Смерть обывателям, или Топорная работа

Игорь Москвин, 2021

Начало ХХ века. Санкт-Петербург. В одном из тихих обывательских кварталов происходят убийства. Неизвестный душегуб принялся убивать топором целые семьи. Преступления страшные, но с первого взгляда незамысловатые и не сулящие долгого расследования. Тем более за дело берется начальник сыскной полиции Владимир Гаврилович Филиппов и его бригада опытных расследователей. Однако уже с первых шагов дознание обнаруживает некоторые странности в картине преступления. Кто этот безумный маньяк? Один ли это человек? Какие на самом деле у него мотивы убивать безобидных граждан особо жестоким образом? Странностей и сложностей в деле становится всё больше, расследование уводит сыщиков далеко за пределы Санкт-Петербурга, вплоть до самой Финляндии. Нити сплетаются в тугой клубок, распутать который под силу только начальнику сыскной полиции Филиппову и его подручным.

Глава 5

Владимир Гаврилович вышел из дома Анциферовых с побледневшим лицом и погасшим взглядом. Набрал в лёгкие свежего воздуха, словно вынырнул из бездонной ямы, наполненной водой. От увиденного по спине пробегали мурашки. Давно Филиппов не испытывал таких чувств, перемешанных, будто в одной корзине, — жалости к беззащитных людям, неподвижно лежащим в доме, и ненависти к убийцам. Ради копеечной выгоды отправили на встречу с Богом пять невинных душ… К горлу подступил ком, когда перед глазами вновь возникла худенькая хрупкая фигурка девочки, так и не понявшей, что никогда больше не проснётся.

— Владимир Гаврилович, — пристав Охтинского участка выпустил папиросный дым изо рта и не стал затягиваться вновь, увидев лицо начальника сыскной полиции. — Владимир Гаврилович, да на вас лица нет.

— Вы там были? — Филиппов указал головой на дом.

— Упаси господь, мне от крови дурно становится, — признался, понизив голос, Васильев.

Пока начальник сыскной полиции был в доме, подъехали чиновники для поручений Лунащук и Кунцевич. Они не стали входить в дом, а решили дождаться Филиппова и получить от него дальнейшие указания. Вслед за ними прибыл фотограф, чтобы сделать карточки места преступления.

Петр Назарович тоже не стал переступать порог дома, чтобы, не дай бог, не оставить лишних следов.

— Владимир Гаврилович, разрешите приступить к осмотру дома? — нарушил затянувшееся молчание Мечислав Николаевич.

— А? Да-да, приступайте, пусть Иван Егорович закрепит всё на фотографических карточках, — кивнул Филиппов. — Душа не выносит, когда такие малютки лишены жизни на самой её заре…

— Такова жизнь, — пристав выпустил струю папиросного дыма. — Ничего не поделаешь.

— Ничего, — вслед за ним повторил начальник сыскной полиции и повторил по слогам: — Ни-че-го.

— Может быть, оно и к лучшему, — некстати произнёс Дмитрий Дмитриевич. — Иначе остались бы никому не нужными сиротами. Нахлебниками в чужой для них семье.

Филиппов ничего не сказал, только смерил пристава быстрым обжигающим взглядом.

— Владимир Гаврилович, конечно, мне тоже жаль ребятишек, — словно бы оправдываясь, сказал Васильев, но в глазах его читалось полное безразличие к несостоявшейся судьбе детей. — Это надо вот так просто поднять руку и лишить жизни малюток!..

— Перестаньте, Дмитрий Дмитрич, — не выдержал неприкрытого лицемерия пристава Стеценко. — Простите, но я вынужден вас покинуть. Мне надо осмотреть тела убитых.

Доктор направился в дом вслед за чиновниками для поручений, к которым уже присоединился фотограф.

Обследовали каждый закуток, не пропустив ничего, а особенно тщательно — подвал, в котором был вскрытый тайник. Видимо, хозяин не выдержал пыток и отдал грабителям всё, даже жизни — свою и всех родных.

Филиппов в дом больше не заходил, доверив поиски улик своим сотрудникам. Не мог заставить себя смотреть на место преступления после того, как увезли трупы. В этот майский день что-то в душе начальника сыскной полиции надломилось, и он понял: чтобы найти преступника, надо очерстветь, иначе каждое убийство будет давить тяжким грузом и отвлекать от дознания. Что-то важное можно упустить, и тогда насмарку пойдёт весь ход логических размышлений. Он стал смотреть на преступление как на личную обиду, в которой конечной точкой становится торжество правосудия.

Первым завершил осмотр доктор Стеценко. Выражение его лица сделалось как у Филиппова, когда тот покинул дом.

— Что скажете, Пётр Назарович? — поинтересовался пристав, переваливаясь с пяток на носки и обратно — то ли нервически, то ли от нетерпения.

Доктор с минуту помолчал, потёр лоб.

— Пять трупов, — сухо констатировал он, — три взрослых, два детских. По возрасту — лет пяти и десяти…

— Восьми, — тихим голосом поправил Петра Назаровича начальник сыскной полиции.

— Простите? — не понял Стеценко.

— Мальчику только восемь.

Доктор глубоко вздохнул, словно на секунду лишился живительного воздуха.

— Благодарю, Владимир Гаврилович. Так я о чём?..

— Об убиенных, — пристав смотрел на дом.

— Дети задушены во сне. Кухарка и вторая женщина, видимо, хозяйка, зарублены топором, а вот хозяин умер от пыток…

— Пыток? — Глаза Дмитрия Дмитриевич расширились и стали походить на чайные блюдца.

