Степные волки

Игорь Берег

Четыре журналиста бесследно пропали в степной республике. На их поиски отправляется бывший офицер-десантник, а ныне «специалист особого рода» Денис Ознобин. Но что-то неладно в Байчории. Неизвестно зачем строится гигантский аэропорт, президент задумал устроить «маленький Лас-Вегас» в своей столице, вокруг него крутятся темные личности, а сам глава республики ведет себя неадекватно. В общем, есть с чем разбираться, но… Так уж выходит, что только поиском дело не ограничивается, и приходится Ознобину вступить в смертельно опасную схватку… Новая книга признанного мастера отечественной остросюжетной литературы, лауреата премии «Во славу Отечества».

Глава 4

Не имею ни малейшего представления, откуда у меня появились эти способности. Несколько лет назад, уже после новогодней бойни в Грозном, но еще до бесславного окончания той позорной войны, я был капитаном воздушно-десантных войск. Жена ушла незадолго до вступления российской армии в Чечню, детей у нас не было, и разрыв прошел почти безболезненно. Нечего было делить. Ей просто надоела бесприютная жизнь офицерской жены, когда мужу зарплату не выдают месяцами, квартиры, не говоря уж о собственном доме, нет, да и мужа, практически, тоже нет, потому что он уходит засветло и пропадает в части до позднего вечера. Я ее понимал, и когда она заявила, что решила уйти, не перечил. Действительно, кому понравится такое существование?

В общем, я был свободен от семейных уз, не задумывался о будущем и яростно дрался с боевиками-нохчами, совсем не понимая смысла этой резни, стараясь только сохранить жизнь своим пацанам-солдатам. Мы выполняли приказы, какими бы идиотскими они нам ни казались. Потом началось затишье, и во временном расположении наших частей стали появляться родители пропавших без вести сыновей, которые со всей России приезжали сюда в надежде на чудо. С тоскливыми глазами они расспрашивали всех, кто мог и не мог знать хоть что-нибудь об их пропавшем Ване, Пете, Грише… А что им оставалось делать, если в вагоны-рефрижераторы грузилось то, что осталось от безвинно погибших ребят и что никто уже не мог опознать? Невзоров в своем нашумевшем фильме показал многое, но далеко не все. Реальность была куда страшнее. Особенно, если находишься в ней, а не смотришь на происходящее с помощью телевизора…

Человеческая память так устроена, что по прошествии некоторого времени все плохое забывается, остается только хорошее. На войне всякое случается, не одни только грязь и кровь. Вот и мы, сидя в палатках практически посреди чистого поля, как-то отрешались от только что стихших боев. В меру сил старались себя поддерживать в чистоте, не то, чтобы отъедались, но хотя бы питались вовремя и регулярно. О том, что будет дальше, никто не имел ни малейшего представления. Верилось, что сопротивление проклятых нохчей наконец сломлено, остается только выкурить их из горных убежищ — и по домам!

Иногда вспоминали погибших ребят. Но надрыва, при котором рыдая бьют себя в грудь и разрывают тельняшку, непрестанно повторяя: «На его месте должен был быть я!» — не наблюдалось.

Черт его знает, может, мы и вправду так очерствели душами, что нас уже ничем не проймешь? Русский человек вообще крепче любого другого при всей своей сентиментальности и прочим ностальгиям. «Афганский синдром», а потом и чеченский не достигали у нас такого накала, как пресловутый вьетнамский у американских ветеранов. Вероятно, потому, что советский, российский человек не привык жить в роскоши и, попадая на войну, не совсем уж лишается всех удовольствий жизни, что так милы янкесам. Что в принципе человеку на фронте надо? Чтобы пищу подвозили вовремя, чтобы поменьше стреляли и относительная чистота, без которой, если нет возможности, и так можно прожить. Остаться бы в живых, прийти домой целым и невредимым — высшее счастье, о котором только мечтается. все остальное — как повезет. Вернулся с операции, в баньке попарился, налопался от пуза — и спать, чтобы не дергали неурочными подъемами. А если уж выпивка случайно появилась — вообще лафа!

