Темь. В поисках истины

Игорь Киселев, 2020

На Землю наползает непонятная Темь, грозящая человечеству катастрофой. Люди становятся особенно жадны, агрессивны, конфликтны. Поисками причин появления Теми занялась сборная команда, в которую вошли славянские боги, домовые, лешие, маги, прочий любопытный народец и два простых парня из российской глубинки. Удастся ли им остановить надвигающуюся на весь мир, в особенности Россию, темную сеть злобы, жестокости и растерянности? Ведь такое уже было в истории Земли… Надежда есть, и она никогда не угаснет!

Глава 2

Пахло свежим сеном. Травами.

Не то чтобы этот запах был неприятен, но непривычен во всяком случае. Общее разноголосье трав было сладковатым, а при ближайшем внюхивании дурманило и вызывало тягучую ломоту во всем теле. Каждая жилка при этом запахе стремилась вытянуться, свиться в спираль, а затем расправиться с новой силой и завиться снова, но уже в другую сторону.

Это было первое — и противоречивое — чувство, с которым Антон снова вплыл в этот мир. Но первая же его естественная попытка потянуться и расправить свившиеся мышцы вызвала такую резкую боль, что он закряхтел и предпочел мирно, с закрытыми глазами, вдумываться в окружающее.

Потом появились звуки. Они были даже многообещающими: позвякивание тарелок, кастрюль и шумное причмокивание — так, словно кто-то со вкусом снимал пробу с только что подоспевшего обеда.

— Не то, чтобы совсем ничего, но кое-что все-таки, — содержательно молвил некто, а затем засопел.

Это явно была воркотня Никитича, благодушие которого, видимо, было вызвано вкусовыми качествами пробуемого блюда.

— Будешь, дедушка, вредничать, добавлю разрыв-траву, — медово прозвучал девичий голос. — Вот тогда — не наешься, пока не лопнешь.

— Не было еще такого, — наставительно ответствовал Никитич, — чтобы домовой… м-ня, м-ня… объелся за обедом, да еще у внучки…

«Так, — отметил отстраненно Антон. — Лопают вкусное. И есть внучка». Настроение его заметно улучшилось.

Правда, ненадолго.

— А вот, говорят, в Азиях, — вмешался в общую гармонию чей-то очень знакомый голос, — вкусно готовят. Это ж надо? Чурки — а в гастрономии знают толк… Тут природа несправедливо распорядилась. Зуб даю.

Конечно же, это был глас отставного скинхеда — авторитетный, нахальный и очень самоуверенный. Не хватало еще, подумал Антон, чтобы он начал внучке свою картинную галерею демонстрировать, козел вшивый. Настроение резко покатилось вниз, словно ртуть в градуснике, и Антон решил демонстративно застонать. Эффект получился ожидаемый.

— Зырьте-ка, наш стукнутый ожил, — удовлетворенно произнес Лехин голос.

— Ой! — трепетно сказала дева.

— Щас замру всех! — грозно отсек Никитич. — Не мешайтесь: пусть Ант в смысл входит.

Помимо сена, в воздухе однозначно запахло чем-то вкусным — так, что заболели слюнные железы. А тут еще на лоб извечным женским жестом легла прохладная, узкая девичья ладошка, и Антон согласился с собой, что пришла пора вернуться в этот мир зрительно.

Распахнутые зеленые глаза, удлиненные так, что чуть ли не заезжали на виски, буйное облако темных, с рыжими искрами волос и ехидный изгиб идеально очерченных губ — все это было столь ошеломительно, что Антон вновь крепко зажмурил глаза и невольно пробормотал: «Чур, чур меня…».

— Еще чего, — недовольно, хотя и мелодично прозвучало над ним. — Дед, неужели я такая страшная, что на меня и смотреть не хочется? Еще и «чуры» кличет…

— Сказано — не тронь! — прогрохотал Никитич. — И прикручивать не смей! Говорено: не в силе он…

— Ему такому месяца три отлеживаться, — ревниво сказал вредный Лехин голос. — Между прочим, у меня как раз и сессия закончится…

— У тебя, обалдуя, — звонко произнесла дева, — сессии по полгода — и все на одном и том же курсе! Обалдуй и есть!

— Ну, вот! — сердито взвыл Никитич. — Деваха, ты когда за говором-то надзирать будешь?

И в комнате засуетились. Антон с интересом вновь открыл глаза и даже приподнял голову.

