Фантазм. Творец реальностей – 3

Игорь Журавлев, 2020

В романе "Фантазм" читатели встретятся с Егором Соколовым и странной девушкой Ольгой. Они погрузятся в историю их первой любви, разворачивающейся в таких далёких уже 70-х, любви наивной и фантастической – на фоне событий 1945 года. Конец войны, парад Победы и… расстрел Сталина и Берии, избрание генсеком ещё молодого Леонида Брежнева с внедренной матрицей из будущего. А ещё читатели встретятся с совсем юными Фиделем Кастро и Эрнесто (пока ещё не Че) Геварой, с дочерью президента США Маргарет Трумэн (здесь тайна!) и многими другими знакомцами и незнакомцами. Невероятная интрига закручивается в этот раз! Читатели погружаются в бездны познания того, кто мы, зачем мы и что есть реальность, нас окружающая. А начинается всё с выстрела странного снайпера в августе 1941 года, убравшего с мировой сцены Никиту Хрущева. В романе две сюжетные линии и судить о том, какая из линий главная придется каждому читателю самостоятельно. Роман «Фантазм» – заключительная книга трилогии «Творец реальностей».

Глава VIII

1978 год, СССР.

В это же самое время Ленка с Лариской обсуждали Ольгин выбор, а сама Оля, делая вид, что ей всё безразлично, поддерживала их ехидные смешки, стараясь не показывать насколько сильно она в этого Соколова втюрилась. А втюрилась она, что называется, по пояс, как стало модно в последнее время в их среде выражаться, вместо привычной ранее идиомы «по уши». Такое с ней случилось впервые в жизни. Она, конечно, гуляла с парнями, многие на неё заглядывались, девушкой она была красивой и прекрасно понимала это. А понимая, пользовалась этим даром природы вовсю, зная где-то внутри, что бабий век недолог, и красота молодости, как и сама молодость пройдет быстро и не вернётся больше никогда. Как говорила лучшая подруга Ленка Герасимова: надо от жизни брать всё, пока мы молодые и красивые, потом будет поздно. И Оля была с ней согласна. Она крутила романы с парнями и крутила самими парнями, как хотела и могла, наслаждаясь их телячьей покорностью. Даже самые крутые из них, те, которых другие боялись, становились с ней шелковыми и выполняли все её капризы. Это было приятно, ей нравилась такая игра, она тешила самолюбие и позволяла покрасоваться перед менее удачливыми подругами. С Ленкой у них было негласное соревнование: за кем больше парней будет волочиться. Та тоже была очень даже ничего, но при этом на язык гораздо язвительнее Оли, да и смелее, что следует признать.

Но до этого самого случая с Соколовым, как выяснилось, она вообще никогда по-настоящему не влюблялась. То чувство, что свалилось на нее сейчас, не шло ни в какое сравнение со всеми её прошлыми романами, вместе взятыми. «Вот, оказывается, как оно бывает, — думала она, — вот о чем пишут в книгах про любовь.» Но и угораздило же её — по-настоящему влюбиться в мальчишку на два класса младше! Вот уж правду говорят, что сердцу не прикажешь.

Она, конечно, понимала, что Ленка придумала пригласить Егора на этот вечер с целью поставить того в неловкое положение и посмотреть, как он из этой ситуации будет выкручиваться. Понимала, но возразить против коварного плана подруги не могла, боясь показаться смешной (ох уж, эти юношеские понятия!). Оставалось лишь надеяться на то, что Соколов не подведёт. Если честно, ей и самой было интересно посмотреть, что будет. И постепенно она заразилась от подруг их весельем и уже по-настоящему, а не притворно, присоединилась к их смеху.

В этот раз спор зашёл о том, пригласит Соколов её на танец или сдрейфит. Ленка Герасимова, само собой, ставила на то, что сдрейфит, и Лариска — постоянная ведомая в их компании, ей поддакивала.

— Ну что, Оль, спорим? — приставала Ленка, уставившись на нее своими немного прищуренными глазами (зрение у неё было не очень, а те очки, что продавались в советских аптеках, она носить отказывалась). — Если он тебя ни разу не пригласит, ты мне даешь поносить свою юбку на месяц.

— А если пригласит? — вяло поинтересовалась Оля. Спорить ей не хотелось, поскольку она вовсе не была уверена в решительности Соколова в подобной ситуации. Выглядел он, конечно, старше своего возраста, в отличие от друга, пришедшего с ним, но по факту-то всё равно был всего лишь восьмиклассником. А её и ровесники далеко не все решались приглашать, небезосновательно боясь нарваться на отказ. Нет, Соколову она, конечно, ни за что не откажет, но он-то этого не знает. Хотя, если не дурак, понимать должен — зачем-то же она его приглашала на этот вечер! Он же пришёл, не побоялся. Так что шанс есть и, возможно, совсем такой уж и маленький, как кажется.