Вот так мы примерно и жили тогда, ожидая приказа на дальнейшие действия. Потом стали появляться родители. Как они добирались до нас — одному богу известно. Разные они были. Кто-то умолял вспомнить, где, когда и как исчез его сыночек, кто-то кричал и угрожал всеми смертными карами, если тут же не представят пред очи его любимое чадо. После нескольких тяжелых разговоров я старался не попадаться родителям на глаза. Свое дело выполнил, как мог, большинство пацанов сберег, а что сам целый остался — так это карма. Вины за собой я не ощущал. В конце концов есть замполиты, или, как они теперь называются, офицеры по работе с личным составом. Вот пусть и отдуваются, у них языки длинные. А мне своих забот хватает.

Все же однажды увернуться не удалось. Эта мать приехала откуда-то из-под Тулы и уже неделю безуспешно пыталась найти хоть упоминание о сыне, хоть одного его сослуживца. Но у нас он не служил, это я знал точно, зря она искала. И поэтому, когда женщина неожиданно появилась передо мной в проходе между палатками, я, поняв, что разговора не избежать, как можно добродушней сказал:

— Мамаша, нет здесь вашего сыночка. Поищите в других частях. Вот через час машина пойдет, я поспособствую, чтобы вас довезли.

Она, всматриваясь мне в лицо красными от слез глазами, протянула картонный прямоугольник.

— Посмотрите, Христа ради! Может быть, вспомните?

Сам не знаю, почему, я взял эту фотографию, вгляделся, держа ее на ладони. Обычный черно-белый снимок. Конопатый парнишка, только-только получивший «парадку» и сфотографировавшийся по этому поводу, чтобы послать карточку родителям и оставшейся дома девчонке. Глупый салага, такие сотнями гибли под пулями чеченских снайперов, горели в танках на улицах Грозного. Генералов бы туда, в огонь, политиков, которые отдавали преступные приказы, стремясь чужой кровью отмыть свои миллионные барыши от продажи чеченцам всего, что можно было продать. Где он сейчас, этот паренек?

И вот тут я почувствовал что-то. Вернее, неожиданно понял, что мальчишка жив, ранен, но не серьезно и сейчас находится в госпитале в Моздоке. Из подбитого бронетранспортера он успел выпрыгнуть, но «камуфла», в кармане которой были документы, сгорела, а сам парень после контузии плохо помнит, кто он. Причем о Моздоке я подумал уже не подсознательно, а просто в той стороне, где находился контуженный парень, других госпиталей, кроме моздокского, больше не было. Странное получилось ощущение. Будто прочел об этом во вчерашней газете…

Так отчетливо я понял все это, что тут же выложил матери полученные каким-то сверхъестественным путем сведения. Сначала она не поверила, все умоляла сказать, где ее сын, почему его прячут? Может быть, от горя немного повредилась рассудком. Но я уже действовал, движимый уверенностью в своей правоте. В сторону Моздока шла небольшая колонна, и мать удалось пристроить на грузовик. С этой же колонной ехал по делам прапорщик из нашей роты и должен был через пару дней вернуться. Его я попросил помочь женщине добраться до госпиталя.

Я почти сразу забыл о странном случае с фотографией и был просто поражен, когда вернувшийся прапорщик рассказал, что все именно так, как мне привиделось. Парень действительно с легкой контузией лежал в моздокском госпитале, и врачи тщетно пытались выяснить его личность. Со временем, конечно, это прошло бы само. Но приезд матери стал тем необходимым стрессом, который вернул солдату память.