За старинным громоздким столом, накрытым изумрудной скатертью и уставленным яствами, сидел Леха с отсутствующим видом и пускал слюни. Мягкий свет, падающий из-под огромного зеленого абажура висящей над столом лампы, ненавязчиво подсвечивал его пустые и бессмысленные глаза. Рука с ложкой, которой Леха, видимо, хотел совершить в воздухе изящный пируэт, застыла в совершенно нелепом положении. Возле Лехи суетился Никитич в длинной, ниже колен полотняной рубахе и совершал какие-то замысловатые пассы перед Лехиной физиономией. Напротив стояла зеленоглазая девушка в джинсах и откровенно хихикала.

— Обалдел как есть, обалдуй, — бормотал Никитич. — Так… Щас вспомню… Хара, муру, харя! Ага, оживает.

Леха зашевелился, рука с ложкой брякнулась на стол, в глазах стало появляться осмысленное выражение.

— А чё сессии? — нагло, без перерыва продолжил он. — У нас программа знаешь, какая? Тут тебе и Сервантес, и Пиноккио, и этот… как его… Марадонна! Ты в курсах, какую голову надо иметь?

— Слюни сначала подотри, — сердито молвила девушка и быстро зажала рот ладошкой, боясь, как бы чего опять не вылетело.

«Ну, и куда ты попал? — спросил себя Антон, обозревая странную компанию и почувствовав, наконец, что лежит не просто на диване, а на тюфяке с сеном. — Впрочем, не бьют — уже хорошо».

— Может, вспомнит кто-нибудь о болящем? — прохрипел он. — И расскажет, что происходит?

— Ты полежи, милок, — прочавкал вернувшийся к обеду Никитич. — Горячее, вишь, стынет. Сейчас чаек поспеет, тут мы, не торопясь, все тебе и обскажем. Ты в беспамятстве три дня и три ночи лежал… м-ням, м-ням… Куда тебе торопиться?

После столь обнадеживающего сообщения вся троица вернулась к обеду, оживленно обсуждая взбесившуюся питерскую погоду. Антон же с изумлением осматривал большую комнату, все стены которой были закрыты буйно разросшимися растениями, а в одном углу расположился на столике самый натуральный, живой кусочек леса, с деревьями и буреломом, но в миниатюре. Ему даже почудилось, как из дупла выбралась крохотная белка, пренебрежительно зыркнула на него и повернулась к нему рыжим пушистым хвостом. За окнами, старательно закрытыми шторами цвета палых листьев, что-то скрежетало, секло — то ли снегом, то ли градом, и от этого в теплом, напоенном травами помещении было особенно уютно.

Чаевничать Леха не стал. Умяв здоровенную порцию грибного, судя по запахам, супа, он засуетился, засобирался, и, бросив Антону на бегу: «Ну, давай, братан, оживай», подозрительно быстро смылся.

— Умаялся он тебя вертухать, — объяснил Никитич, присаживаясь к Антону. — Мне-то, вишь, не поднять, тяжел ты, а Весняне не гоже глядеть на мужские хворости…

Тут до Антона дошло: трое суток он валялся, если верить деду, а ведь кто-то же его и обихаживал… И почувствовал, как лицо заливается горячей краской, и зашевелился, забыв об острой боли во всем теле.

— Ты это брось! — прикрикнул Никитич, заметив его стыдливые шевеленья. — Хворь — она не в укор, ежели настоящая. А тебя приложили со старанием. Дружок твой этот, Леха, хоть и болтун, да и в голове у него намусорено, а все дни тебя нянькал да по аптекам бегал. Сегодня же и поднимешься, коли в разум пришел.

Антон с сомнением прозондировал мысленно свой организм и пришел к выводу, что он, может быть, и поднимется, но отдельно, по частям. Все вместе никак не согласовывалось, болело, вопило и напоминало ему виденное по телевизору заседание Госдумы по утверждению бюджета.

— Но прежде того, — значительно произнес Никитич, смахивая остатки грибов с пушистой бороды, — Я тебя обрядую.

— Чего? — с испугом переспросил Антон, вспомнив гипнотические замашки деда.

Притихшая девушка за спиной деда фыркнула.

— Кыш! — вскипел Никитич. — Ответственный, понимаешь, момент, открытый миру рождается, а тебе — хаханьки!..

— И ничуть не хаханьки, — пропела Весняна. — Не волнуйся, Ант, все твое при тебе останется! — и со смехом умчалась в другую комнату.