— Представьте себе, от пыток. Допускаю, что у хозяина хранилось в доме что-то ценное, поэтому грабители не погнушались прибегнуть к средневековым пыткам.

— И это в начале просвещённого двадцатого века!.. — покачал головой охтинский пристав.

— Ну, кто-то живёт в век просвещения, а кто-то не вылез из пыточных сыскного приказа, — сказал Филиппов. — Пётр Назарович, я понимаю, до вскрытия сложно сказать, но как по-вашему, один и тот же топор применялся в убийствах Андреевых и здесь?

— Я, конечно, не до конца исследовал нынешние трупы, но мне кажется — на первый взгляд — топоры разные. В доме Андреева ширина лезвия четыре вершка, а в этом, — он кивнул головой в сторону дома, — использовался другой, с более широким. Наверное, в семь — семь с половиной вершков.

— Может быть, нож с широким лезвием? — сощурил глаза Владимир Гаврилович.

— Да, да, — подал голос пристав, — я бывал в деревне, так там нож-косарь применяли при рубке ботвы и мелких кустарников. Он широкий, — показал расширенными пальцами, — с вершок точно будет.

— Возможно, — задумчиво произнес Стеценко, — скажу позже. Я вот видел в конюшне у работников секач, так он тоже с длинным и широким лезвием. Его я тоже не исключал бы. Хотя… — он сжал губы.

— Вы вспомнили о секаче мясников?

— О нём тоже, но, господа, об этом я напишу в отчёте после вскрытия. Сейчас, господа, простите. Мне надо заняться убитыми.

— Пётр Назарович, — задержал Филиппов доктора, — скажите, на ваш взгляд, сколько дней прошло со дня смерти Анциферовых?

— Я могу, конечно, сейчас ошибиться, но мне кажется, дня три.

— То есть они были убиты до преступления в доме Андреева?

— Да, — подтвердил Стеценко. — Точнее вы узнаете завтра, но то, что преступление в этом доме совершено ранее, я могу сказать точно.

Доктор вышел. Остались охтинский пристав, начальник сыскной полиции, приехавшие судебный следователь Ридигер и исполняющий должность прокурора господин Таганцев Сергей Иосифович.

— Я, господа, удручён. Ещё один такой же день, и… — Васильев, не договорив, махнул рукой.

— Дмитрий Дмитрич, — Сергей Иосифович наклонил голову к правому плечу и повторил: — Дмитрий Дмитрич, слава богу, что пока у нас нет событий, подобных уфимским.

— Что там стряслось? — с любопытством спросил пристав.

— Дмитрий Дмитрич, — с укоризной посмотрел на пристава Таганцев, — неужели вы газет не читаете?

Охтинский пристав слегка покраснел.

— Почему не читаю? Читаю.

— Неужели позабыли о событии, произошедшем шестого числа сего месяца?

— Простите, но не припомню, — честно признался Васильев.

— В тот день был убит уфимский губернатор Богданович.

— Да вы что! — искренне удивился пристав.

Чтобы скрыть возникшую неловкость, судебный следователь посмотрел, прищурив глаза, на Таганцева.

— Может быть, вашему ведомству стали известны подробности столь дикого происшествия?

— Но только по секрету, — исполняющий должность прокурора понизил голос. — Как нам сообщили, в четвёртом часу губернатор Богданович гулял один в городском парке. Сами понимаете, в такой час гуляющих было достаточное количество. Он углубился в боковую аллею, прилегающую к собору, и там ему навстречу вышли двое или трое злоумышленников, пока точно не установлено. То ли один из злодеев под видом просителя, поклонившись, подал Николаю Модестовичу запечатанный пакет, якобы с прошением, то ли просителем оказался простой мещанин. Но убийцы воспользовались представившейся возможностью и почти одновременно произвели с десяток выстрелов в спину и в грудь губернатора. То ли к счастью, то ли к несчастью, смерть наступила мгновенно. Церковный сторож первым увидел злодеяние и бросился к преступникам, но те произвели в его сторону несколько выстрелов. Испугавшись, он спрятался, а злодеи тем временем скрылись.

— А где были полицейские? — спросил пристав.

— Николай Модестович предпочитал бродить в одиночестве, поэтому полицейские оставались у ворот парка.

— Какое легкомыслие!

— Да, легкомыслие, но иногда хочется, чтобы никто не тревожил, хотя бы в час, когда вокруг только пение птиц и шум молодых зелёных листьев.

— Всё равно это легкомыслие.

— Возможно, — исполняющий должность прокурора не стал вступать в спор с приставом и с завистью добавил: — А ведь Богданович только получил чин статского советника.

— Убийц задержали?

— Увы, — Таганцев развел руками, — убийцам удалось скрыться, но стало известно… — исполняющий должность прокурора огляделся по сторонам, словно собирающийся совершить какую-то проделку гимназист, — стало известно, что это приговор так называемой «Боевой организации социалистов-революционеров» за расстрел бунтовщиков на Златоустовском заводе.

— Трудные настали времена, — посетовал Васильев, — трудные. Что творится в Империи! Вот раньше…

— Господа, простите, — перебил охтинского пристава Филиппов, — но, с вашего позволения, я удалюсь к своим сотрудникам.

— Да, Владимир Гаврилович, — судебный следователь посерьёзнел лицом, — завтра я жду ваш отчёт по сегодняшнему убийству.

— Непременно.