Непридуманные истории о детстве

Ирина Будникова (2023)

От первой до последней страницы эта книга пронизана трогательными воспоминаниями о днях беспричинного счастья и событиях, которые происходят с каждым человеком в детстве и на этапе взросления. Сборник включает в себя множество коротких рассказов — одни посвящены семейным отношениям, другие — опыту родительства и становления детей. Главными героями становятся дочь и сын писательницы, а сюжетом — истории из их жизни. Дети меняются и растут от главы к главе, и в их недетских вопросах, неловких ситуациях и горьких слезах читатель узнает себя. Детское остроумие и непосредственность, знакомые всем ситуации и бытовые детали переносят читателя в дни искреннего счастья, доступного нам лишь в детстве. Отдельную главу в книге занимают воспоминания об эпохе девяностых; из нее читатели узнают, почему это бурное и неспокойное время многие вспоминают с улыбкой. В развитии ближнего главное — не перестараться. — Саша, если ты разобьешь этот аквариум, я никому не скажу, что я твоя мама, развернусь и уйду. — Правильно, мамочка, иди, я тебя догоню. Бабушки, особенно в те времена, — это серьезно. Наши милые, родные бабушки с добрыми глазами чекиста. Зачем читать • Вспомнить, каково это — быть ребенком и смотреть на мир широко открытыми глазами. • Поностальгировать о собственном детстве. • Сравнить принципы воспитания и быт в разных семьях. Особенности • Добрые рассказы можно читать всей семьей: они понравятся и малышам, и подросткам, и взрослым. • Одна из глав посвящена воспоминаниям о дефиците в девяностые. • Книга напомнит о непростых этапах взросления и о важных семейных ценностях. Для кого Для совместного и самостоятельного чтения взрослых и детей.

Наши родители

Есть две вещи, которые родители должны дать своим детям: корни и крылья.

Иоганн Вольфганг Гёте

Эта глава об истоках, о наших корнях — о родителях. В наших семьях нас учили любить, как птенцов учат летать.

Каким мы были детьми? Любимыми.

И нам казалось невозможным не передать эту главную фамильную ценность по наследству.

В семье мужа четверо детей. Младший брат мужа Виталик был еще подростком, когда у нас появились дети. Называть родителей бабушкой и дедушкой он не разрешал — кидался драться. Так и повелось: папа Витя, мама Маруся.

Мама Маруся…

Объемы ее готовки поражали воображение.

— Ну, що будем готовить? Може, борщ?

Картошка, морковка, лук хранились где-то в подвале.

— Давайте я быстро сбегаю, — предлагаю я.

— Та я сейчас сама принесу.

Переделав все, что попалось на глаза, и прилично промаявшись в ожидании картошки с морковкой, я выглядываю в окно. Мама Маруся зашла в курятник проверить цыплят и надолго там пропала. Вышла, подперла дровенякой двери сарая, зашла за чем-то в теплицу… Пришла она почему-то только с морковкой, сокрушаясь, что лук пророс.

Поискав ведро под картошку, мама Маруся вспоминает о собаке:

— Ира, намешай-ка Айге покушать.

— А чего намешать?

— Ой, та борща вчерашнего насыпь трошки, каши, хлеба, молока — що с вечера осталось, та и хватит.

Собака Айга была таких размеров, что справедливо было бы готовить ей, а потом трошки людям отливать.

Принесли картошку. Ее я чистила почти ведро и, когда понимала, что вот еще две — и все, спрашивала:

— Мам Марусь, хватит?

— Та обчисть еще парочку.

Всего было много. Изрезанная капуста еле помещалась в тазик. Если кастрюля для борща, то невероятных размеров. Я такие видела только студенткой в колхозных столовых.

Уф, борщ в кастрюле на четырех конфорках наконец готов!

— Давай-ка мы его сымем, сюда за печку поставим.

На плите появлялась кастрюля чуть меньше, и там уже что-то булькало.

— Маруся, это что?

— Та, може, кто суп будет.

Готовим, опять всю душу вкладываем.

Принесли еще ведро картошки. Достали кастрюлю номер три. Поставили варить картошку в мундире.

— А это что будет?

— Папа окрошку любит. Только колбасы нет. Виталя, давай на велосипеде быстро за колбасой.

