Золотая девочка, или Издержки воспитания

Ирина Верехтина, 2015

Повесть о детях глазами взрослых и о взрослых – глазами детей. Изначально предполагалось, что это будет книга для подростков. В итоге получилось нечто другое.Диалоги выполнены стилем "рубленый синтаксис". На таком языке разговаривают дети, максимально расчленяя мысли и фразы и выхватывая из окружающего мира самое главное. Философских умозаключений, авторских отступлений и описаний природы в повести нет. Диалоги на грузинском и литовском приведены с переводом. Эффект присутствия читателю гарантирован.Ах, да. События вымышлены, совпадения случайны.

Часть 3. Двойной аксель

Каток

Каток открывался в восемнадцать ноль-ноль, лёд comme il faut и можно кататься до десяти вечера, но они с Галей уходили в девять: возвращение домой позже десяти каралось бралдэбулис сками (по-грузински — скамья подсудимых, а по-русски — не будет никакого рубля, никакого катка).

Три часа на коньках Галя выдерживала с трудом, периодически отсиживаясь в буфете, где она поглощала неимоверное количество песочных пирожных, заедая их бутербродами с докторской колбасой и запивая сладким кофе.

— Галя! Опять в буфет? Ты же только что оттуда!

— Где — только что? Я уже полчаса катаюсь, у меня ноги замёрзли и кофе хочется. Тебе разве не хочется?

Маринэ качала головой, отказываясь. Не могла же она признаться, что хочется, но у неё нет денег, только восемь копеек на обратную дорогу. Пить кофе за Галин счёт было стыдно, да и калории в буфете рукоплещут и скандируют. Арчил выгонит её из ансамбля, даже разговаривать не станет, посмотрит на стрелку весов и укажет на дверь. И отцу позвонит. Дома за такое убьют сразу, даже ругать не будут…

— Ты ешь, ешь, не стесняйся. Будешь как снежная баба!

— Не хочешь, как хочешь, я пошла…

На негнущихся ногах Галя плелась в буфет — заедать пирожными «снежную бабу». Она с удовольствием уехала бы домой, но спорить с Мариной бесполезно: прокатавшись три часа, она уходила с катка со слезами на глазах — «Ещё бы часочек, и всё, и больше не надо…»

— Марин, неужели ты не устала?! Я — как бобик, на все четыре лапы хромаю, — признавалась подруге Галя. Маринэ молча пожимала плечами и морщилась («Правое плечо, где твоя совесть, когда же ты заткнёшься? Будешь ныть, упаду и сломаю ещё раз, помяни моё слово!»

Конечно, бутерброд с кофе был бы очень кстати, но о буфете Маринэ даже не заикалась, тема закрыта: или буфет, или фламенко (Маринэ занималась танцами с четырнадцати лет, хотя поначалу особого желания не проявляла. Но её мнение никого не интересовало: руководитель ансамбля был другом отца, и всё как всегда решили за неё). Через год Маринэ, что называется, втянулась, несмотря на ежедневные шесть уроков в школе и домашние задания, на которые катастрофически не хватало времени, хотя она сидела за уроками дотемна.

Маринэ нравилось танцевать испанское фламенко, которое так просто не станцуешь: это вам не летка-йенка и не вальс «и — раз, два, три, и — раз, два, три», под который топчутся по площадке, стараясь не наступать друг другу на ноги. Фламенко это целое искусство. Фламенко — это минус пирожные, минус кофе и минус бутерброды с колбасой. Без кофе и пирожных обойтись можно, а без танцев… Без танцев она не сможет.

Кроме всего прочего, Кобалия не упустит возможности и скажет про неё отцу: «Гоги, твою дочь распирает, как тесто на дрожжах. Что, скажи на милость, мне с ней делать?». Мать скривит красивые губы (Регина очень красивая, почти как Лилита Озолиня, Маринэ немного на неё похожа, хотя брови у неё отцовские, и губы тоже) и скажет что-нибудь насчет булимии, которую надо лечить, а отец промолчит… и больше не даст ей денег, и придётся три воскресенья в месяц кататься (на сэкономленных на трамвае копейках) на буграх и колдобинах Парка культуры и отдыха… Ну уж нет! От такого отдыха можно остаться без ног. А без буфета вполне можно обойтись, не очень-то и хочется, можно потерпеть. Зато нормальный лёд и музыка нормальная.

— Марин, тебе не надоело кататься? Пойдём, погреемся.

— Я на льду погреюсь, и тебе советую. Ты как мёртвая катаешься! (любимое выражение бывшего Марининого тренера, Аллы Игоревны, в просторечии Аллочки, вспомнилось как нельзя кстати) — Хочешь, научу? Давай руку…

— Ой! Ай!! Ты что творишь?! Я же упаду, я боюсь… Что значит, ничего страшного? Это тебе ничего, а мне больно… Маринка!! Не так быстро, куда мы с тобой разогнались, на пожар, что ли? Ой, я сейчас упаду! Ты меня уронишь, руку отпусти… Ай! Ох… больно как! Говорила же тебе… Теперь синяк будет («Будет, и не один, мне ли не знать…»)

— Ну и наплевать, зато кататься научишься.

