую, старается копить, откладывает.

Просила:

— Слышь, доча, дай мне рублей сто, или лучше двести. Душа не на месте, надо поправить.

Ольгуня доставала из потрепанного кошелька одну или две бумажки по сто рублей, протягивала матери. Молча. Просящему дай.

Алевтина тут же ноги в сапоги, шальку, пуховик. Одежда хорошая, теплая, почти неношеная, тоже Олька из церкви носит, жертвуют. А чего не жертвовать, если вещи девать некуда? На помойку теперь и то бесплатно не отнесешь.

— Спасибо, выручила. Ты не думай, с получки отдам я.

И бегом, только двери хлопают.

Был у матери определенный кодекс чести, пообещав, она отдавала долги, если про них помнила, конечно. Но Ольгуня всегда отказывалась отдачу принимать.

Мария

Мария со школьного детства привыкла к отторжению: девочки шептались о чем-то важном и замолкали, стоило ей подойти. Однажды десятилетняя Маша спросила одноклассницу в неформальном общении, во дворе:

— Ань! А что в классе про меня говорят?

Аня посмотрела с сомнением, но не удержалась от искушения ответить:

— Говорят, что ты задавака и воображала.

Маша даже не обиделась, настолько сказанное не соответствовало действительности. Она была воспитанной девочкой из приличной семьи, не занудой, не доносчицей, хорошо училась и всегда была готова помочь.

Мария росла, и росла полоса отчуждения.

Девочки прибегали к классручке, шептали в большое вялое ухо.

— Вот вы, Елена Александровна, краситься запрещаете, а Добровольская ресницы подводила в туалете, — сообщала одна.

— Ага, и румянилась, — подхватывала вторая.

— Ябедничать нехорошо, — лицемерничала классная в предвкушении возможности умыть слишком яркое девичье лицо.

Мария не красилась. Просто у нее были ресницы. Длинные, густые и темные, даже и на самых кончиках. И еще она постоянно краснела, давая поводы: мальчикам заглядываться исподтишка, девочкам завидовать, классной руководительнице, измученной неудачами в личной жизни, умывать ее ледяной водой. Результат злопыхательниц не радовал — ненавистные ресницы слипались от воды и становились словно бы еще гуще и темнее, противные щеки виновницы, понятное дело, полыхали вовсю. Молодой географ как-то замер, открыв рот, посреди школьного коридора, с кипой журналов и контурных карт под мышкой. Так бы и стоял, хорошо, звонок прозвенел, отрезвил юношу. А всего-то Маша вышла из туалета, очередной раз умытая по клеветническому доносу.

Хорошенькая, говорили знакомые. Прохожие и незнакомые засматривались. Мужчины были назойливы, порой чересчур. Больше ничем и не обернулась для нее ее так называемая красота.

Закончила школу она с двумя четверками в аттестате. Получила скучное вечернее образование, закончила исторический факультет педагогического института, будучи на кафедре секретаршей. Удобно — поработал и пошел на занятия. Спокойно — никто из преподавателей «своих» не обижал.

За ней ухаживали средних лет лысоватый рыхлик-доцент, чуть помоложе волосатый хлюпик-аспирант; намеки позволял себе и исполняющий обязанности завкафедрой предпенсионного возраста. Интрига развлекала институтских дам, но Марианна быстро лишила их удовольствия наблюдать, гадать и сплетничать, выйдя замуж за однокурсника Сашу Головина.

— Много мускулов, мало мозгов, — безапелляционно охарактеризовала молодожена куратор курса Раиса Викторовна.

— Для этого дела мозгов не надо, — сообщила почасовичка Алла Францевна, сухая старушонка, торопливо обжигаясь чаем (ей надо было спешить на занятия в следующий вуз, а это сорок минут общественным транспортом).

— Зато мускулы для этого дела в самый раз, — мечтательно вздыхала Зоя, девушка сорока лет, самая молодая в компании преподавательш.

— В общем, дура, — подвели они итог — надо было Борисыча брать.

Петр Борисович был тот самый ио, что испытывал непреходящий интерес к студенткам, и часто приглашал их на индивидуальные консультации. Прежде чем лишиться должности (очередной первокурснице не было восемнадцати, но зато у нее был грозный папа), он протащил Марию с ее хлипкой диссертацией по всем научным фарватерам. Безвозмездно, если не считать пары тысяч долларов на мелкие расходы чиновникам от образования. Безумные по тем временам деньги (можно было комнату на них купить или дачу небольшую), тоже не стали проблемой — Саша уже «крутился», зарабатывал.

