Энеида

Иван Котляревский

«ЭНЕИДА» Ивана Котляревского – удачное сатирическое изображение украинского панства 18—19-х веков, обычаев и нравов дворян тех времен.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Эней, поплывши синим морем,

На Карфаген смотрел порой;

Он со своим боролся горем,

Давился грустною слезой.

Хоть от Дидоны плыл он спешно,

Но плакал горько, безутешно.

Прослышав, что в огне спеклась,

Сказал: «Пусть вечное ей царство,

А мне — при жизни государство,

И чтоб еще вдова нашлась!»

Вдруг море как-то всколыхнулось,

Крутые волны поднялись,

И ветры бойкие задули,

Челны на море затряслись.

Водою черт-те как крутило,

Что всех едва не утопило,

Вертелись лодьи как юла.

Троянцы в страхе задрожали,

А делать что — оне не знали,

Казалось, все: пришла хана.

Один Энеевой ватаги,

Что по-троянски Палинур;

В нем было больше всех отваги,

Он смелый был и балагур;

Он раньше всех тут спохватился,

К Нептуну дерзко обратился:

«А ну, старик, умерь свой пыл!

Ты что, врагом стал нашим тоже?

Так поступать тебе негоже!

Или про взятку позабыл?»

Сказав свое Нептуну слово,

Он обратился к землякам:

«Бывайте, братцы, все здоровы!

Нас тут относят к дуракам.

Куда, ребята, дальше шляться?

В Италию, знать, не пробраться,

За что-то море мстит сполна,

Италия отсель не близко,

А морем в бурю ехать слизко,

Не подкуешь же ты челна?

Вот тут землица есть, ребята,

Отсель она недалеко:

Сицилия, добром богата,

Добраться до нее легко.

Давайте лодьи к ней направим,

Там горести свои оставим,

Там добрый царь живет Ацест.

Мы там как дома жизнь наладим,

И как обычно загуляем,

Там у него что хочешь есть».

Троянец каждый ободрился,

Как будто вдруг увидел порт.

Как стрелы, лодки понеслися,

Ну, словно стал толкать их черт.

Их сицилийцы как узрели,

Из города, как одурели,

Помчались к морю их встречать,

О всех делишках расспросили,

Друг с другом быстро подружились

И к королю пошли гулять.

Ацест Энею, словно брату,

Большую ласку оказал,

И, быстро пригласивши в хату,

Ядрёной водкой угощал.

Тут на закуску было сало,

Лежало колбасы немало,

И хлеба полно решето.

Троянцам всем налили тюри,

Спать дали по овечьей шкуре,

Чтоб шли, куда захочет кто.

Тут сразу начались банкеты,

Лилися водки, вина, сбитни,

В горшках — гусиные паштеты,

Хлеб подавали с квасом ситный,

Селёдки шведские всяк ел.

Эней с дороги так надрался,

И пенной вдоволь нахлестался,

Так что едва не околел.

Эней, хотя и был под мухой,

С умом обычно дружен был,

Богов по жизни часто слушал,

Отца покойного он чтил,

Отец тогда концы откинул,

Штоф лишний в глотку опрокинул,

Анхиз по пьянке дуба дал.

Эней решил обед устроить

И нищих пищей удостоить, —

Чтоб душу бог в раю принял.

Собрал троянскую общину,

Сам вышел к ним потом во двор,

Спросил совета, как мужчина,

Завел неспешно разговор:

«Друзья-товарищи, Трояне

И все крещеные миряне!

Был у меня Анхиз-отец.

Его сивуха запалила

И живота укоротила,

Таким был батюшки конец.

Затеять я решил поминки,

Обед поставить беднякам

Хоть завтра — что тянуть волынку?

Скажите: сяк угодно вам?»

Сего троянцы и желали,

Все в один голос заорали:

«Хозяин, бог тебя спаси.

Ежели хочешь честно знать,

Мы будем дружно помогать,

Ведь ты наш государь еси».

И сразу дружно все пустились

Мед-вина, мясо покупать,

Хлеб, калачи в момент родились,

Пошли посуду добывать;

Кутью медовую сварили,

И сбитень свежий насытили,

Договорилися с попом;

Своих хозяев посзывали,

Блаженных всяких наискали,

За звон платили серебром.

На день другой пораньше встали,

Огонь пожарче развели

И мяса в казаны заклали,

Варили блюда и пекли.

