Своя ноша не тянет. Пять дней из жизни простой рекламщицы

Ирина Анатольевна Мовчан

Рекламщица Дуся – красавица и умница, которой завидуют многие. Мало кто знает, что родители Дуси когда-то погибли в служебной командировке, что живет она с больной бабушкой в однокомнатной квартире. Неожиданные события последних пяти дней раскрывают Дусе истинную причину гибели родителей и дают ей в руки информацию, за которой охотятся самые разные люди. Только вот Дуся совсем не рада тому, что знает, где спрятаны огромные суммы чужих денег, поломавшие когда-то ее собственную жизнь…

© Ирина Анатольевна Мовчан, 2019

ISBN 978-5-4496-9312-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Будильник щелкнул и, прежде чем зазвонить, на секунду задумался. Дуся протянула руку, нажала кнопку. Быстро повернув голову, посмотрела влево, туда, где стояла кровать бабули. Та не спала. Дуся не знала, что будет, когда утром увидит ее глаза закрытыми. То есть знала, что это когда-нибудь случится, что бабуле не пятьдесят лет и что она, разбитая параличом после гибели Дусиных родителей, держится все это время только потому, что не на кого, по ее мнению, оставить внучку, и что надежды на выздоровление нет, и что сил у бабули немного. Дуся все это знала и каждый день просила то ли бога, то ли судьбу: пожалуйста, еще немного, не сейчас, я ведь стараюсь. Я не хочу, чтобы она умерла, я делаю все, что только могу. Я не знаю, как буду жить еще и без бабули. Для чего. Зачем.

Утренний распорядок в последние двенадцать лет почти никогда не нарушался. Поставив на огонь чайник, Дуся засыпала в термос горсть сухих трав, быстро приняла душ и вернулась в комнату.

— Вставайте, графиня свет Евдокия Романовна, нас ждут великие дела!

— Да уж поднимай. Что-то сегодня в четыре как будто кто толкнул, так и не заснула больше. — Бабуля говорила медленно, но довольно внятно.

— Ты как себя чувствуешь?

— А как, ты думаешь, чувствует себя полупарализованная старуха, которая второй десяток лет не может самостоятельно существовать? — забрюзжала бабуля.

Это был хороший признак. Это означало, что на сегодняшний день со здоровьем у полупарализованной старухи все более или менее нормально. Когда она плохо себя чувствовала, то становилась кроткой и ласковой. И тогда Дуся пугалась по-настоящему. А сегодня, слава богу, все ничего. Слава богу.

Дуся легко взяла бабулю на руки, мельком подумав, что та становится все легче и легче, и отнесла в ванную. Поставив бабулю на пол, сняла подгузник, сунула его в целлофановый пакет и туго завязала. Прямо в ванну устойчиво поставила пластмассовое креслице, сворованное в кафетерии на углу позапрошлым летом, посадила туда старушку, включила душ и вложила шланг в ее левую руку.

— Не горячо?

— Иди уж.

Бабуля всегда требовала, чтобы все, что возможно, она делала самостоятельно. Почему-то она считала, что так она меньше обременяет Дусю. Дуся закрыла дверь в ванную, налила в термос воду из вскипевшего чайника, этим же кипятком залила овсяные хлопья, насыпанные в глубокую фаянсовую миску. Завтрак готов.

— Забирать? — заглянула в ванную.

— Да уж не забудь…

Дуся выключила душ, накинула на бабулю большую махровую простыню и, завернув прямо с головой, понесла в комнату. Там тщательно вытерла насухо дряблое тельце, сноровисто надела на старушку подгузник и платье, посадила в инвалидную коляску и покатила на кухню.

— Пожалте кушать!

Тому, что есть надо левой рукой, бабуле не пришлось даже учиться: она была левша. «Видишь, во всем есть свои плюсы, — радовалась она. — А то все детство приучали: в правую возьми, в правую возьми… и ложку, и нож, и ножницы… а уж когда няня увидела, что я левой вышиваю, то-то скандал был! Эх, дура была няня, родись я правшой, что бы я сейчас делала?» Дуся тоже этого не знала. Бабулина леворукость пришлась очень кстати. После того, как правая половина ее тела оказалась парализована.

— Они опять стоят. — как о чем-то постороннем сообщила Евдокия Романовна, вылянув вниз из окна — и я не сомневаюсь, что по твою душу. Вчера, когда ты ушла, они исчезли тоже, и появились только после того, как ты пришла.