— Если пригласит, — Ленка сделала вид, что задумалась, — так и быть, отдам тебе свой флакон духов «Дзинтарс».

— Да там у тебя и осталось-то чуть! — возмутилась Ольга.

— На месяц точно хватит, — пожала плечами подруга, — а если не пыжить, то и дольше.

Предложение было соблазнительным. Духи «Диалог» фабрики «Дзинтарс», что ставила на кон Лена, производились совместно с Францией и стоили дорого, рублей восемнадцать за флакон, ей такие деньги взять негде. Правда, вряд ли она этот спор выиграет. С другой стороны, а вдруг? Она же ничего не теряет. Ну поносит Ленка её юбку месяц, обычное дело между подругами.

Ольга ещё раз посмотрела на противоположную сторону зала, где от всех в сторонке ютились два друга, ещё раз пожалела о том, что согласилась на Ленкин план и, вздохнув, кивнула:

— Согласна.

— Ларис, ты свидетель, — тут же закрепила договор Герасимова, в уме уже прикидывая, что надеть с юбкой. Та довольно и утвердительно хихикнула.

«Ты-то, гадина, чему радуешься?» — с неожиданной злостью подумала Оля, но, само собой, вслух ничего не сказала. Лишь сжала скулы и гордо задрала подбородок, всем своим видом показывая, что ей все равно.

***

Троица подружек шушукалась, без стеснения бросая взгляды в их сторону. А с Егором вдруг случилось что-то вроде раздвоения или не знаю, как это ещё объяснить. Такое с ним в последние два-три года случалось всё чаще. Начиналось это всегда одинаково. Сначала казалось, что все окружающие звуки в его ушах становились всё громче и громче, на пике переходя почти в визг. В голове начинало что-то ритмично постукивать, а зрение становилось как бы туннельным: он видел мир как через трубу — то, что в центре, сильно приближенным и четким в мельчайших деталях, а по бокам всё словно в тумане. Но самое главное, что в такие моменты он очень ясно будто бы «вспоминал» будущее, так он это для себя называл. Ему вдруг начинало казаться, что всё это с ним уже было. Что-то подобное, он читал, случается со многими людьми. Когда ты, например, идёшь по незнакомой улице, точно зная, что ты никогда здесь не был, и вдруг понимаешь, что вот сейчас ты завернёшь за угол, и там будет то-то и то-то. Говорят, это генная память или еще что, наукой пока до конца не выясненное. Но у Егора всё было намного больше и глубже, что ли, нежели просто воспоминания о том, что будет за углом. Как будто он переносился в собственное будущее и вспоминал, что и как происходило в прошлом, которое для него пока ещё будущее или настоящее. Поначалу, когда с ним в первый раз такое приключилось, он сильно испугался, даже маме рассказал. Та предложила сходить в поликлинику к врачу, но, кажется, не очень поняла, что он имеет в виду. Да он и сам затруднялся пересказать свои ощущения. К врачу он тогда так и не пошел, в глубине души понимая, что тот ему ничем не поможет. А маме просто сказал, что всё прошло, и она, погруженная в свои заботы, успокоилась.

Вот и сейчас музыка вдруг стала звучать всё громче и громче, ударник уже словно находился не на сцене, а у него в голове. Зрение сузилось и резко приблизило Ольгино лицо, позволяя рассмотреть даже маленькие комочки туши на её ресницах, при этом всё остальное вокруг отступило в туман. Ольга посмотрела на него, и сквозь грохот музыки в голове он ясно услышал ее шёпот (при том, что губы у нее не шевелились, и слова словно шли напрямую — от сердца к сердцу): «Егор, пригласи меня, пожалуйста, не бойся, ты мне очень нравишься».

И тут же грохот в голове утих, зрение вернулось к норме, а он с поразительной ясностью «вспомнил» этот вечер, «вспомнил», как всё (было? будет?) сегодня. И ничего хорошего это воспоминание с собой не принесло. Он тогда (тогда?) так и не решился пригласить Ольгу на медленный танец, лишь пару раз отважился потоптаться вместе с Кузьмой в их кругу на танцах быстрых. Он вспомнил, что, почему-то, достаточно раскованный с другими девчонками, с Ольгой он всегда будет скованным до предела. Под самый конец вечера, когда объявят очередной «белый танец», она сама его пригласит, видимо, потеряв всякую надежду. И они будут танцевать, придерживаясь, как тогда говорили — «пионерского» расстояния, не касаясь друг друга даже одеждой. Он весь танец будет мучительно думать о том, что надо что-то сказать, но так ничего и не скажет. Она тоже будет молчать, будто заранее решив предоставить эту инициативу ему в виде последнего шанса. Потом подруги, в ответ на их робкие попытки, объявят, что не надо их провожать, и они с Кузьмой отправятся по домам, он — понимая, что упустил всё самое важное в своей жизни, и кляня себя за собственную трусость.

