Спаси нас, Господи, от всяких перемен!

Елена Поддубская, 2016

Действие романа происходит в стране, в которой меняется режим правления. Люди приспосабливаются к новому существованию, зачастую поступая как выгодно, а вовсе не так, как предписано нормами морали или божьими законами. В результате всякое безумие получает своё возмездие. Содержит нецензурную брань.

11

Двадцать второго июня две тысячи тринадцатого года природа зарёй так и не разродилась, и день не удался. Ночной туман сменился серостью, отчего в Южном было неуютно и зябко. Из-за резкого похолодания посреди лета Настя лежала в родительской спальне с закрытыми глазами, стараясь не двигаться. Мать, пытаясь расшевелить, заставляла её то поесть, то помыться… Мари и отец раздражали. Отец — особенно. Возвращаясь домой угрюмый и злой, он закрывался в зале, громко включал телевизор, и из-за толстых стен доносились крики с экрана, кашель и другие физиологические звуки выпивающего. Для отца Настя словно перестала существовать.

Жизнь казалась девушке пустой и ненужной. На тумбочке лежали таблетки, которые теперь надо было пить горстями: кроворазжижающие, иммуностимулирующие, антидепрессанты и транквилизаторы, а ещё болеутоляющие и противовоспалительные. От нечего делать Настя стала выковыривать их из упаковок и складывать в одну горку. Мари, читавшая что-то в Интернете, то и дело оглядывалась на сестру, но ничего не говорила. Невыраженный, меланхоличный взгляд Насти шатко граничил с плачем и требованиями любить её и заботиться о ней побольше. Она нарочно громко вздыхала, шумно поправляла лангеты, охала, шуршала упаковками от таблеток, но Мари что-то списывала карандашом с экрана, потом тёрла надпись резинкой до дыр, опять писала, опять тёрла, не реагируя на сестру «Крыса. Поди, рада радёшенька, что я останусь на всю жизнь калекой», − злилась на неё та. Мрак за окном способствовал тому, чтобы на глаза Насти наворачивались слёзы.

Жалобно замяукал мобильник. Звонила Вера и просила подругу открыть дверь в подъезд; звонок переговорного устройства не работал у Уховых уже больше месяца. Мари, обрадовавшись гостье, стала расспрашивать, когда и куда Ивановы едут в предстоящие каникулы. Катя и Егор, как всегда, собирались в июле в Юрмалу, а в конце августа − в Турцию. Вере, по горло наевшейся за двадцать шесть лет однотипными курортами с их размеренной скукой, лучше отдыхалось с друзьями на Азове. Там молодёжь ловила осетров, ходила по морю на лодках, варила уху на костре, каталась на лошадях.

— Мария, иди убери на кухне! — властно приказала Настя. Взрослый разговор с подругой был не для ушей двенадцатилетней пацанки. Не споря, Мари ушла мыть чашки, что до сих пор стояли на столе после завтрака.

— Как ты тут? — Вера кивнула на гору таблеток, выложенных на тумбочку. — Травят?

— Могли бы — уже удушили бы. И чего я, Вера, такая невезучая? Вчера эта мелочь пузатая, — Настя кивнула в сторону кухни, — подняла крик, что я сплю на её месте. А сама целыми днями за мной подглядывает.

Вера промолчала, мысленно благодаря родителей и за отдельную комнату, и за участие в её жизни. Три года назад она закончила юридический факультет, и Егор взял её консультантом по бизнесу на свою фирму. Накручивая локон на палец, Настя молчала. Если бы не плавающий взгляд, она сейчас была бы очень похожа на свою мать. Из-под кровати вылез маленький одноглазый котёнок.

— Это у нас ещё кто? — Вера наклонилась и взяла его на руки. Котёнок пискнул. Тут же с лоджии вальяжно показался другой кот − Глазастик, взрослый, тоже одноглазый, и ревниво прыгнул к Насте на кровать.

— Дай! — Ухова потянулась за малышом. — Нашла на помойке ещё до того, как бабахнулась, — она пошевелила ногой в лангете: − Люди такие безжалостные…

Вера легонько ущипнула подругу за тощую голень, выглядывавшую из лангета. Кожа на ноге растянулась, как ослабленная резинка.

− Ты сегодня хоть что-нибудь ела?