«Остепенившаяся» Маша получила должность на кафедре геополитики в очередном выросшем на политой амбициями и взятками академической почве университетском новообразовании. Благодаря тем же связям бывшего ио. В учебном заведении головокружительно одновременно обучали востребованным специальностям нынешнего дня — социологии, психологии, маркетингу, дизайну и рекламному делу.

Она всегда прелестно выглядела и этим словно отвергала возможность ментальной конкуренции. Была не жадна и не скандальна, потому не завела явных врагов; а тайных обескураживала хорошим отношением. Нынче считалась старожилом, и ей многие вольности дозволялись, свободный график работы, например, и дистанционные курсы вести. Начитаешь лекцию, выложишь и свободен. Ну если только видеоконференция или семинар… так это лишний повод нарядиться.

Сын у них с Сашей получился как раз после ее защиты, чудный малыш. Улыбчивый, покладистый, не капризничал, болел редко. Родители переехали в Ленинград, где отцу предложили работу, оставив им трехкомнатную квартиру. Сын вырос, выучился. Постепенно тесная квартира в останкинской панельке стала для их семьи маловата.

Когда Денис, сын, занял отдельное помещение, а Саша завел в спальне и в гостиной плазменные экраны, беспрерывно, как птичий двор, болбочущие крикливыми голосами, Марии зачастую приходилось в ванной спасаться. Благо, ванна большая, отдыхай, на надувной подушке полеживая. Да особенно не залежишься, при совмещенном санузле.

Все собирались купить что-то просторней, престижней, только руки не доходили. А потом Денис снял жилье и съехал. Вырос мальчик, а Мария и не заметила, как.

— Может, дом обновим мезенский? — спросила она мужа.

Дом в ближнем поселке был родовым гнездом Головиных, и пустовал со времени смерти его родителей.

— Умница, — Саша пребывал в превосходном настроении, приподнятом и игривом. — Сам об этом думаю. Стародачное место, Москва рядом, пятнадцать минут, и ты на месте.

Тогда же все и решили.

Конечно, дорога занимала вовсе не пятнадцать минут. Это Саша как за руль сел в восемнадцать лет, так из-за него и не вылезает. Марии водить автомобиль категорически не понравилось. Машина была тяжелой и громоздкой, слушалась плохо, на пути постоянно встречались препятствия, любая опасная ситуация выбивала из колеи, лишала душевного равновесия. Курсы вождения Маша закончила, получила права, положила их в бумажник и забыла о них с облегчением.

— Давай тебе женскую машинку купим, — неоднократно предлагал Саша.

— Какая она, женская машинка? — спрашивала она.

— Ну такая… красненькая, — отвечал он.

— Я красный цвет не люблю, — говорила Маша, и их разговор на этом заканчивался.

Ася

Ася может себе позволить некоторые вольности. Когда государство приказало долго жить, оказалась в числе наследников, пусть и не первой, и даже не десятой очереди. Она бумаги на землю оформляла. Доход, конечно не тот, как если бы госдачи, пионерлагеря и сельхозугодья распродавать, но благодарности капали, а иногда и струйкой текли. Ася деньги не копила фанатически, она ими распоряжалась. Детям образование дала, купила квартиры, машины. Дальше — сами справляйтесь. Дочке подкидывала на булавки тайком. Сын узнавал, упрекал, что она Адельку больше любит.

Адель, дочь, Ася и вправду больше любила, а Руслана, сына, больше жалела. Потому что мужиком быть ноша трудная, для многих неподъемная. Вот муж Асин, взял и сошел с дистанции. Не выдержал перестройки, не вынес перемен. Ныл, жаловался, после на диван лег. Полгода лежал, телевизор смотрел, только на поесть и оправиться отвлекался. Ася не вытерпела. Согнала с дивана и отправила туда, откуда пришел, в Зюзино, в комнату коммунальную. Он съехал, там вскорости и инфаркт его скосил. Дети к происшедшему отнеслись с равнодушием, их раздражало, что отец на диване лежит, вместо того чтобы об их будущем заботиться. Асе тоже хорошо, свободно стало, никто не пыжится, внимания не требует постоянного.