А ещё он «вспомнил», что так и будет любить Ольгу всю свою жизнь, страдая даже десятилетия спустя, сочиняя неуклюжие стихи, делая такие же неуклюжие попытки поджидать её на улице и пытаться что-то объяснять, но вместе они так никогда и не будут. И однажды она просто потеряет к нему всякий интерес, вычеркнет из собственной жизни словно очередную ошибку.

А он в конце концов женится на другой, но брак их не будет долгим, а после развода вся его жизнь вообще покатится под откос и докатится до самого дна. Но начало краха его жизни — это не момент развала страны (какого еще развала страны? — мелькнула и исчезла мысль), не развод с женой и разлука с дочерью. Даже не его пристрастие к бутылке, ибо всё это по отдельности и взятое вместе — лишь следствие его сегодняшнего страха, который не даст ему пригласить Ольгу на танец. Кто-то скажет, что этого просто не может быть, тоже мне причину нашел! Да такое случается сплошь и рядом!

И Егор был согласен, что причина не выглядит такой уж ужасной. Ни на первый, ни на второй, ни даже на третий взгляд. Ну, подумаешь, он сегодня девчонку на танец не пригласит! Пригласит завтра, не эту, так другую, вон их сколько, а впереди целая жизнь! Но так же точно в этот самый момент он знал, что причина вовсе не обязана казаться страшной или даже хоть сколько-то важной для того, чтобы породить невосполнимые последствия. Когда крохотный камушек на вершине горы под дуновением лёгкого ветерка вдруг сдвинется со своего места и покатится вниз, это тоже выглядит совсем безобидно. Камешек-то меньше ногтя на мизинце! Но ударится он о другой такой же камешек и толкнет его вниз. А вместе они уже сдвинут камешек побольше — с ноготь среднего пальца. И так, задевая все больше и больше камней, в конце концов огромный обвал обрушится на лагерь туристов, расположенный под горой, и завалит его полностью, унося с собой человеческие жизни тех, кто, ложась вечером спать, вовсе не планировал предстоящей ночью собственную смерть. Наоборот, все планы были на завтрашний день, много планов, ни один из которых не исполнится. А причина этого — всего-то маленький, меньше ногтя мизинца, камушек, который сдвинуло легким ветерком. Кто бы мог предположить, что у такой ничтожной причины могут быть такие фатальные последствия? И поэтому не стоит обольщаться видимой мелочностью причины, причина вовсе не обязана выглядеть ужасной.

И все эти неожиданные мысли, это воспоминание о будущем, как вспышкой, ударившее по глазам, вдруг, в мгновение ока превратило Егора в совсем другого человека — смелого, опытного, абсолютно уверенного в себе, совершенно раскрепощенного. Человека, который знает, чего он хочет, и умеет добиваться поставленной цели любыми возможными средствами, невзирая ни на какие препятствия. Особенно такие смешные препятствия, как собственный страх, мешающий пригласить девчонку на танец. В баню этот страх, вот, он был — и вот, его нет! Словно никогда и не было. Скажете, так не бывает? — Да много вы в этом понимаете!

И этот другой он, едва дождавшись окончания быстрого танца, решительным шагом подошёл к сцене и, пристально глядя прямо в глаза солисту произнес: «Парни, сделайте сейчас «Клён». И объявите, что песня посвящается Ольге Лаврентьевой, самой красивой девушке в мире, очень надо».

За свою короткую жизнь Егор уже успел понять, что наглость — это и правда второе счастье в том смысле, что если с человеком говорить так, будто ты имеешь на это полное право, он почему-то подчиняется. И сейчас это тоже сработало, и Егор знал, что сработает, даже не сомневался, хотя не заплатил им не копейки. Он бы дал денег (что деньги, когда тут такое!), да где же их взять? Полностью уверенный в себе, он не видел, как переглянувшись, музыканты молча пожали плечами и дружно взялись за инструменты.

Развернувшись, он прямо через середину зала, под устремленными на него со всех сторон взглядами — изумленными, заинтересованными, презрительными и одним лишь Вовкиным — восхищенным, направился к Ольге, не глядя по сторонам, а глядя только на неё одну. Он шел словно по прямой линии, образованной их соединившимися взглядами, и улыбался — только ей одной. И пока он шел, солист склонился к микрофону и его голос, усиленный динамиками, разнесся по залу:

— Следующая песня посвящается Ольге Лаврентьевой, самой красивой девушке в мире!