Настя неопределенно махнула и отодвинула ногу:

— Маме теперь некогда нас кормить: целыми днями пропадает у Сюзанны.

— Так ведь они дружат…

— Дружат… — Настя усмехнулась. — Это с тётей Катей мама дружит, а на Сюзанну она молится. − От злости девушка гладила котёнка с такой силой, что, казалось, снимет ему скальп. Тот беспомощно попискивал, но не убегал. — Сюзанна — это женский идеал. Благополучная и успешная, − копируя интонацию матери, Настя возвела глаза к небу. — Только где бы она была, эта успешная, если бы не бывший муж? Это тебе не мой Киселёв с его сорока штуками.

В раскрытой записной книжке подруги лежала фотография мужа.

— А с Мишкой что? — спросила Иванова.

— Ничего. Задолбал: «Иди работай, иди работай…» − Настя бросила крутить пряди и снова стала ковырять заусеницу на большом пальце.

— Что, и сейчас? — Вера одним ноготком постучала по лангету, жалея.

С малых лет они настолько привыкли друг к другу, что, даже не видясь неделями, постоянно перезванивались. Но в последнее время Вера стала уставать от нытья подруги: все-таки уже четыре года, как та окончила технологический факультет, стажировалась в международной компании «Бондюэль». Так почему же не пошла работать, заявив сначала, что ей срочно нужен ребёнок, а год спустя, так и не забеременев, согласившись быть домохозяйкой, как мать.

— Глупости! Ты же — зависимая, и что? Делаешь что хочешь, ходишь куда хочешь. И денег тебе папа всегда даёт, − беспечно отмахивалась она от воплей Раисы по поводу того, что в нынешнем мире женщина не должна быть зависимой, и быть домохозяйкой — не так-то легко. Получив в 2009 году диплом по профессии «Экономика, управление и бизнес», Настя не имела ни малейшего представления даже о том, сколько требуется денег для такого простого «предприятия», как семья. Выйдя семь лет назад замуж, она таскала теперь деньги на свои потребности не из родительского кошелька, а из мужниного. В магазин молодая жена ездила как на экскурсию, кидая в корзинку первое, что понравится, и не глядя на цену. На базар не ходила. Народу там — тьма, а случись чего, концов не найдешь. В супермаркетах были хотя бы камеры наблюдения и охранники. Про стоимость жилья и коммунальных услуг Настя тоже ничего не ведала. Оплатой квитанций занимались родители Миши; квартира ведь была их. Чего уж говорить про траты на машину? Права, подаренные ей на совершеннолетие, девушка видела только раз и водить машину не хотела. То, что ей напоминали об обязанностях, злило, но Миша, похоже, не хотел больше терпеть на шее иждивенку.

Настя посмотрела со слезами на глазах; приступы внезапной жалости к себе были у неё давно отработанным трюком:

— Никому я, Вера, не нужна. И никогда не была нужна, − завела она привычную уже пластинку. Жалеть её не хотелось: любой помог бы ей найти работу, прояви Настя хоть малейший к этому интерес.

— Ладно, не ной, − Вера погладила подругу по руке. Настя одёрнула руку: ей не нужны были ни эти ласки, ни эта забота. Более того, они казались ей противными даже от мужа. − Хочешь — приходи к нам, как тогда! — предложила Иванова. Настя глубоко вздохнула. Катя, безусловно, всегда была рада видеть и её, и Мари, бывавшую у крёстных гораздо чаще, чем об этом знали родители или сестра. «Но кто же мне тогда чаёк с лимончиком в постель принесёт?» — пронеслось в голове болящей. У соседей прислуживать ей точно было некому.

Три года назад Настя уже уходила к Ивановым на месяц. Решив поменять свою жизнь, она собралась тогда развестись, бросить институт и пойти работать учеником косметолога в салон красоты рядом с домом.

Хватаясь от таких новостей за тонометр, Раиса сморщилась:

− Ты хочешь всю жизнь кому-то выдавливать прыщики?

— Что ты в этом понимаешь?! — ответила дочь с гонором и игнорируя слова матери про её резко упавшее давление: — У них там крутой салон, мажут тело шоколадом!

— Да-да, мажут всяких плешивых-паршивых шоколадом, чтобы от них меньше разило, — поддержал Анатолий жену и тут же выматерил дочь от души: — В твоём возрасте, Настя, пора браться за ум. Поступила в институт — закончи! Мы на одних репетиторов для тебя угрохали целое состояние.