Пять казанов стояли юшки,

Борща было почти не шесть,

Баранов тьма была варёных,

Кур и гусей, утей печёных,

Чтоб досыта всем было есть.

Ведёрки водок там стояли,

И браги полные бадьи;

Варево в кадки выливали,

Всем раздавали черпаки.

Как «Со святыми» оторали,

Эней наш залился слезами,

Все стали ложками махать.

Наелися и нахлестались,

Ходили, ползали, валялись…

Куда уж дальше поминать?

Эней со всею голытьбою

Анхиза славно поминал,

Не зрел ничё перед собою,

На ноги вовсе не вставал.

А после малость оклемался,

Очухался, заулыбался,

Пошел к народу, тет-а-тет.

Достал из торбы горстку медных,

Сыпнул их во скопленье бедных,

Чтоб помнили его обед.

У Энея ноги заболели,

Не чуял рук и головы,

Напали слабости с похмелья,

Глаза — ну, прям как у совы.

Живот бочонком, лик как рыло,

На свете ничего не мило,

«Мыслите» по земле писал.

С тоски ослаб и изнемог,

В одежде, не раздевшись, лег

Под лавкой до рассвета спал.

Проснувшись, как осина трясся,

Сосало в брюхе, как глисты;

Переворачивался, мялся,

Не знал, чем душу отвести,

Пока не выпил полквартовки

Настоянной с имбирем водки

Да ковшик пенного винца.

С-под лавки вылез, отряхнулся,

Чхнул, пукнул, разом встрепенулся,

Промолвил — пьем, мол, до конца.

Собравшись, все его ребята

Опять к своим столам пошли,

Пить, словно брагу поросята,

Вновь принялись всё, что могли.

Тянули пойло вновь троянцы,

Не отставали сицильянцы,

Черпали дружно, нарасхват,

Кто больше всех глотал сивухи

И мог осилить три осьмухи,

Тот был Энею друг и брат.

Эней наш так раздухарился,

Решил игрища завести,

И пьяный сразу развопился,

Бойцов, мол, надо привести.

У окон школьники скакали,

Цыганки с бусами гадали,

Скрипели палками слепцы.

Звучали рядом всяки вопли,

Детишки вытирали сопли,

Шатались пьяны молодцы.

В присенках господа сидели,

А во дворе стоял народ,

Из окон барышни глядели,

Иной торчал поверх ворот.

Ну, вот пришел боец-задира,

Силач, бездельник и проныра,

И звался молодец Дарес;

На бой кулачный звать он начал,

Всех окружающих подначил,

Визжал как ошалевший пес:

«Эй, кто со мною станет биться,

Моих покушать тумаков?

Кто хочет юшкою умыться,

Кому не жаль своих зубов?

А ну, а ну, иди быстрей,

Сюда на мой кулак скорей!

Я фонарей вам насажу,

Штаны на голову надену,

Сюда, детсадовцы — спортсмены,

Я лоб любому размозжу».

Дарес долгонько дожидался,

Но с ним на бой никто не встал:

С ним, видно, драться всяк боялся,

Настолько всех он запугал.

«Да вы, я вижу, все трусливы,

Как бабы ночью, боязливы,

Знать, уж обделались совсем».

Дарес все больше насмехался,

Собой кичился, величался,

Аж слушать стыдно стало всем.

Абсест троянец рассердился,

Энтелла вспомнил он бойца,

Против Дареса распалился,

Не ждал той похвальбе конца,

Энтелла стал искать скорее,

Чтоб рассказать про оскорбленье

И чтоб Даресу сдачи дать.

Энтелл был очень смелый, дюжий,

Мужик плечистый, неуклюжий,

Тогда, напившись, лег он спать.

Нашли Энтелла еще пьяным,

Он под забором мирно спал;

Будили всякими словами

его, беднягу, чтобы встал.

Над ним ужасно все кричали,

Ногами еле раскачали,

Глазами он на них моргнул:

«Чего вы? Что за сучий потрох,

Сломали мужику весь отдых»,

Сие сказав, опять уснул.

«Да встань, будь добрым, друг любезный! —

Абсест Энтеллу приказал.

«Подите все на штырь железный» —

Энтелл на всех так закричал.

Узнав, однако, про причину —

Абсест ему толмачил чинно, —

Вскочив проворно, молвил так:

«Кто, как? Дарес! Ну, стойте, наши!