— Нет, ты просто выживаешь из ума! — вспылила Дуся, продолжая спор, начатый примерно неделю назад, — ну кому мы нужны? Пойми ты, мы — никто, государство — другое, все, понимаешь, все не как раньше! Да ты представить себе не можешь, до чего сейчас дошел технический прогресс! Если за мной будут следить, я никогда этого не узнаю! Ни-ког-да! А уж ты и подавно, — уже спокойно добавила она.

— Вот и я думаю, — задумчиво сказала бабуля, — это кто ж хочет дать нам понять, что за нами следят? И за каким хреном? Все знают, что я с утра до вечера торчу у окна. Ничего такого особенного я не видела, хотя все про всех знаю и могу тебе порассказать, хотя тебе и неинтересно. Да и если бы видела что-либо странное, прихлопнуть меня сразу — дело плевое, ты-то весь день на работе. А следят за тобой, и так, чтобы я это заметила и тебе сказала. У тебя на работе ничего нехорошего не делается?

— Да ты что, бабуль! Что нехорошего может делаться в рекламном агентстве! Это же не политика, это — реклама. Видишь же по телевизору: «Изменим жизнь к лучшему!» — пропела Дуся.

— А может, вы там втихаря деньги отмываете?

— От чего отмываем?

— Ну, от чего все отмывают. От наркотиков, оружия, мало ли от чего…

— Знаешь, даже если и отмываем, я тут точно ни с какого бока не касаюсь. Мои клиенты платят безналом, все у меня на виду, и деньги проходят копейка в копейку, и документы… Так что из-за работы за мной следить никто не будет.

— А знаешь, — мечтательно сказала бабуля, — может, это женихи?

— Кто?!?

— Поспокойнее. Ну, не женихи, а жених. Когда я в госпитале лежала, помнишь, у меня соседка по палате была азербайджанка, Гуля?

— Плохо помню. И что?

— А то. У них в Баку как раз так принято ухаживать: если девушка парню нравится, он ни за что к ней не подойдет поговорить, но зато ходит за ней все время на близком расстоянии, куда она — туда и он. Все знают, что это он за ней ухаживает с серьезными намерениями.

— Кто все-то?

— Ну, кто все: она, ее знакомые, друзья, родители. Там, в Баку, все друг друга знают. Положенное время отходит, и когда придет время свататься, уже все про него известно, и кто родители, и сколько денег у них, и что на свадьбу будет подарено, и где жить молодым.

— Ты хочешь сказать, они все четверо хотят ко мне посвататься?

— Ну почему все? — рассудительно сказала бабуля. — Например, жених — богатый азербайджанец из Баку, и ему в голову не приходит посвататься по-другому. У него бизнес, он работает целыми днями, а чтобы ты поняла, что на тебя обращают внимание, он нанял людей. Поэтому они и не кавказцы, что их просто наняли, чтобы они обратили твое внимание на факт слежки. Вернее, на факт ухаживания.

— Действительно, как это я сразу не догадалась — съязвила Дуся. — А супружеские обязанности он будет сам выполнять, твой таинственный азербайджанец, или тоже вот эти четверо?

— Тебе давно пора замуж! Тебе не двадцать, тебе тридцать четыре года! — отрезала бабуля. — И мне давно уже все равно, какой национальности будет этот мой долгожданный зять, хоть негр! Я хочу, чтобы когда я умру, тебе было чем заняться!

— Ну, если негр, то мне нужен минимум Кофи Аннан, — не ввязалась в свару Дуся, — а он женат. Так что, бабуль, замуж я пойду за белого. Если пойду.

Все романы Дуси были какими-то неудачными. Блеклыми были романы. Ни страсти тебе, ни взлета эмоций. Дуся, подначитавшись книжек по психологии, давно уже поняла, почему ей было так скучно: ни один из ухажеров не походил на отца, каким она его запомнила и каким любила. Не внешне, внешность-то как раз была у женихов, как правило, одинаково брюнетистая, а чем-то, чему описания Дуся не придумала, да и не объясняла себе особо. Не чувствовалось никакой силы во всех этих программистах, дизайнерах, редакторах, менеджерах, которые периодически примеривались в женихи. Не хотелось ни с кем из них умереть в один день, да и непонятно было, как с кем-либо из них можно жить долго и счастливо.