— Эх… — закряхтел Никитич, напоминая исходящий гневным паром чайник. — Совсем этот мир испоганился. Вот потому тебе, Ант, и пора вразумиться.

— Как? Куда? Кому? — слабо прошептал Антон.

— Сейчас, — ласково сказал Никитич. И запел.

Сказать, что это явление смахивало на пение как таковое, было бы откровенной лестью исполнителю. Низкий басовитый звук, медленно вплывший в комнату, больше походил на жужжанье шмеля, которому приделали реактивный двигатель. И шмель явно переходил в режим форсажа. Жужжанье превратилось в гул, который вплыл в Антона и заставил вибрировать каждую клеточку тела. Антон закрыл глаза и медленно поплыл в жемчужное пространство, открывшееся перед ним, оставив далеко внизу лежащее собственное тело.

Его охватило пьянящее чувство свободы. Он вдруг понял, что может плыть куда угодно, и это плавание постепенно переходило в стремительный полет. Мягкий жемчужный свет, освещавший все вокруг, уплотнился, принял зримые формы, и перед ним внезапно открылась невиданная картина, смысл которой просто не вмещался в сознание.

Он разом ощутил всю планету, которая ласково открылась ему как гигантское, доброе разумное существо, принявшее его в себя — крохотную частицу в бездонном океане. В сияющем белом потоке Антон плыл над живыми материками, пронизанными множеством ярких точек, над прозрачными морями, светившимися искрами, а при желании мог дотронуться до горных вершин — над некоторыми стояли столбы пронзительного синего цвета…

Просыпались неведомые ранее чувства — Антон мог видеть (или ощущать?) температуру островов, плоскогорий, озер — всего, над чем он летел, энергию, исходившую от них, — причем энергию разных видов, от покалывающей до жгучей, от едва слышимой до могучей, сотрясавшей все его существо. Энергии вырывались пучками, свивались в спирали, лежали мощными полями — а существовал еще и некий общий энергетический фон, странным образом упорядочивавший все это многообразие…

Ошеломленное сознание лихорадочно подыскивало привычные стереотипы и образы для осмысления буйного информационного потока — и Антон уже начал различать цвета энергий, причем, как он понимал, и в ультрафиолетовом, и в инфракрасном спектре, это помогало ему хоть как-то определиться в этом странном мире. Постепенно до него стало доходить, что он видит только один пласт бытия, явленный ему, и что таких пластов — множество, и он сможет их посетить, когда захочет.

Счастливо хохоча, Антон полной горстью зачерпнул синей задумчивой энергии, изливающейся из пещеры в горном хребте в Гималаях, нырнул в ярко-желтый поток, плывший над Сахарой, полной грудью вдохнул пьянящую изумрудную дымку над Амазонкой… Он стал замечать множество дружелюбно светящихся огоньков, подлетавших к нему и излучавших приветствия, и сумел сказать им: «Я люблю вас!»… Да он и сам был теперь ослепительной белой сферой. А гигантское разумное существо, принявшее Антона в этот мир и ощущаемое им явно где-то рядом, словно баюкало его на ладони, по-доброму улыбаясь, и говорило: «Таких, как я, — многие множества, и они тоже примут тебя во всех слоях и спиралях реальности и времени».

Блаженно растворяясь в оранжевом сиянии неожиданно вспыхнувшего рядом радушного существа, Антон окончательно терял ощущение собственного «я» — даже такого фантастического — и постепенно уплывал в бездумное забытье. Оранжевый шар притягивал, успокаивал и, казалось, даже мурлыкал.

Мешало только ощущение покалывания. Где-то внизу справа он ощутил (позднее Антон передал бы это как «увидел пятой ногой») зеленую звездочку, медленно приближающуюся к нему и покалывающую его острыми лучиками. По мере приближения в звездочке угадывалось что-то очень знакомое и настырное. «Ну, и чего?» — лениво подумал Антон. «Домой!» — сердито сигнализировала звездочка. «Это куда?» — не понял Антон. «Идем, идем», — торопила звездочка, и ее зеленые лучики превратились во вредные шильца.

Оранжевый шар, только что излучавший притягательное радушие, внезапно резко почернел, и Антон почувствовал полыхнувшую из шара волну злобы. К Антону потянулись черные щупальца. Он растерянно метнулся в сторону, но шар мгновенно оказался рядом, а щупальца сплели вокруг него темное кольцо, в котором Антон начал задыхаться.