Сейчас сварю Даресу каши,

Сперва хлебну на четвертак».

Приперли с котелок сивухи,

Энтелл ее в момент махнул,

И вот от эдакой мокрухи

Вспотел, наморщился, вздохнул,

Сказал: «Пойдемте, братцы,

К Даресу, хвастуну — засранцу!

Ему я ребра потопчу,

Сомну его всего, как тряпку,

И изувечу, как собаку,

Как драться — мигом научу!»

Вот встал Энтелл перед Даресом,

Сказал ему, смеясь: «Давай,

Линяй, поганый неотеса,

Заранее отсель тикай;

Я раздавлю тебя, как жабу,

Сотру, сомну, мороз как бабу,

Что тут и зубы ты сотрёшь.

Тебя и дьявол не узнает,

С костями черт тебя сглодает,

Уж от меня не улизнёшь».

На землю положил он шапку,

Рукав по локоть засучил,

Рубаху сгреб свою в охапку,

Даресу кулаком грозил.

Со зла скрипел порой зубами,

И топал по земле ногами,

И на Дареса налезал.

Дарес не рад такому лиху,

Он бы ушел спокойно, тихо,

Энтелла лучше бы не знал.

В то время боги в рай собрались

К Зевесу в гости на обед,

Там пили, ели, забавлялись,

Не зная наших горьких бед.

Столы накрыты были пышно:

Хлеба, ковриги, сливы, вишни,

И кулебяки, и коржи,

стояли впомесь там салаты,

и были боги все поддаты,

надулись, словно бы моржи.

Внезапно забежал Меркурий,

Запыхавшийся, в зал к богам.

И подскочил котищем хмурым

К горячим в масле пирогам:

«Хе-хе, вот как вы загулялись,

Что и от мира отказались,

Ни совести нет, ни стыда.

В Сицилии вон что творится,

Там вой, будто идёт Орда».

Услышав, боги зашептались,

Из неба выткнули носы,

И на бойцов смотреть пытались,

Словно лягушки из росы.

Энтелл там бегал по арене,

Как жеребец, вся морда в пене,

Совал Даресу в нос кулак.

Дарес в себе засомневался-

Энтелла все-таки боялся,

Тот весил больше, как-никак.

Венеру за виски хватило,

Коли узрела — там Дарес;

Ей очень было то не мило,

Сказала: «Батюшка Зевес!

Дай моему Даресу силы,

Чтоб хвост ему не накрутили,

Чтоб он Энтелла поборол.

Меня тогда весь мир забудет,

Ежель Дарес живой не будет;

Пусть будет мой Дарес здоров».

Тут Бахус пьяный отозвался,

Он на Венеру накричал

И с кулаками к ней совался,

И спьяну эдак ей сказал:

«Пошла-ка ты к чертям, вонючка,

Неверная, паршивка, сучка!

Пускай подохнет твой Дарес,

Я за Энтелла сам вступлюся,

вот только малость похмелюся,

то не заступится и Зевс.

Ты знаешь, он какой парняга?

На свете мало есть таких.

Он водку хлещет, словно брагу-

Парней я обожаю сих.

Уж он зальет за шкуру сала,

Ни мама в браге не купала,

Как он Даресу-то задаст.

Уж как ты только не старайся,

А то с Даресом попрощайся,

И суждено ему пропасть».

Зевес сидел, развесив уши,

От водки, правда, пухлый был,

Но эти речи не прослушал,

А что есть мочи завопил:

«Молчать! Чего вы задрочились?

Глянь — в моем доме расходились!

Закрой-ка, Бахус, драный рот!

Никто в сю драку не мешайся,

Конца дуэли дожидайся,

Посмотрим, чья в бою возьмёт?»

Венера смирно замолчала,

Слезу пустила из очей,

И как собака хвост поджала,

Дошла тихонько до дверей,

Там с Марсом в закуточке встала,

Над Зевсом насмехаться стала;

А Бахус пенную хлебал.

Из Ганнимедова ларчонка

Лакнул почти что полведерка;

Нагнулся и слегка икал.

Пока там божества возились

В раю, напившись в небесах,

Тогда в Сицилии творились

Невероятны чудеса.

Дарес от страха оправлялся

И все к Энтеллу подбирался,

Изрядно дал ему под нос.