— Бабуль, — перевела Дуся тему разговора, — а это только у азербайджанцев такой оригинальный вид сватовства или у мусульман вообще?

— Кому оригинальный, а кому банальный, — попалась на удочку бабуля, которую хлебом не корми, только дай поучить внучку жизни. — Гуля-то как раз возмущалась, какие в Москве варварские обычаи, какое распутство, какие дикие нравы. Мальчик знакомится с девочкой, а ее родители даже не знают, что он ходит к ней в гости прямо домой! И соседи видят, ничего не говорят. А у них в Баку соседи как дружно живут, ты не представляешь! Гуля все поражалась, что в Москве соседи друг друга не знают, на дни рождения друг к другу не ходят, на свадьбы-похороны не помогают и все такое. У них соседи — практически родственники. Ты бы послушала, как там вынуждены считаться с соседями!

— Вот видишь! — поймала Дуся бабулю на слове. — Ты сказала: «вынуждены». Потому что это действительно отнимает какое-то количество времени и сил, ходить на дни рождения к чужим людям, а потом приглашать их к себе на дни рождения. Ты посчитай-ка, — развеселилась она, — у нас в подъезде тридцать шесть квартир, в каждой проживает от двух до семи человек, ну, будем считать в среднем, что человека по четыре. И ко всем этим ста пятидесяти человекам надо будет ходить на дни рождения, заранее готовить подарки, сто пятьдесят вечеров в году сидеть в гостях, а два раза в год принимать эту ораву у себя, на мой и твой день рождения. Как тебе перспективка? Так что вот переедем жить в Баку — и тогда будем вести себя так, как там принято. Будем дружить с соседями, будем вечерами принимать гостей, сами будем каждый день ходить в гости…

— Что значит: переедем? — забыла бабуля, с чего начался разговор о Баку. — Тебе предложили работу в другом городе?

— Здравствуйте, свет Евдокия Романовна! А кто сказал, что ко мне сватается богатый азербайджанец? К нему и поедем. С такими нравственными установками, как у него, ты можешь не опасаться быть забытой. Тебя будут любить и почитать, уважать, спрашивать твоего совета даже тогда, когда ты выживешь из ума.

— Если! Если выживу из ума! Ты мне ерунду всякую внушать прекрати! В моем роду склероза не было! И Альцгеймера тоже!

— Насколько я припоминаю, в твоем роду и инсульт не прослеживается… — погрустнела Дуся. — Ну ладно, бабуль, хватит ссориться, мне уже пора собираться. А то опять Катюшка будет на весь офис говорить, что я сегодня опоздала, чтобы весь коллектив смог оценить мой роскошный вид. Знаешь, таких подруг иметь, иногда действительно и врагов не надо. Она думает, что мне самооценку так поднимает.

— Нам, Разумовским, всегда завидовали, нам не привыкать!

— Катька не завидует. А моя фамилия — Кулакова, ты когда-нибудь выучишь? Папа обижался, хоть и виду не подавал, что ты меня Разумовской называешь, и я обижаюсь тоже. Да, я вас с мамой люблю и всю жизнь буду любить, вне зависимости от того, кто на каком свете, на том или на этом, но я — Кулакова! Паспорт показать?

— Дусь, — начала осторожно бабуля, уже в который раз. — Ну что ты в самом деле! Может, ты потому и замуж не выходишь? Кому скажи — женился на Дуньке Кулаковой! Мужики, они хилые, боятся, что заклюют друзья да знакомые, вот и опасаются этих подначек… А так — будешь Евдокия Разумовская, красиво и достойно.

— Уж если копнуть, то ты всю жизнь не Разумовской прожила, это под старость тебе взбрендило фамилию поменять.

— Не взбрендило поменять, а появилась возможность восстановить! Пока твой дорогой отец работал там, где работал, нечего и думать было восстанавливать истину! Потом бы не отмылись! Оставь посуду, я помою. Помою, сказала! Ду-ся! Я вполне дотягиваюсь до кранов!

