Дорога в Аризону

Игорь Чебыкин, 2023

Главные герои: советские школьники и учителя, жители советского городка в Подмосковье; в конце книги – бывшие одноклассники, выросшие и изменившиеся, встретившиеся через много лет в изменившейся стране.Место и время действия: СССР, 80-е годы XX века; Россия, 90-е годы XX века (последние главы).

Глава 8

Долгожданное лето сделало Толику королевский подарок, обещавший щедро вознаградить его за все муки, — целый месяц вместе с Никой в пионерском лагере, где никакая персидская сволочь не могла бы им помешать. Перс никогда не ездил в пионерлагеря: летом родители неизменно вывозили его на черноморско-прибалтийские лежбища. Не стал исключением и нынешний год, из чего следовало, что дорога к сердцу любимой девушки Тэтэ на это время была расчищена, утрамбована и звала к решающему наступлению.

Лагерь находился недалеко от города и принадлежал заводу по ремонту военной техники, где работали отец Тэтэ и мать Ники. Толик и Ника уже покончили с пионерством, однако возраст позволял им еще разик понежиться в лагерном Эдеме. В последний раз. Узнав про то, что Ника поедет в лагерь во вторую смену, Толик после долгих исступленных уговоров сумел убедить родителей перекроить заранее составленное ими расписание летних путешествий и отправить его в лагерь непременно в июле, а не в августе, как предполагалось изначально. Лучше бы он этого не делал.

Все не заладилось с самого начала. Июль, как назло, выдался непривычно зябким и дождливым, и под нудными дождевыми струями честолюбивые планы и надежды Толика отсырели и развалились, обратившись, как и все вокруг, в склизкое хлюпающее месиво. Из-за непогоды официальная и неофициальная части программы организованного дуракаваляния в лагере скукожились, лишившись таких основополагающих своих пунктов, как костры, вылазки в лес, футбол и тайное ночное купание в реке. Всю нерастраченную энергию изнывающая от хандры детвора тратила на те легендарные шалости, которые обычно происходят в спальных корпусах пионерлагерей после отбоя. Однако Тэтэ не преуспел и здесь в попытках привлечь к себе внимание надменной Вероники: его лагерные антраша имели не больше успеха, чем волгоградские. Более всего несчастного влюбленного угнетало то, что все эти шалопайства не вызывали у Вероники и презрения, бесследно пропадая в черной пропасти ее равнодушия. В отчаянии Тэтэ опять схватился за перо, исторгнув из глубин своей мятущейся души два новых поэтических стона. Первый из них, прошив плотные слои атмосферы, унесся в космические выси, озарив их вспышкой нечеловеческого страдания.

Я верю, и незыблема та вера,

Что для тебя лишь сверху солнце светит,

И звездами мерцает неба сфера,

И землю брызгами плаксивый дождик метит.

Лишь для тебя гуляка-ветер куролесит,

И хрупкие цветы асфальт ломают,

Рождают птицы звуки дивных песен,

А люди странные того не понимают.

Калейдоскоп времен всецветных года

Устроен для твоей забавы только,

Безбрежных океанов плещут волны,

Чтоб скучно тебе не было нисколько.

Чего ж еще тут можно пожелать,

Когда Вселенная — ну, вся к твоим услугам!

Позволь мне хоть слегка поразвлекать

Тебя, моя бесценная подруга…

Однако бесценная, но бессердечная подруга упрямо не желала быть развлекаемой Толиком, и в своем следующем произведении поэт рухнул наземь новым Тунгусским метеоритом, обуглившимся от неразделенной любви.

Темнея чинно пышным фраком,

Циничный фокусник-ловкач

Судьба тебя под скрипки плач

Соткала из немого мрака.

И мрак рассеялся тотчас…

Без криков"Браво!"и оваций,

Не видя пошлых декораций,

Искрящимся лукавством глаз

Твоих, как сказкой, очарован,

Под суетливый шелест слов

Я ворошил страницы снов.

Был нежный облик нарисован

На их туманном полотне,

И в невесомой дымке грез,

Все прелести шипов и роз

Неся в себе, явилась мне

Она (с А.С. такой был случай),

Ну, то есть, Ты — мой ад и рай.

Сказал я жизни:"Пропадай!"

И бросился с любовной кручи…

(Внизу ж, увы, лишь терн колючий).

А мир был одурманен летом

И ничего не знал об этом…

Под А.С. в стихотворении подразумевался А.С.Пушкин, которого Толик призвал в свидетели своего ураганного чувства, а под колючим терном — нестерпимая холодность предмета обожания Тэтэ. В конце лагерной смены Толик и впрямь чуть не сиганул ради Ники если не с кручи, то с довольно приличной высоты. Однако и тут его благородный порыв обернулся нелепым и позорным инцидентом.