Энтелл с того тычка свалился,

Потом башкою оземь бился

И разобиделся до слез.

И рассердился, разъярился,

Аж пену изо рта пустил,

И в меру эдак подмостился,

В висок Даресу залепил:

Из глаз аж искры полетели

И очи в миг посоловели,

Сердечный на землю упал.

Шмелей довольно долго слушал,

А землю носом рыл и нюхал

И очень жалобно стонал.

Тут все Энтелла похвалили,

Эней с друзьями громко ржал,

Дареса громко поносили,

Что в драке он не устоял.

Велел Эней поднять героя,

Облить холодною водою,

Чтоб больше не лежал чумной.

Энтеллу выдал для пропою

Деньжонок пачкою тугою

За то, что он боец такой.

Эней же, сим не ограничась,

Гулянье продолжать хотел.

Пил все подряд, родством не кичась,

Медведя привести велел.

Пошла с медведями потеха:

Поили брагой их для смеха

И заставляли танцевать.

Один изряднейше надрался,

Скакал, вертелся и катался, —

Троянцев веселилась рать.

Когда Эней так забавлялся,

Он горя для себя не ждал,

Не думал и не дожидался,

Чтоб кто с Олимпа знак подал.

Но тут Юнона, поразмысля,

Другие разогнавши мысли,

Чтоб учинить переполох,

Обула без чулок сапожки

На стройные, прямые ножки,

Пошла к Ириде на поклон.

Пришла, Ириде подмигнула,

Ей что-то на ухо шепнула,

Чтоб никакой не слышал черт,

И пальцем строго погрозила,

Чтоб сразу все то сотворила,

И ей бы принесла рапорт.

Ирида низко поклонилась,

В сюртук походный нарядилась,

Рванула с неба аки черт.

В Сицилию как раз спустилась, —

Троянки там вздремнуть легли.

Среди подружек примостилась,

Что эти лодьи стерегли.

В кругу сердечные сидели

И кисло на море глядели:

Ведь не позвали их гулять,

Где их супружники гуляли

Медок, сивуху попивали

Без просыпу, неделек пять.

Девчата горько горевали.

Тошнило тяжко молодиц,

И слюнку с голода глотали,

Как от оскомины с кислиц.

Своих троянцев проклинали,

Что из-за них так горевали.

Орали девки во весь рот:

«Да чтоб им так гулять хотелось,

Как нам, несчастнейшим, вдовелось,

Пускай их замордует черт».

Троянцы волокли с собою

Тут Бабу старую — Ягу,

Ведьму лукавую — Берою,

Перекорежену в дугу.

В нее Ирида воплотилась

А как Бероя нарядилась,

То к девкам примостилась тут,

Чтоб к ним удобней подступиться,

Перед Юноной заслужиться,

На блюде поднесла грейпфрут.

Сказала: «Помогай бог, дети!

Чего грустите вы вот так?

Не остобрыдло тут сидети?

Гуляют ваши вона как!

Безмозглых будто нас морочат,

Семь лет, как по морям волочат,

Смеются как угодно с нас.

С чужими, ироды, гуляют,

Свои же жены пусть страдают,

Когда велось бы так у вас?

Послушайте меня, девицы,

Совет я очень верный дам,

И вы, подруги белолицы,

Конец приблизите бедам,

За горе мы отплатим горем —

И сколько нам сидеть над морем?

Возьмемся и челны сожжем.

Тогда придется им остаться

И против воли к нам прижаться,

Так их к себе их прикуем».

«Спаси тебя господь, бабуля», —

Троянки дружно загудели.

«Совет такой, наша роднуля,

Мы бы придумать не сумели».

И тут же побежали к флоту,

Взялись поспешно за работу:

Огня разжечь и принести

Лучины, щепки и солому

От одного челна к другому,

Пожар ловчей чтоб развести.

Воспламенилось, загорелось,

Пошел дымок до самых туч.

Аж небо ярко раскраснелось —

Пожар стал страшен и могуч.

Челны и лодки запылали,

Паромы, вспыхнув, затрещали,

Горели деготь и смола.

Пока троянцы огляделись,

Что их троянки разогрелись, —

Лишь часть челнов цела была.

Эней, такой пожар узревши,

От страха побелел, как снег,

И, всем туда бежать велевши,

Сам побежал как лось на брег.