Не обращая внимания на бабулины отчаянные выкрики, Дуся быстро вымыла посуду, намазала руки питательным кремом и прошла в комнату, где на стуле лежал тщательно отутюженный вчера костюм. Бабуля прикатила следом, чтобы не пропустить ни одного действия внучки и успеть прокомментировать каждое. Но сегодня Дуся собиралась быстрее, чем солдат в казарме, поднятый по тревоге. «Трудно ей одной весь день сидеть, — стараясь не выдать лицом сочувствия, думала она, вдевая в уши стильные серьги из нового гарнитура, присланные с оказией другом отца дядей Славой прямиком из Африки. — Может, нам кошку завести? Не позволит. У меня даже в детстве не было никаких кошек. Да и как-то за ними надо ухаживать, к чему-то там приучать… Нет, кошку не получится, не любит она их. А то бы хоть с кошкой общалась, чем в окно весь день смотреть да в телевизор…»

— Ну, я пошла. — Она чмокнула бабулю в висок. — Если что, звони на мобильный, я весь день сегодня в бегах. Только, ради всего святого, не по поводу этих идиотов, которые, как ты считаешь, за мной следят. Скорее всего, они следят за кем-нибудь, — если все-таки следят — кто уходит из дома примерно в одно время со мной. А вечером сейчас все поздно возвращаются, так что опять примерно в одно время. А тебе, старой, мерещится невесть что.

— Я, конечно, старая, но это единственное в твоих словах, с чем можно согласиться. В среду ты пришла в обед? В обед. Следом за тобой притащился тот, что самый высокий, и сидел на скамейке до самой ночи. Как раз к нему остальные по очереди и подсаживались, поболтают о чем-то, потом уходят.

— Бабуль, — уже с порога родила новую версию Дуся, — а что, если они наркотиками торгуют? А самое бойкое время — утро, обед и вечер? Ты только не выясняй ничего и не звони ни в какую милицию. Если вдруг что-то в этом роде, то тогда точно тебе надо быть осторожнее. Заметят, что ты следишь за ними, — и все, умрешь на десятом десятке крайне нелепо — от руки душегуба. Опять же, замуж кто тогда меня отдаст? Ну, я пошла.

Проходя по двору, Дуся покосилась на скамейку. Действительно демонстрация: сидит на скамейке Широкоплечий, — бабуля каждому дала кличку — и театрально отвернулся в сторону. Вдруг, как будто что-то вспомнив, резко поднялся и пошел к метро, пристроившись в пяти метрах за Дусей. Цирк! «Это зачем же, действительно, давят на психику? И кто? Если бы был один, то вполне вероятно, что маньяк. Двое — что хотят ограбить. Только за неделю ограбить можно было уже сто раз, была возможность. А вот четверо? Развлекаются? Это можно сделать и повеселее как-то. Очень сильно похоже, что им приказали, как-то банально они это делают. Но кто приказал? Уголовники какие-нибудь? И зачем? Квартиру хотят отнять? Плохая у нас квартира, можно было найти гораздо дороже при прочих равных условиях, а то и лучших. И дядя Слава в командировке, даже ни с кем не посоветуешься…» Дуся вздохнула: вопросы надо было снимать обязательно.

Друг отца дядя Слава уехал в длительную командировку в Зимбабве, пару раз звонил и один раз присылал по электронной почте письмо и фотографии с видами Африки, а на прошлой неделе прислал маленькую посылочку с драгоценностями для Дуси и какую-то чудодейственную траву для поднятия сил бабуле. Никакой экзотики писал, нет в этом Зимбабве, уныло все, начиная от климата, который хуже во много раз, чем на нашем Кавказе, и заканчивая скрытым апартеидом. Еще тридцать лет в стране все было так: чернокожее население уходит из города в шесть вечера, и ты остаешься без прислуги во всем городе до самого утра. Пиво — ужас! — подать некому, приготовить ужин и даже разогреть его некому… После получения страной независимости в течение почти тридцати лет родоплеменные связи законных хозяев страны довели ее до ручки: развалилось все. Тетя Люся, жена дяди Славы, хорошая — Дуся точно знала — хозяйка, в каждой командировке вынужденно делалась беспомощной белой леди, которой стирала, убирала, готовила разнообразная чернокожая прислуга, как правило, живущая прямо в доме. В этом отношении Зимбабве, конечно, плохая страна: самой тете Люсе, живущей «при муже», делать ничего по дому, в общем-то, нельзя, потеряешь уважение местных белых. Во всех командировках тетя Люся, дама очень энергичная, что называется, «грызла углы». Эта командировка была уже третьей по счету, и тетя Люся, собираясь в Зимбабве, страдала так, будто ее снова незаслуженно отправляли в тюрьму. Супруга, писал дядя Слава, вышивает крестом, два рушника уже вышиты, на очереди — скатерть и салфетки. Просил с оказией прислать мулине, специальные нитки для вышивки.