Этим вечером я достал тщательно запрятанную бутылку ставропольской водки, позвал своего доброго приятеля старлея Сашку Загайнова, и под скудную закуску мы выпили за возвращение еще одного потерянного защитника Отечества. Подробностями я с Сашкой делиться не стал. Самому нужно было во всем разобраться…

В принципе дар, посетивший меня, ничего особенного не представлял. Известно множество случаев подобных озарений. Люди даже деньги на этом делают, по большей части мошенничая. В меня не ударяла молния, я не валялся в коме после автомобильной катастрофы. Сильных потрясений, как моральных, так и физических, в моей жизни тоже не случалось. Ну, попадал неоднократно под артиллерийский и минометный огонь, так на то она и война. С другими ничего подобного не происходит! Почему же со мной?

Способность определять, жив ли человек и где находится, у меня действительно появилась. Правда, мог я это почувствовать только на расстоянии до сотни километров и определял не конкретное место, а лишь направление, в котором человека следует искать. Такого озарения, с подробностями, как в первый раз, больше не было. Ну что же, и так неплохо. Только я совершенно не знал, где могу применить свою уникальность. Попробовал встречаться с родителями пропавших без вести солдат, но, во-первых, командование тут же выразило свое неудовольствие — нечего какому-то капитану соваться не в свои дела — а во-вторых, ничего утешительного я родителям сказать не мог, их детей уже не было на белом свете. В этом случае я чувствовал в душе какую-то пронзительную пустоту, словно смотрел на тень человека без него самого, отдельную тень…

Оставалось развлекать друзей на пирушках и дурить головы девицам, прикидываясь магом и чародеем, некой Вангой мужеска пола. Кстати сказать, весьма действовало, особенно если подпустить побольше таинственности. Эдак, где-нибудь на скамеечке в сквере: «Девушка, у вас есть с собой фотография любимого человека? Хотите, скажу, где он сейчас находится?» После сеанса ясновидения и последующей обработки: «Прощай, любимый! Я встретила другого. Он такое чудо! Настоящий офицер!»

Да уж, чудо из чудес. Развлечения десантника-ловеласа по выходным…

Не знаю, кто и кому проболтался о моих фокусах. Но однажды меня вызвали в штаб бригады (война к тому времени тихо скончалась, закрытая, как текущий вопрос, челночной дипломатией Лебедя, нас вывели из Чечни и расквартировали на окраине Ставрополя) и без объяснений откомандировали в Москву.

Может быть, ученым стоило заняться мной как следует, потренировать и развить мои способности. Но меня наскоро проверили, определили радиус действия дара и стали использовать как поисковой инструмент. Выехать, сосредоточиться, обнаружить, доложить, вернуться. Или изредка: обнаружить, найти, освободить. Как вот сейчас. Слишком много людей пропадало в стране и, если не получалось отыскивать их обычными средствами, приходилось прибегать к мистике. Все дешевле обходилось, чем платить сотни тысяч «зеленых» за каждого захваченного…

Мне выдали ордер на однокомнатную квартиру в Сокольниках, внеочередные погоны с одной большой звездой вместо четырех маленьких, положили приличное денежное довольствие. Работайте, майор! А форму вам носить вовсе не обязательно. Только о своей работе — никому, даже матери родной. Вот, распишитесь здесь, на всякий случай. Теперь вы предупреждены. Идите, свободны.

Ничего себе поворотик в судьбе, да? Ведь во всем остальном я оставался таким же офицером-десантником, как и прежде. Старался поддерживать форму, дважды в неделю выходил на спарринг, трижды — «качал железо». Когда не был, естественно, на задании. И не скучал по своей бригаде. Чего хорошего в Ставрополе осталось!

Выезжать на поиск приходилось часто, минимум раз в месяц. Где я только не побывал! Таджикистан, Туркмения, Прибалтика, Украина, Беларусь… В одну Чечню, разумеется, под надежной охраной, было больше десяти поездок. Этакий туризм налегке, с кейсом, в котором бритвенные принадлежности и смена белья. В большинстве поездок я даже не успевал как следует оглядеться, полюбоваться достопримечательностями. Приехал, отработал — до свидания, счастливого полета!