Тревогу в колокол звонили,

По улицам в трещотки били,

Эней же в ярости орал:

«Кто в бога верует — спасите!

Руби, тяни, вали, гасите!

Кто нас так тяжко наказал?»

Эней от страха с толку сбился,

В уме, видать, слабинку дал.

В огне внезапно очутился,

Стонал, вертелся и стенал.

Вопил он, воздевая руки:

«Вы что там, на Олимпе, суки?

Кто мне такое отмочил?»

Богам досталось в полной мере,

И маме, сучке и мегере,

И Зевс изрядно получил.

«Эй ты, плюгавый старикашка!

На землю с неба не взглянешь,

Не слышишь, мерзкая какашка, Зевес! И глазом не моргнешь.

Небось, ослеп на оба глаза,

Пристала бы к тебе зараза,

Что ты не помогаешь мне?

Или тебе совсем не стыдно,

Что пропадаю — аль не видно?

Я, молвят люди, внук тебе!

А ты, с седою бородою,

Ваше высочество Нептун!

Сидишь, как демон, под водою,

Бездельник, старый ты блядун!

Ты подружись-ка с головою

И сей пожар залей водою-

Трезубец бы тебе чтоб в зад!

Мзду огребать ты только можешь,

Так что же людям не поможешь?

А выпить на халяву рад!

И братец ваш Плутон, разбойник,

Он с Прозерпиною засел,

Сей адский, аспидный любовник

Еще тебя там не нагрел?

Завел приятельство с чертями

И в жизни нашими делами

Не озадачился нимало,

Чтоб тут пылать-то перестало,

И чтоб огонь перегорел.

И матушка моя родная

Бог весть, с каким из вас гуляет,

А может, дрыхнет, никакая,

Ей на троянцев наплевать.

Ей нужно, юбки подобравши,

До визга пьяною набравшись,

Бесстыдно голою скакать.

Ежель сама с кем не ночует,

То для кого-нибудь свашкует,

Любому может фору дать.

Да хрен на вас, уж, что хотите

По мне дак, можете творить.

Меня хоть на кол посадите,

Пожар бы только погасить;

Ведь вам легко решить проблему,

Закрыть мою дурную тему

В процессе плановых программ.

Пролейте с неба, что ли, воду,

Меня пустите на свободу,

А я вам всем на лапу дам».

Едва Эней перемолился

И только-только рот закрыл,

Как с неба сильный дождь полился,

В минуту весь пожар залил.

Плеснуло с неба, как из бочки

И промочило до сорочки;

Все бросилися наутек.

Они дождю не рады стали:

Чуть от потопа не пропали,

И не было сухих порток.

Не зная снова, что же делать,

Эней страдал и горевал:

Остаться или дальше бегать?

Ведь черт не все челны побрал;

Собрал троянцев вновь на вече-

Они сидели недалече,

Зря, что он разум потерял.

Троянцы долго размышляли,

В какой они капкан попали-

Никто при этом не молчал.

Один троянец, парень строгий,

Нахохлился и все молчал,

Он разговоры слушал скромно

И палкой землю ковырял.

Он проходимцем был известным,

И с нечистью в контакте тесном-

Упырь и спец большой Вуду,

Он отшептать умел недуги,

При родах помогал в потугах,

А мог накликать и беду.

Бывал в походах за границей,

Ходил и со стрельцами в Крым.

Довольно странной слыл он птицей,

Вся братия браталась с ним.

Он так казался неказистым,

Но умным слыл, хоть не магистром,

По речи — чисто Цицерон.

Умел мозгами пораскинуть

И некую идею двинуть-

Ни в чем не ведал страха он.

Невтесом все его дразнили,

По-нашему он был Пахом.

Мне это люди говорили-

Но лично не знаком мне он.

Увидел, что Эней в печали,

К нему тихонечко причалил

И ручку белую пожал,

И, выведя Энея в сени,

Встал понарошку на колени,

Энею ласково сказал:

«Чего надулся, корчишь рожу,

И сопли чуть не по плечам?

На бабью задницу похожий,

Глянь в зеркало — увидишь сам.

Чем больше кукситься, тем хуже,

Тогда быстрее сядешь в лужу,

Не ной и злиться прекрати!

Любое утро мудренее,

Ложись-ка спать ты поскорее,

Потом обдумаем пути».