А дальше вокруг забурлило и заискрило. Сквозь появившиеся разрывы в кольце Антон уловил яростные зеленые проблески, рассекавшие щупальца, а затем увидел черные сгустки, которыми шар гневно плевался в метавшуюся вокруг него звездочку. Рядом с ней появилась еще одна, тоже зеленая, но с солнечными проблесками, и ввинтила в черный шар целую серию острых спиралей, явно шару не понравившихся: он ухнул и взмыл высоко вверх, к жемчужному сиянию, разлившемуся на небосводе. Далеко внизу, на каком-то континенте, Антон успел заметить ярко зардевшееся пятно, из которого вырос огромный дымный гриб, и понял, что это был вулкан, проснувшийся именно из-за этого сражения. Впрочем, события развивались словно в спрессованном времени — настолько стремительно, что, пока он думал вулкане, еще серия зеленых игл вонзилась в мрачный раздувавшийся шар.

И тут на него накатил грохот — такой, что завибрировало все его существо. Грохотали плевки черного шара, рычал он сам, с сухим оглушительным треском летели зеленые стрелы и спирали — а сам Антон в этой какофонии сжался в светлый маленький комочек, не в силах оторваться от сражающихся за него двух зеленых звездочек и в то же время не умея помочь им в этом непонятном мире…

«Ну, где же ты?» — взмолился Антон, адресуясь к тому гигантскому, доброму разумному существу, которое он воспринимал как саму планету, раскрывающую перед ним дотоле невиданные свойства. И был услышан.

«Хватит!» — пророкотало вокруг, и Антон почувствовал, словно огромные, бездонные глаза с некоторым интересом обратились к нему.

В пространстве что-то прошелестело, словно взмахнули огромные крылья, и черный шар с протестующим хлопком исчез, словно его просто выбросили вон. Зеленые звездочки весело затанцевали и, подлетев к Антону, замерли рядом. Огромные глаза материализовались, распахнувшись в полнеба, и занялись изучением всей троицы. Затем в них весело полыхнул белый мягкий свет, сменившийся изумрудным сиянием, и грудной, очень знакомый женский голос произнес, адресуясь Антону: «Приходи еще». После чего все исчезло, сменившись кромешной тьмой, а Антон рухнул куда-то вниз.

— М-м-м… У-у-у… — было первым, что он услышал, возвращаясь в родной мир, и понял, что это была все та же ария теперь уже охрипшего Никитича.

Непонятная тоска накатила на Антона, и, еще не открывая глаза, он почувствовал, каким же маленьким, тусклым и серым, зажатым и скованным было все вокруг, и отчаянно рванулся обратно, к свободному жемчужному сиянию… Но оно исчезло, и оставалось только собственное тело, внутри которого Антон почувствовал себя словно запертым в темнице.

— Спокойно, милок, спокойно, — прогудело над ухом. — Вернулся — и ладушки. А хлопот ты задал нам немало.

Антон открыл глаза. Сидевший возле него Никитич выглядел усталым, и даже его борода, казалось, пожухла. Возле них суетилась Весняна, разливая в чашки какой-то настой, и выглядела она тоже утомленной, даже синева пролегла под зелеными глазищами. Горячий напиток побежал по жилам, заставил встрепенуться каждую клеточку, и Антона начало отпускать. Странно — только теперь он почувствовал, что ничего у него не болит, тело повинуется ему на удивление легко и послушно, и даже ледяной бурав в затылке словно растаял, оставив лишь чувство приятного легкого жжения… Антон приподнялся и сел, вслушиваясь, как энергия горячей волной растекается по телу, напитывая его молодой, нетерпеливой силой — так, что стали покалывать кончики пальцев.

— Вижу, вижу, — удовлетворенно произнес Никитич. — В себя пришел. Хорошо Силы черпнул в Вышемирье.

— Где? — с удивлением спросил Антон.

— Вставай, лежебока, — с ехидством произнесла Весняна. — Сейчас поесть, небось, запросишь. Вот за столом и поговорим.

— К-ха! — робко кашлянул Никитич.

— Ну, куда ж без тебя! — отреагировала Весняна. — Ладно, и тебе тарелку налью… Все-таки целых два часа рыцарствовал. А вот если б Ант не взмолился, да Мокоша на помощь не пришла — пришлось бы нам несладко.

Антон понял, что толку от этих двух пока не добьешься, и решил принять практичное предложение Весняны — тем более, что есть и в самом деле хотелось зверски.