С годами пополневший и полысевший, Руслан стал напоминать Асе своего отца и ее мужа, Лаврентия, бездельника Лаврика. Только вот Русик работает день и ночь, а Наталья, невестка, лишь приказывает: то хочу, этого давай. Ася бы давно вмешалась, если бы не внуки. Внуков Ася любит больше всего на свете и ради них готова даже их мать терпеть.

Адель же непутевая до сих пор не замужем. Скоро сорок, а все кавалеров перебирает. Она, как мать, пухлая и не сильно взрачная, но голодом себя морит, волосы наращивает, ногти клеит, в морду уколы делает и получилась из нее почти настоящая звезда.

Матерью она командует, то велит ко врачам идти, то зарядку делать, то на диету сесть, то компьютер с интернетом осваивать. Ко врачам Ася ходит, куда деваться, про зарядку и диету забывает. Но компьютер с интернетом осваивает, да. Потому что там ты становишься, кем захочешь и делаешь, что хочешь, но главное, получаешь власть, а она, пожалуй, в этой жизни слаще и приятнее всего.

В целом Ася наслаждается безответственностью старой, толстой и финансово состоявшейся женщины. Активы ее умело распиханы по разным «корзинам». В них, помимо банковских вкладов и стандартного золотишка, квартирки, двухкомнатная в Москве, пусть и в Бибирево, а также трехкомнатная в Гущино. Жилье покупалось через сослуживицу по Гущинской администрации. Дочка с маминой поддержкой риэлти-фирмочку организовала и неплохо преуспела, надо сказать. Учет участков и домов частного сектора всего Гущинского района через Асины руки проходил. Услуга за услугу. Ася информацию, ей — выгодные предложения.

Тогда же, в девяносто шестом, мезенская земля ей удачно подвернулась. Асе давно поселочек глянулся. Расположился рядом с колхозным Звягинцевом и с промышленным Гущино. Но стоял особняком и свысока поглядывал. Сквозь сосны да ели.

Да, в Мезне были сосны, ели, широкие улицы, красивые дома, солидные участки, неспешные люди в сарафанах и шортах. А за железной дорогой — избушки, колодцы, частоколы, куры, гуси, глухие закоулки и рабский колхозный труд. Широкие песчаные пляжи и заповедные луга Мезни тут переходили в вытоптанные общественные выпасы, над которыми вились слепни и оводы. Да и сама речка теряла размах, превращаясь в болотистый ручей, петляющий меж глинистых откосов.

В Звягинцеве начальная школа и филиал райпо, а в Мезне школа средняя, детский сад, рынок, клуб с дискотекой, кинотеатр, молочная, хозтовары, культмаг, аптека. Вот такая несправедливость!

Ася росла в Гущино, а бабушка с дедом по матери жили в Звягинцево. Бабушка носила летом ситцевый халат, зимой поверх телогрейку, а также во все времена года резиновые сапоги. Дед даже летом телогрейку не снимал, и пахло от него табаком, а больше Ася ничего не помнила, он умер, когда она маленькой была. Каждое лето она проводила у бабушки, в небольшом засыпном домике на улице под названием Пионерская. Рядом Советская, Школьная, Центральная, чуть поодаль — Ленина, Куйбышева и Коминтерна. Все Звягинцевские улицы упирались в поля да коровники, кроме Шоссейной, что прямо в Гущино вела, через кооператив «Здоровый Быт».

Так оно там все и осталось, только коровники развалились, поля заросли сорняками и борщевиком, избушки кое-где приросли кирпичными пристройками, а на самых унавоженных местах, где в чахлые струи Мезни впадает мелкая речка Метелица, воздвигся за стеной элитный коттеджный поселок с гордым именем Мезня-2.

Ася в свое время руку приложила к переводу этих земель из сельхозназначения, но жить в Мезне-2 ее не тянуло. А вот Мезня первая, хоть и обветшалая, утратившая аристократический лоск, притягивала Асю неодолимо. Повезло, ухватила она старый участок, хоть и изрядно обкусанный наследниками: вместо сорока соток десять с дощатой развалиной в нагрузку. Вычистила территорию, возвела кирпичный дом в три с половиной этажа, и наблюдая с башенки за копошением соседей, напевала под нос:

— Живет моя отрада в высоком терему…

Ася знает, что ее личная отрада в терему обитает и более нигде. Тут она впервые в жизни почувствовала себя счастливой. И окончательно свободной. Свобода, правда, и без счастья бывает, а вот наоборот вряд ли случается.