«Пригласят или не пригласят приехать к ним в отпуск? — размышляла Дуся. — Или я уже взрослая, таких не приглашают? Хотя бы недели на две, пока бабуля в здравии. Я бы сиделку ей взяла на это время… В таком возрасте, конечно, в любой день это случиться может, а оттуда быстро не прилетишь… Нет, если пригласят, не поеду. А может, потому и не приглашают, что знают, что не уеду от бабули ни на один день? А в Африку хочется…»

Все это хорошо, вернула Дуся мысли в старое русло, но что за люди ходят за ней уже неделю? Не грабят, не насилуют, ничего не предлагают и ничем, кроме, впрочем, самого факта слежки, не пугают. Ждут, когда подойдет сама и спросит, в чем дело? Когда терпение лопнет, когда любопытство пересилит осторожность? Не думают же они, что Дуся начнет убегать и скрываться?.. Стоп. Каждый нормальный человек на всякий случай постарался бы скрыться. Тут железно срабатывает животный инстинкт: если за тобой гонятся, ты или убегаешь, или принимаешь бой. Дуся не убегает. Значит, по логике вещей, собралась бороться. Нехорошо. Нельзя пугать бабулю, а от ее глаз вряд ли что-либо скроется, если вокруг Дуси закрутятся какие-нибудь плохие события.

Нет безвыходных ситуаций, есть неприятные решения, напомнила себе Дуся. И еще из каждой ситуации есть минимум три выхода. Два основных я знаю: прятаться или биться. Надо найти третий. Поговорить в милиции? На работе отца? Неразумно палить из пушки по воробьям. Уехать? Слишком сложно: работа, бабуля, которая может испугаться… Купить дачу в Подмосковье и жить там? В один день этого не сделаешь, да и где взять столько денег? Кредит быстро не дадут, а если и найти место, где дадут, то наверняка под очень большие проценты… Да и найдут они нас на этой даче в момент, работу же я не сменю… На другой день уже будут там стоять и снова пугать бабулю… Ну-ка, ну-ка! А что, если розыски бабулиных сестер, уехавших в семнадцатом году куда-то в Европу, все же увенчались успехом? Может, это бабулю и пугают, а вовсе не меня? Допустим, они думают, что у нас есть фамильные драгоценности. Ну мало ли кто какую информацию в интернете или газетах нашел, сейчас все что угодно можно прочитать, переписку или дневники столетней давности чьи-нибудь наследники продали. А если со мной что случится, бабуля останется совсем одна. Вот под эти побрякушки, например, они и копают. Сначала старуха испугается за мою жизнь, а потом они будут требовать за меня выкуп… Даже похищать меня не надо, просто припугнуть — и готово. И ведь не докажешь, что нет у нас никаких бриллиантов фамильных. Или что-то есть? Нашелся на западе кто-нибудь из богатых родственников, эмигрировавших после революции, и их интересует графиня Разумовская, которой по закону должны отойти богатства несметные после смерти какой-либо из сестер? Нет, нелогично. Тогда бы они так не «светились», собирали бы информацию аккуратно. Получается, ничего не боятся, потому что мешает им чем-то бабуля, ну и, получается, Дуся тоже мешает… Дуся не стала додумывать, эта версия уж совсем ни в какие ворота не лезла. Может их действительно наняли, просто они не знают кто, а потому и назвать хозяина не смогут? Вопросы надо снимать…

Так учил отец, это его слова: «вопросы надо снимать сразу, пока они не выросли в проблему». Вопросы снимали, когда учительница по английскому языку начала занижать оценки за «не то» произношение (дело было простое — папа пошел в школу и минут пятнадцать поговорил с Валентиной Ивановной по-английски о том, сколько лет прожила Дуся в англоязычной стране); снимали, когда новые соседи по площадке, ежедневно просыпая свой мусор мимо мусоропровода, не трудились его убирать (папа снял процесс на видео скрытой камерой, подарил кассету соседям и пообещал дарить такую же всем, кто будет выходить из квартиры новых жильцов); их, вопросы, снимали всегда и везде. Сразу, не дожидаясь разрастания в проблему.