Подозреваю, что не я один занимался подобной деятельностью, потому что волна исчезновений людей не спадала, но постоянно кого-то освобождали. И вовсе не всегда платили выкуп. Порой я даже не знал, кого спас. Так, догадывался. Газеты и телевидение зачастую не сообщали о похищении той или иной важной персоны. Наверное, власти решили, что незачем будоражить народные умы сообщениями о росте терроризма. Вот когда отпускали очередного солдатика, по дурости попавшего к бандитам, тогда да, трубили на весь мир…

Если брались вызволять без помощи нашего отдела, почти всегда выходило неладно. Как с теми англичанами, которым отрезали головы. Узнав о трагедии, я прямо спросил у шефа: почему не задействовали нас? Он пожевал губами и, глядя в сторону, промолвил только одно слово: «Политика…» Значит, кому-то было нужно, чтобы эти несчастные закордонные связисты были зверски убиты, а общественное мнение на островах Альбиона резко осудило дикарей-чеченцев. А то ведь там, на Западе, не знают нас практически абсолютно. Когда Аргентина захватила Фолькленды-Мальвины, находящиеся у нее под боком, разгневанная Англия через половину мира послала свои корабли. Как же, свое отобрали! И ни одна зараза на Земле не пикнула против. А нас за Чечню клюют все, кому не лень. Потому что Англия может дать в ответ по соплям любому горлопану, а мы стесняемся.

Но это так, лирика, обычно не свойственная российскому офицеру…

Нравы у нас в отделе царили вполне демократические. Форму никто не носил, хотя все были военнослужащими. Ну, как все? И было-то в отделе пять человек. По крайней мере тех, о ком я знал. Шеф, его секретарь Светочка, водитель единственной служебной машины Боря и я. Ну и еще Степан. Когда предстояло задание, шеф звонил мне и посылал машину с Борей. На случай, если я окажусь вне дома, выдали пейджер. Так что найти меня могли в любой момент. Приезжал Боря, вез к шефу, а оттуда, обычно, прямо в аэропорт. Он же и встречал, никогда не интересуясь, как прошло дело. Я докладывал шефу, он кивал и мановением руки отпускал меня.

Вернувшись из Минска с простреленным плечом, я тоже вначале поехал на доклад и только потом обратился в санчасть Управления. Во всем должен быть порядок. За ранение я получил медаль, солидную премию и ледяной по тону втык от шефа, чтобы не лез, куда не просят. А как не полезешь, если того мужичка охраняли три дуболома с автоматами, да потом еще пятеро гоняли меня по лесу, как зайца, постреливая отнюдь не в воздух. Так и не знаю, почему не послали обычную группу, а пришлось отдуваться мне одному. Хорошо, хоть Степан на последнем этапе помог. Кстати, это как раз и входило в его функции — страховка на последнем этапе…

Хоть бы раз шеф разоткровенничался! Иногда он напоминал мне каменного истукана, что попадаются на курганах в южных степях. То же самое равнодушное безразличие на лице ко всему и всем. Ноль эмоций. А при таком поведении начальства и самому не хочется открываться. Единственный намек на посторонние обстоятельства прозвучал, когда шеф упомянул о Рите. Что доказывало, что и он не всегда был таким холодным и бездушным, как сейчас. В общем, о шефе я не знал ничего. Как и о Светочке с Борей и Степаном. Явно под себя подбирал их многоуважаемый Сергей Афанасьевич. Не принято было в отделе раскрывать душу. Делают люди свою работу — и ладно.

Точно так же я не был уверен, что у шефа только нас четверо в подчинении. Кто-то ведь должен был готовить техническую сторону моих поездок? Документы, легенды… Ездили, ездили еще по бывшему Союзу люди, способные найти неудачников, попавших в плен. А может быть, и не только по Союзу. Но меня по крайней мере за кордон не выпускали. Имеется в виду настоящая граница, а не прозрачные занавески между прежними братскими республиками.