В последние перед отъездом дни тучи, наконец-то, убрались восвояси, и на небе как ни в чем ни бывало появилось солнце, не испытывавшее, по-видимому, ни малейших угрызений совести за свое длительное и ничем не оправданное отсутствие. Иссеченная дождем река тут же забурлила под напором истосковавшихся по плаванию детских тел. Мальчишки, удостоверившись, что вожатые их не видят, прыгали в воду со старой кривой ольхи. Толика, который неплохо плавал, но прыгать совсем не умел, тоже зачем-то потянуло на дерево. Не сомневаясь, что Ника, как и все девчонки на берегу в этот момент, смотрят на него, он вскарабкался по стволу и смело вступил на длинную суковатую ветку, простертую над водной гладью. Теперь нужно было аккуратной и выверенной поступью канатоходца дойти до того места, где ветка начинала ощутимо подрагивать и пружинить под тяжестью подросткового веса, и, оттолкнувшись от нее, как от трамплина, взлететь над рекой. Со стороны все это выглядело просто и элегантно. Однако сделав несколько шажков, Тэтэ неожиданно почувствовал, как его скользкой змеей начинает обвивать страх. В этой ситуации важно было не смотреть вниз, но он посмотрел и с ужасом осознал, что сейчас потеряет равновесие и свалится в реку у самого берега, где на дне наверняка валяются коряги и еще какая-нибудь дрянь. Идти дальше по ветке ему совершенно расхотелось. Пятясь трусливо и медленно, словно полудохлый рак, он вернулся и слез с дерева под издевательский хохот товарищей. В эту минуту ему хотелось только одного: чтобы река каким-нибудь чудесным образом вздыбилась, вышла из берегов и затопила все вокруг, уничтожив и самого Толика, и всех свидетелей его позора. Включая самого главного свидетеля. Чуда не произошло, однако через пару дней смена, к счастью, закончилась.

Остаток каникул Тэтэ провел у бабушки в Калужской области — в крохотном, деревенского пошиба городишке, который получил гордое звание города только после установления в нем Советской власти. Там душевные раны Толика затянулись весьма быстро благодаря действию целебнейшего лекарства под названием"русское лето в деревне". Август был наполнен зноем, стрекотанием кузнечиков, ленивой безмятежностью и тем, что делает жизнь человека райской: тазами горячего вишневого варенья с архипелагами пенок на дымящейся вулканической поверхности; мисками спелой кровоточащей малины, залитой розовеющим молоком; душистым и чистым запахом разрезанных огурцов, осыпанных льдистыми кристаллами соли, и самой желанной вещью на свете — ковшиком студеной воды в жаркий летний день, когда изможденный и потный, после трех часов игры в футбол с пацанами, прибегаешь домой.

Пацанов в городе было немного, основную их часть составляли такие же, как Тэтэ, школьники на каникулах. Улочка, где жила бабушка Толика, была заселена исключительно стариками. С наступлением сумерек они рассаживались на лавочках перед палисадниками по обе стороны улицы и до ночи неспешно судачили о погоде и покойниках. Мужчины курили смрадные папиросы, своим дымом вышибающие слезу у всех присутствующих, кроме лютующих комаров. Изредка непроницаемую ночную завесу разрывал свет фар мотоцикла, с ревом проносящегося мимо и угасавшего вдали слабеющим эхом. Всполошенные собаки бешено матерились ему вслед на своем собачьем языке. Откуда-то еле слышно доносились песни группы ABBA. Звездное небо висело над головой совсем низко и напоминало усыпанный блестками плащ факира. Соседский дед Петя, всегда добродушный и пьяненький, как-то рассказал Толику, что если после полуночи в течение часа смотреть, не отрываясь и стараясь не моргать, в одну и ту же точку на небосводе, то можно увидеть лик Богородицы с молитвенно сложенными ладонями."В полночь начинается сатанинское время, и Божья мать молится за нас, чтобы мы не достались сатане", — пояснил дед, таинственно округлив мутные очи. Толик, воспринимавший религиозные басни, да еще, — стариковские, как и положено комсомольцу, предельно критически, был, тем не менее, заинтригован и вознамерился проверить слова вздорного пенсионера. Однако уже через десять минут пристального всматривания в созвездие Большой Медведицы уставший за день Тэтэ начал клевать носом и был уведен непреклонной бабушкой спать.