Эти сегодняшние, возникшие вдруг и ниоткуда, вопросы были посерьезнее, чем просыпанный соседями мусор. До тех пор, пока непонятно, что тут нужно делать, надо притвориться, что боишься, решила Дуся, так безопаснее. Чтобы выиграть время. А может, все рассосется само собой, закончится неожиданно, как и началось. «Мы странно встретились и странно разойдемся…» — помечтала вслух она. Во всяком случае, пока неразумно злить этих четверых.

Между тем они — Дуся и Широкоплечий в пяти шагах от нее — дошли до «Семеновской», удлинив дистанцию, спустились по эскалатору. Подходил поезд и Дуся на секунду растерялась: спешить или нет? Если побежать, этот идиот подумает, что она от него отрывается. Подождать его? Совсем уже ни на что не похоже. Кто, в конце концов, кого сопровождать подрядился? Дуся прибавила шагу, ощущая спиной, что «хвост» заволновался. «А заполучи!» Дуся вбежала в вагон и тут же за ее спиной закрылись двери. Пусть думает, что она убегает. Типа спасается, в натуре. А то совсем оборзели, козлы.

Дуся представила, как эти слова она произносит вслух. Как бы среагировали знакомые? Да и кому из них она могла бы так сказать? Дуся, дочь дипломата и внучка настоящей графини, родословная которой подтверждена документами трехсотлетней давности, Дуся, выпускница МГИМО, говорящая на трех, не считая русского, языках, менеджер по рекламе крупного рекламного агентства…

Никто никогда не поверил бы, что все свое детство Дуся хотела быть такой, как большинство ее ровесниц. И что в детстве была у нее, как и у всех девочек, желающих несбыточного, мечта: она хотела вырасти и стать водителем трамвая. Родители подшучивали, а Дуся страдала. И только бабуля, мудрая бабуля, обсуждала с девочкой ее выбор. Хотя у нас в стране любой труд почетен, говорила бабушка очень серьезно, но внучка Евдокии Разумовской должна работать головой. В крайнем случае, совсем не работать. Но уж никак не числиться в «работягах». Поэтому надо учиться, много читать, чтобы, когда вырастешь, много знать, и уже тогда можно будет выбрать работу какую захочешь, можно побыть немножко и водителем трамвая, если интересно.

Как было бы хорошо, чтобы хоть кто-нибудь, взрослый, старший и умный, пришел и сказал, что нужно сейчас делать Дусе, а чего нельзя делать ни в коем случае. И запретил бы, например, ходить на работу, как не позволяли родители ходить в школу в восьмом классе во время менингитного карантина. И выяснил бы «по своим каналам», про которые в голову не пришло бы никому ничего уточнять, что это за люди следят за Дусей вторую неделю и для чего они это делают. А главное, когда это закончится. И чем.

Между тем Дуся добралась до «Маяковской», вышла из метро и свернула на Тверскую. Оп-ля! Уже стоят! Да сразу двое! Хорошо, бабуля не видит. Стриженый и Рохля, так прозвала их бабушка. Про Стриженого все было понятно — волосы почти «под ноль», как сейчас стригутся многие мужчины, это почему-то считается спортивным стилем. А вот почему второго бабуля прозвала Рохлей, Дуся так и не поняла. «Что тут непонятного! — удивлялась бабуля. — Да его за версту видно, даром что я с восьмого этажа смотрю и вижу в девяносто два года не очень-то. Рохля, он рохля и есть, поверь мне, уж я мужиков повидала!» Более серьезных аргументов, почему этот «хвост» назван ею так, бабуля не приводила. Рохля, и все. «Однако же рохля не рохля, а как-то дела свои бросил и примчался по звонку, — размышляла Дуся. — Значит, важно им меня травить. Кто же им платит, и зачем?» Платят — Дуся уже не сомневалась, на себя так не работают. Зачем — был главный вопрос. «Кто шляпку спер, тот и тетку пришил… Это я к чему? А, конечно. Выяснить зачем, значит, выяснить — кто. Или сначала выяснить, кто, и будет ясно, зачем? И не скажешь себе, что потом об этом подумаю,» — позавидовала Дуся героине «Унесенных ветром», входя в подъезд своего агентства.