— Мне не нравится ваш институт, − заплакала девушка.

— А что тебе нравится? Всю жизнь сидеть на шее родителей? — ответил Анатолий, не поддаваясь жалости; в отличии от жены, давно уже понял стратегию старшей дочери. — И вообще: нехер шляться туда-сюда. Вышла замуж — живи! Кто ещё, кроме Миши, будет тебя терпеть? Истерички — что ты, что мать твоя! − Непокорную жену, вставшую было на сторону дочери, Ухов «вылечил» тут же, обещая урезать деньги даже на еду: — На картошке пусть сидит! И вам всем полезно. А то — фруктики им с базарчика, парное мяско… Ох.ели вы без меры. Научи дочь варить кашу и борщ, а то от неё любой муж сбежит, − потребовал он у жены мимолётом, тут же возвращаясь к «воспитанию» детей: − Одна − корова! Выросла, а ума не набралась. И вторая вон на подходе — не знает, как пакет с молоком открыть, чтобы не пролить половины.

— Ты опять меня гонишь?

Настя дула губы, заламывала руки и закатывала глаза, демонстрируя скорую потерю сознания. Раиса тут же охала, бежала за аптечкой, умоляла не орать. Но на мужчину такие сцены уже давно не действовали: надоели ему эти бабы! Поэтому в таких ситуациях он начинал бить кулаком по столу, требуя прекратить «концерты». От его крика замирал даже кот. При очередном скандале он мигом слезал с кухонного стола и ретировался в безопасное место в конце коридора. Раиса, закрывшись на ключ в спальне, давала понять старшей дочери, что у них нет места: с мамой на большой кровати теперь спала Мари, а на месте проданной детской кроватки стояло бюро с компьютером. Ей не было никакого резона ссориться с мужем − приближались летние распродажи, а там уже не за горой и день рождения Раисы в августе. Так, выставленная за дверь с напутствиями помириться с мужем, летом две тысячи десятого года Настя на месяц оказалась у Ивановых вместе с Глазастиком.

С тех пор как в сентябре 2001-го умерла рыбка Матильда, а после неё строем ушли в мир иной два хомяка и одна канарейка, всю последующую зиму Уховы ломали голову: какое же животное завести? Мари тогда была совсем маленькой, её зверьки не интересовали, а вот Настя каждый день просила у мамы то нового хомячка, то опять рыбку.

— Я бы купил, — жаловался Ухов Иванову. После возвращения из Испании они теперь регулярно захаживали в гараж «вдарить по пивку». — Но ведь каждый раз, когда эти твари дохнут, дома истерики с похоронами и недельными поминками. И ребёнку стресс, и мне на душе говённо.

— Тогда купи ей черепаху, — посоветовал Егор. — Они по триста лет живут.

— Да? — Ухов шутки не понял и до третьей бутылки рассуждал, где же ему раздобыть черепаху.

А уже скоро, в начале марта две тысячи второго, Иванов принёс Уховым котёнка: окотилась кошка, которую на фирме держали для ловли мышей. Соседи «усыновили» его сразу же, не дожидаясь, когда ему исполнится месяц. У мамы-кошки не было молока; оказывается, у животных такое тоже бывает.

— Бедный, — жалела малыша Настя, отпаивая его молочными смесями сестры. Звериный детёныш сосал их за милую душу, умильно причмокивая вместе с малышкой. Имя Глазастик котёнок получил потому, что верхнее веко слева было у него парализовано.

На шум, раздавшийся с кухни, Настя неприятно сморщилась:

— Опять эта косолапая что-то уронила… − оторвав заусеницу и вздрогнув от боли, она посмотрела на Веру. Та улыбнулась:

— Уронила — поднимет. − Ивановой всегда хотелось иметь сестрёнку. Но о проблемах матери она знала. Как, впрочем, знала и про то, что не родная. Хотя это мало что меняло − Катя всегда была для Веры мамой. − Так что насчёт переезда к нам?

— Да, наверное, перееду. Пусть возятся со своей Машкой. Зачем я им? Они меня ни на родины, ни на крестины не звали. − Теперь Настя говорила явно не своими словами и даже не своим тоном. Думая об этом, Вера вспомнила, как в две тысячи первом крестили Мари…