В конце месяца отец забрал его домой — успокоенного, повеселевшего, вытянувшегося и загорелого. На фоне его смуглого субтропического загара Перс, отдыхавший на сей раз с семьей в Паланге и вернувшийся оттуда с загаром спокойным и ровным, как и все в Прибалтике, выглядел бледно во всех смыслах слова. Но какое это теперь имело значение? Теперь, после того как немилосердная Ника в одну секунду выпустила из Толика, как воздух — из шарика, весь его кураж и веселое воодушевление? Какое значение имело хоть что-нибудь после того, как она явила все свое безразличие и даже более того — насмешливое пренебрежение к Тэтэ, раздавив его, словно мокрицу, в первый же день нового учебного года?

А впрочем, хорошо, что это произошло 1 сентября — в благословенный день, протекающий в радостной бестолковой суматохе, когда учителя не спрашивают учеников и не вызывают их к доске, потому что не о чем еще спрашивать и незачем вызывать. Благодаря этому обстоятельству Толик получил возможность уединенно и сосредоточенно упиваться своим горем. К исходу последнего урока он пережил бурю самых разнообразных чувств, характер и эмоциональная заряженность которых менялись стремительно, как в музыке, — от скорбного ларго до яростно пульсирующего престо.

Горькая полудетская обида и отчаяние постепенно уступили место злости. В конце концов, он почти год цирковой собачонкой скакал вокруг нее на задних лапах, думая только о том, как еще ее потешить и рассмешить, забыв о других, не менее славных девушках, которые, представьте, весьма к нему благосклонны! И какую награду в итоге он получил от нее? Публичное унижение на глазах у Перса. Да кем она себя считает?! И вот уже, свирепея и пропитываясь желчью, Толик выискивал в строптивой девчонке недостатки, которые раньше ошибочно почитал достоинствами: и это кукольно-глупое хлопанье ресницами, и бесформенную копну волос, и припухшие искусанные губы, и уши-пельмени, и почти старушечьи складки на шее. Да какая она, к черту, красавица?! Совсем наоборот: она почти уродина, а он все себе навыдумывал! И тут же снова сникал: да нет же, нет, это сейчас он выдумывает, а она на самом деле красавица, и он на самом деле ее любит. И злость опять сменялась беспросветной печалью…

Эмоциональный шторм трепал его долго и жестоко, но потом неожиданно стих. К концу занятий Толиком овладела стальная решимость: он должен с ней поговорить. Обязательно. Прямо сегодня. После уроков. О чем именно пойдет разговор, он не имел ни малейшего представления. Главное — начать. Признаваться в любви, разумеется, было бы глупо и опасно: если она поднимет его на смех и пошлет подальше, у него уже не хватит духу подойти к ней еще раз. А если она еще и расскажет кому-нибудь о его выстраданном признании, ему останется только удалиться и удавиться. Нет, нужно просто поговорить с ней о чем-нибудь, поговорить серьезно и доброжелательно, без всяких острот и словесных выкрутасов, поговорить, как друзьям, — о лете, школе, классе, учителях, о кино, хоккее, Элвисе и Kiss. Нужно подниматься в гору неспешно и терпеливо. Нужно приучать Нику к разговорам с ним, к мысли о том, что он есть в ее жизни. А уже потом, когда она привыкнет к нему, когда поймет, какой он умный и одаренный, тогда и придет время сказать ей самое главное. Сейчас же надо начать. Догнать ее на улице по дороге домой и заговорить. Ника жила в соседнем с его домом квартале, так что формальный повод для совместной прогулки у Толика есть. Лишь бы она была одна. Тогда он сможет к ней подойти. Или не сегодня?.. Страшно… Может, завтра? Нет, сегодня!

После уроков он первым вылетел на улицу и занял наблюдательный пост напротив раскрытого гипсового учебника на фасаде школы. Ждать пришлось долго."Толян, ты идешь или нет?", — рядом переминался с ноги на ногу ничего не понимающий Винни. Они с Толиком жили в одном подъезде и домой возвращались вместе."Сейчас, Венька, сейчас. Мне надо дождаться кое-кого, и тогда пойдем". — "Кого"кое-кого"?". — "Увидишь".

Наконец, она вышла. С Персом. Сзади шел Коля Мартьянов по кличке Кол — самый высокий и сильный в их классе парень с флегматичным веснушчатым лицом. Кол был красой и гордостью волейбольной секции ДЮСШ, где подавал надежды столь же уверенно, сколь и мяч."Блок Мартьянова — это посерьезнее, чем блок НАТО", — говаривал его тренер, пророчивший Колу большое волейбольное будущее. Перс сам выбрал простодушного Кола себе в друзья, как барин выбирает породистого коня. Нередко в тех случаях, когда Перс провожал Нику, Кол исполнял роль оруженосца, эффектной статной свиты, которую и людям показать не стыдно, и отпустить можно в любой момент. Тэтэ сейчас начинал и это постигать.