Послушался Эней Пахома,

Улегся возле печи спать:

Но сон не шел — под крышей дома

Не мог он даже задремать.

Ворочался, потел, вскидался,

За трубку три раза хватался,

Устал, но все же задремал.

И тут ему Анхиз приснился,

Из ада батюшка явился,

И сыну вот чего сказал:

«Проснись-ка, чадо дорогое!

Растормошися и пройдись,

Отец беседует с тобою,

И ты меня не убоись.

Пошлют тебе счастливу долю,

Чтоб ты исполнил божью волю-

Скорее в Рим переселись.

Возьми челны, что не сгорели,

Их хорошенечко оправь,

Скажи своим, чтоб не борзели,

Затем Сицилию оставь.

Плыви и не грусти, дитятко!

Теперь пойдет вояж ваш гладко.

Еще послушай, что скажу:

Ко мне ты в ад должон спуститься,

Нам надо будет объясниться —

Тебе я все там покажу.

И по Олимпскому закону

Ада тебе не миновать.

Придется кланяться Плутону,

Иначе в Рим вам не попасть.

Тебя он как-нибудь накажет,

Но и дорогу в Рим покажет,

Увидишь, как живу и я.

Ты о пути не беспокойся,

В дорогу прямо в ад настройся

Пешком — не надо и коня.

Прощай же, сизый голубочек,

Ведь на дворе уже рассвет.

Прощай, дитя, прощай, сыночек!»

И в землю провалился дед.

Эней спросонья подхватился,

Дрожал от страха и крутился,

Холодный лился с него пот;

И всех троянцев подсобравши,

Готовиться им приказавши,

Чтоб завтра двигаться в поход.

К Ацесту сразу сам махнувши,

Благодарил за хлеб, за соль,

И там недолго так побывши,

К своим вернулся он оттель.

Почти до ночи собирались

И утренней зари дождались,

Затем расселись по ладьям.

Эней отчаливал несмело,

Так ему море надоело,

Как дождь осенний казакам.

Венера только что узрела,

Что уж троянцы на челнах,

К Нептуну махом полетела,

Чтоб не сгубил их на волнах.

Поехала в своем рыдване,

Как сотника какого пани

Неслась бы к свахе на обед.

С конными проводниками,

С тремя позади казаками,

И тройкой правил конюх-дед.

А был на нем армяк, подбитый

Сукном, похожим на нейлон,

Тесемкою вокруг обшитый,

Рублей полтыщи стоил он.

И набекрень была шапчонка,

Из-под нее торчала челка,

В руках же ременная плеть.

И, вместо чтобы ехать тихо,

Он этой плетью щелкал лихо,

Рыдван, казалось, мог взлететь.

Приехала, затарахтела

Пустою бочкой по камням,

К Нептуну в комнаты влетела,

Он к ней навстречу вышел сам.

И прежде чем сказал он слово,

Она вскричала: «Будь здорова

Твоя, дружище, голова!»

В ту же секунду подбежала,

Нептуна в губы целовала,

Крича такие вот слова:

«Коль ты, Нептун, мне вправду дядя,

А я племянница тебе,

Тогда, на наши связи глядя,

«Спасибо» заслужи себе.

Давай-ка, помоги Энею,

Чтоб он с ватагою своею

Счастливо ездил по воде:

Его и так перепугали,

Насилу бабки отшептали,

Попался в зубы он беде».

Нептун, моргнувши, засмеялся,

Присесть Венеру попросил,

После лобзанья облизался,

Рюмашку водочки налил.

Затем, Венеру угощая,

Ей помощь в деле обещая,

За дело принялся и сам.

Ветра как надо дуть заставил,

Эней же паруса поставил,

Стрелою мчался по волнам.

А кормчий их наиглавнейший

С Энеем ездил всякий раз.

Ему слуга был найвернейший-

И звали все его Тарас.

Он, сидя на корме, качался,

По самое нельзя нажрался,

Когда прощались вечерком.

Эней его убрать решился,

Чтоб тот в пучину не свалился,

И где-то подремал тайком.

Но, видно, этому Тарасу

Написано так на роду,

Чтоб он до нынешнего часу

Терпел несчастья и беду.

Он, раскачавшись, грянул в воду,

Нырнул, и — не спросившись броду,

Вдруг начал пузыри пускать.

Эней покуда спохватился

Да за багор пока схватился —

Беднягу не смогли достать.