— Я и хочу кататься, а падать не хочу, — капризничала Галя, ей бы Аллу Игоревну, со льда не поднималась бы.

— Не любишь падать, не падай! — озвучивала Маринэ ещё один Аллочкин перл, и Галя таращила на неё глаза, пытаясь понять смысл сказанного.

Двойной аксель

Галя, запыхавшаяся после «обучения», ошеломленная скоростью, с которой она каталась (летела надо льдом, держась за Маринину руку), плюхнулась на деревянную скамейку, не помышляя больше о буфете и во все глаза глядя на Марину: на такой скорости умудряется не падать, и ноги на ходу меняет, и задом едет… Как хочет, так и едет! Интересно, где она научилась так кататься?

— Марин, почему ты не падаешь? Я три раза уже шлёпнулась, а ты ни одного. Вот бы мальчишки посмотрели, не стали бы тебя пай-девочкой дразнить. Слушай, а ты где так кататься научилась? — приставала Галя и слышала в ответ:

— Пусть дразнят, я уже привыкла и на дураков не обижаюсь.

— А прыгать умеешь? — не унималась Галя. — Тулуп, лутц и этот, как его…флинт?

— Флип. А ты разбираешься! Те, что ты назвала, это зубцовые, а есть ещё рёберные — сальхов, ритбергер и аксель.

Марин, какие ещё рёберные? Я только названия знаю, а больше ничего не знаю… Марин, покажи, а? Ну, хоть разочек…Один раз, Маринка! Аксель — слабо?

Галя, похоже, знает, о чём говорит. Или угадала случайно? Что называется, берёт «быка за рога», аксель ей подавай. Вот уж — что угодно, только не аксель. С него-то Маринэ и упала, «журавлик отправился в полёт», как цинично выразилась Алла Игоревна.

Прыжок — обязательный элемент в фигурном катании — выполняется обычно с левой ноги с приземлением на правую, исключая ритбергер (выполняется весь на правой ноге: правый рёберный стопор, вращение на правой, приземление на правую). У Марины хорошо получался сальхов (заход с дуги назад внутрь), а аксель не получался, потому что она устала и вместо того, чтобы сосредоточится на прыжке, думала о том, что вечером её ждёт франсэ и уроки на завтра…

Аксель — самый трудный из всех прыжков, выполняется после мощного разбега на скорости пять-шесть метров в секунду. Если неправильно выполнить аксель, сильно ударяешься о лёд на хорошей скорости. Маринэ устала падать и ударяться, тело превратилось в один сплошной синяк и невыносимо болело, а Алла Игоревна не устала повторять: «Марина, что ты вытворяешь?! Соберись, наконец! Плохо сегодня катаешься, очень плохо. Пока не прыгнешь двойной аксель, домой не пойдёшь. Давай, ещё раз!»

…Самый трудный — аксель, единственный из прыжков, который выполняется на движении вперёд: с левой ноги вперёд с приземлением на правую ногу, рёберный стопор сменяется зубцовым, который обеспечивает хорошую высоту прыжка.

В тот чёрный день Маринэ прыгнула двойной аксель в два с половиной оборота, что называется, на последнем вдохе. Ноги у неё сильные, тело лёгкое (вес ниже нормы), вот только сил уже не осталось — Маринэ взвилась высоко вверх и… приземлилась на жёсткие руки. «Жёсткими» руки быть не должны ни в коем случае, можно повредить плечо, и голову тоже можно. Что Маринэ и сделала — правая рука ударилась о лёд и скользнула по нему в сторону, подставив под удар правое плечо и голову.

Сотрясение мозга прошло (это не очень приятная вещь, всё время тошнит и всё время плохо), плечо напоминало о себе до сих пор, но Маринэ нашла выход — не падала. И не прыгала аксель. Она вообще больше не прыгала, только сальхов иногда, исключительно ради удовольствия. И не при Гале, с неё станется, растрезвонит на всю школу…

— Не смогу. Мне падать нельзя, у меня плечо… Я его сломала, немножко, уже зажило, только правая рука… Она ничего, но до конца не поднимается, — путано объяснила Маринэ. И заглянув в Галины глаза, из которых враз исчезло веселье, поспешно добавила:

— То есть, я могу поднять, но немножко больно. Врач сказал, это пройдёт, — вдохновенно врала Маринэ. Не «немножко» и не пройдёт, но Гале этого знать необязательно.

— А если ты на него упадёшь? — встревожилась Галя. — Ты же как ненормальная катаешься…

Маринэ молча пожимала плечами и отрывалась, что называется, по полной программе, не зря она училась восемь лет. Ногам было радостно «вспоминать», и они «входили во вкус» раньше самой Маринэ…