"Толян, ты чего, в Нику втюрился, что ли?", — уловил Венька взгляд друга. — "Ты вот что, брат Кондрат, выбирай слова! — завелся Толик. — Втюрился — это упал лицом в тарелку с тюрей". — "Да ладно, чего ты, извини… Ну, правда, ты Нику ждал?..". — "Венька, только, чтоб об этом ни одна живая душа… Понял?". — "Конечно!". — "Конечно — сковоречня!.. Понял или нет?"."Понял, понял!.. Ты чего, меня не знаешь, что ли?". — "Знаю, но предупреждаю на всякий случай". — "Никто не узнает, будь спок. Толян, а она ведь… это… с Персом уже давно ходит". — "Вижу, не слепой. Пошли за ними, Венька, только на расстоянии".

На диво погожий день если к чему и располагал, то к прогулкам. Город блаженствовал под солнцем. Родители уже отвели возбужденных первоклашек обратно домой. Людей в разгар рабочего дня на улицах было немного. Пассажиры в не по-осеннему душных автобусах отирали платками вспотевшие лица и шеи, отдувались, обмахивались шляпами и книгами. Троица впереди, не спеша, брела по нагретым аллеям, разомлевшим переулкам и скверам. Кол нес дипломат Ники. Время от времени они останавливались, заставляя притормаживать и бдительных Толика с Венькой. Перс что-то быстро говорил, закатывал глаза, сопровождая рассказ зверскими гримасами и порывистой жестикуляцией, затем все трое взрывались смехом и продолжали движение. Нырнув поочередно в магазинчики"Молоко"и"Хлеб", они вынырнули оттуда с расписными картонными тетраэдрами и хрустящими рогаликами, которые, как всем известно, особенно вкусны именно с молоком и именно на улице, да еще в такой солнечный день.

"Толян, давай и мы пожевать чего-нибудь купим, — при виде еды глаза Веньки полыхнули огнем похоти. — Я есть хочу, как медведь — бороться…"."Не сходи с ума, проглот, — осадил его друг. — Нам нельзя терять их из виду. Успеешь еще пожевать". Венька героически выдержал этот удар судьбы, однако у поворота в родной двор стал, как вкопанный:"Толян, извини, но я дальше не пойду. Мать просила сегодня пораньше придти — мясо для фарша провернуть".

Тетя Галя, мать Веньки, дородная украинка с хлебосольным лицом, работала воспитателем в детском саду, а все свободное время, включая глубокую ночь и раннее утро, посвящала кулинарным безумствам. Помимо самой тети Гали и Веньки в семье было еще только два рта — усатый рот отца-шофера и редкозубый рот малолетнего Венькиного брата, но еды в доме готовилось столько, как будто в квартире столовался мотострелковый полк. В жаркой, с запотевшими окнами кухне, похожей на баню, постоянно что-то варилось, жарилось, тушилось и запекалось. Холодильник, доверху набитый провизией, довольно урчал и разве что не отрыгивал. Если Толик приходил к другу днем или вечером, когда тетя Галя была дома, его тут же сажали за стол, наливали тарелку багрового наваристого борща, в котором ложка стояла, как часовой у Мавзолея, накладывали ароматных золотистых котлет, воздушных пирожков со всевозможными начинками или полупрозрачного, подернутого изморозью холодца. В общем, начиналось ТУШЕраздирающее зрелище, как говорил Тэтэ. Отказаться не было никакой возможности: фраза"Я не хочу есть"была для тети Гали такой же дикой и непонятной, как обычаи каннибалов Океании для цивилизованных людей. Если же Толик заходил за Венькой утром перед школой, то, как и сам Венька, помимо благословения получал в дорогу яблоко или рассыпчатое домашнее печенье.

Так что, насчет фарша Венька, конечно, не соврал. Толику предстояло завершать свою шпионскую миссию без дружеского прикрытия. Он дал себе слово, что, если понадобится, то пойдет до конца: Тэтэ все еще надеялся, что Перс и Кол простятся с Никой на улице, и он успеет перехватить ее до того, как она войдет в подъезд. Однако возле дома Ники с огромным плакатом"Слава КПСС!"на торце компания не распалась: перебежав через дорогу, они миновали площадь с воинским обелиском и Вечным огнем и двинулись дальше по улице Красных Партизан. Дом Перса располагался совсем в другом районе города. Это означало только одно: троица держала курс на парк аттракционов.