Следом на машине уехал мой муж за сметаной, а потом еще один брат (успел прийти в гости) — яиц уже мало, «а хлеба ни нам, ни цыплятам не хватит». В живых я осталась одна, лихорадочно соображая, чего еще не хватает и, если меня сейчас пошлют за квасом, куда бежать? Транспортных средств уже не было.

Приехал папа Витя на обед.

— Давай борщичку насыплю, пока горяченький.

Кастрюля остывала к следующему утру.

— Молочка холодненького хочется. У нас чего-нибудь сладкое к молоку есть?

— Сейчас коржиков замешаю.

— Не спеши, я сейчас ребятам за мороженым съезжу. Молочное брать или шоколадное?

— Та бери и с тым и с тым.

Вот теперь точно все. Уехал последний.

А потом были котлеты, тушеное мясо и снова картошка, теперь — пюре, подливка. Есть садились часа в два дня, до этого перебивались вчерашними варениками, ситро, пончиками.

За большой стол усаживались долго, шумно, боясь что-нибудь забыть да не поставить на стол.

— Виталя, а шо ж мы помидоров не достали?

Выбраться из-за стола у Виталика не было уже никакой возможности.

— Мам, да ладно уже, всего хватает, садись.

— Та як же без помидоров? Виталя, давай слазь.

Вместе с Виталиком из-за стола выбралось еще несколько человек — пропустить. Он принес большую миску красных помидоров — изумительно вкусных, с листьями вишни и душистой смородины, хреном, чесноком, зонтиками укропа. Запах! А ведь и точно, помидоров не хватало. Остаток дня пили воду, квас, грызли яблоки. А часов в десять вечера:

— Ну шо, вечерять будем?

Сердце тоскует, когда вспоминаешь эту суету, большой стол, любовь вот эту.

Папа Витя вернулся с работы. Его облепили дети, внуки, и на всех у него хватало рук, слов, улыбок. А глаза кого-то искали. Маму Марусю.

— Манечка, я дома, я приехал.

Папа сыграл в моей жизни главную роль, определил сценарий дальнейшей жизни. Русский интеллигент и, если эти слова можно поставить рядом, абсолютно честный человек. Он умер, когда мне было 19 лет, с тех пор у меня появился жизненный камертон. Все, что я делаю, — только с оглядкой на него. Если бы сейчас я могла подойти к нему, сказать, что устала стоять в стойке перед лицом жизни, струсила бы, промолчала. Промолчать легко: пока молчишь — можно успеть договориться с собой. Папа обнял бы, понял, простил. Но его нет рядом, и тогда: набираешь побольше воздуха и как в холодную воду ныряешь — говоришь. Высокая планка — трудно, но достойно.

Мама работала преподавателем сопромата и теоретической механики, была единственной женщиной на кафедре. Вот этот сопромат и термех крылом задел всех трех ее дочерей: мы стали технарями, мужей себе таких выбрали, а когда дети стали ходить на олимпиады по физике и математике — так и вовсе гордились.

Мама была вся в работе. Теперь, чтобы заснуть, мне нужны свет и шум: засыпала под громкие разговоры про календарные планы, объем контрольных работ, приложенной внешней нагрузке. Одно время, после смерти папы, ей было трудно ходить, студенты приходили к нам домой. И вот уже все всё сдали, и только какой-то Вася все ходит и ходит. Его не только мы — собака за своего держит. Зная, что она мне ответит, все-таки предлагаю:

— Мам, да поставь ты ему тройку.

В маминых глазах — почти испуг, она спешит мне ответить, пока я не успела сказать еще большую глупость.

— Ира, ты думай, прежде чем сказать. В следующем семестре им будут читать теорию механизмов и машин, и мне спасибо не скажут, если они не будут знать основ предмета.

Вот эта святая вера в свою нужность, в изначальность знаний, в необходимость учиться и знать.

Особо ничего не выдумывая, мама учила внуков читать по заголовкам в газетах: требовала проговаривать все звуки, строго исправляла. В этом было что-то от ее основной специальности. Самое интересное, что дети обожали читать черно-белый непонятный текст, наверное, чувствовали, что это вталкивается в них с любовью.

Мы назвали детей в честь наших мам.