За окнами уже стояла ранняя морозная темь, и от этого в комнатке, напоенной травными запахами, было особенно уютно. Грибной суп, благоухающий так, что кружилась голова, был восхитителен — так же, впрочем, как и оладьи со сметаной. Что там добавляла Весняна — было большим секретом, только Никитич с довольством трогал свой округлившийся животик и ворчал, словно оголодавший кот. Ясное дело, разговоров в столь ответственный момент он не вел.

— Ну, так вот, — сказал Никитич, закончив, наконец, уже казавшийся бесконечным процесс поглощения пищи, и откинулся на спинку массивного дубового стула. — Начнем, пожалуй. Э-э-э… С чего же? Ну, само собой, с меня. Я вот как есть домовой, а Весняна — домовена, внучка то бишь. Усек? — и с любопытством воззрился на Антона: как, мол, переваришь такую новость…

Странно, но Антон почему-то ничуть не удивился. Ему на миг показалось, что он снова свободно плывет в жемчужном тумане, и это была реальность, просто другая, но тем не менее существующая.

— Тебе там, в Вышемирье, должны были разъяснить, — несколько разочарованно продолжал Никитич. — Я, вишь, в науках этих не силен, мы с Весняной более чувствуем, да и живем поболее, чем ты…

— О себе говори, дед, — сердито прервала его Весняна. — Я не более чем он, живу в этом мире!

— Вот то-то, в этом мире… — ехидно было начал Никитич, но, уловив опасный блеск в глазах внучки, живо поправился. — Ну, это… Зелена еще, конечно. Так чего-нибудь ты там, в Вышемирье понял, нет?

Антон растерянно пожал плечами:

— Это было так фантастично… Какая-то планета живая. Вроде как наша Земля, но без городов. Так просто не расскажешь. Если честно, я ничего не понял. А лекций там никто не читал. Совсем честно — так просто растерялся.

— Оно, конечно, — кивнул дед. — Даже нам внове каждый раз в Вышемирье попадать. Да и опасно долго там быть нам-то. Мы еще не выслужили и не заслужили. Но, поелику вернулся ты оттуда целым и невредимым, да еще Силы поднабрался, верно мы тебя нашли: приняло тебя Вышемирье, и даже сама Мокоша помощь оказала. Значит, ты тот, кто есть. И нам за то благодарность дана Мокошей, которая нам о тебе поведала. А поелику так, то обрядовал я тебя правильно, и отныне посвящен ты, вразумлен и миру открыт — и этому, и прочим. С рождением тебя, Ант!

Произнеся эту торжественную тираду, Никитич парадно приосанился, огладил бороду и со значением воззрился на Антона. Весняна порозовела. В комнате воцарилось ожидающее молчание.

Антон во все глаза глядел на деда с внучкой и ничего не понимал.

Никитич сердито засопел, а затем сварливо осведомился:

— Ну, теперь-то вспомнил?

— О чем?

— О том, кто ты есть! — раздраженно рявкнул Никитич. — И зачем я для тебя немеряно глотку драл?

— И не просто драл, — с ехидством сказала Весняна, — А как в опере. «Иван Сусанин» называется…

— Цыц! — взвился дед. — Ну что за девка, что ни слово — то шило!..

Антон как-то уже начал привыкать к постоянной перебранке этих удивительных личностей — похоже, это было для них действенным средством снятия стресса, как для народных масс в России — бутылка водки или бессильные плевки в адрес олигархов и воров-чиновников.

— Что я должен вспомнить? — сердито осведомился он. — Была какая-то планета, какой-то мир, какой-то оранжевый козел на меня напал… И я до сих пор не пойму: может, то бред был? Или транс? А может, Никитич, ты меня загипнотизировал? И кто я есть, по-вашему?

— Эхе-хе, — вздохнул Никитич, и борода его печально поникла. — Крепко тебя по кумполу ошарашили. Должен был ты после этого путешествия вспомнить если не все, то хотя бы что-то в тебя вложенное. По всему видать, на том вокзале не простые были жулики, а приложил кто-то из сильных Темных. Мыслю, знают они про тебя и не хотят во вразумленные миры пускать.

— Ничего! — задорно сказала Весняна. — Подумаешь — Темные! Вспомнит он все, а мы поможем.

А затем Никитич с Весняной поведали Антону такое, от чего ему вдруг вновь захотелось на темный, продутый стужей Московский вокзал: там все понятно, и жулики, и менты такие родные, сволочные и объяснимые… А тут — какие-то инореальности, сложности, все перевернуто и запутано…