Качели судьбы

Ирина Глебова, 2010

Романы серии «Сыщик Петрусенко: потомки» представляют собой соединение высокохудожественной прозы и детективных, напряжённых сюжетов. Являются современной линией известных ретро-детективов «Сыщик Петрусенко». Главный герой ретро-серии (Викентий Петрусенко) и главный герой современной серии (Викентий Кандауров) – предок и потомок, оба криминальные следователи. Происходит своеобразная стыковка во времени через поколения. Появляется возможность интересного сюжетного хода: в современной серии даётся ретроспектива судеб героев ретро-серии. Расследование убийства молодой женщины приводит к неожиданным результатам: тайны прошлой жизни трагическим образом переплетаются с сегодняшним временем. Убитая – писательница Лариса Климова, с юных лет была среди богемной молодёжи, в том числе – диссиденствующей в 70-е годы. Она и ещё один герой романа, прошли через сети КГБ, желающей держать под контролем умонастроения творческой молодёжи. Героиня ускользнула из этих сетей, а другой, по собственному желанию, остался в них. Через годы, уже в сегодняшнее время, судьба столкнула этих двоих людей… Расследование убийства в романе ведёт майор Викентий Кандауров. В книге – много страниц о любви.

Глава 7

Пришла Ларисе из Москвы плотная бандероль — в красивом конверте со штампом Литературного института. Это вернулись обратно её рукописные листики со стихами. И приложенная к ним рецензия — две отпечатанных страницы. Ещё не начав читать, девочка поняла — это отказ. Стала читать спокойно, а, прочитав, расплакалась. И не оттого, что не признали, не увидели в ней особого таланта — оттого, что незаслуженно обидны были отпечатанные слова: холодные, злые, хлёсткие. Оттирая ладонями бегущие по щекам слёзы, она повторяла: «Нельзя так, нельзя же так!» Нельзя было юному поэту, доверившему взрослым и умным людям свои первые строки, писать: «графоман», «позёрство», «дешёвая романтика», «в то время как вся страна на трудовой вахте социализма», «автору следует отказаться от рифмования и заняться чем-нибудь более приземлённым»…

Хорошо, что дома не было родителей. Умывшись холодной водой, Лариса заставила себя, непокорно сжав губы, ещё раз медленно прочитать то, что она поначалу назвала рецензией, а теперь презрительно — отпиской. Подпись гласила: «Л. Берова, литконсультант», и это немного успокоило её. «Поэт бы так не написал, — подумала. — А литконсультант… может, она сама несостоявшаяся поэтесса, вот и изливает злость на других». Она вспомнила, как Славка сказал когда-то учительнице Валентине Ивановне: «Завидно, что так, как у Тополёвой, у вас никогда не получится!» Лариса наконец улыбнулась, хотела порвать листочки, но передумала, вложила в красивый конверт и спрятала: «Сохраню на память». И ещё радовало, что скоро, в сентябре, после летнего перерыва начнёт работать литературная студия. Она уже соскучилась, хотела увидеть ребят, показать им свои новые стихи.

В начале осени Лариса пошла работать на завод. А куда же ещё? Мама у неё была чертёжницей в заводском конструкторском бюро, отец — инженером в отделе технического контроля. Вот он и устроил дочку контролёром в инструментальный цех. С математикой и черчением у девочки всегда было отлично, потому через месяц она сдала экзамен сразу на третий разряд, а мастер поставил её на участок сложных штампов, где изготавливались очень точные детали и узлы. Ларисе почти сразу понравился и цех — шумный, молодёжный, и работа, дающая ей почувствовать свою значимость: попробуй-ка кто-то из рабочих не добрать несколько микронов или не добиться нужной точности обработки — она ведь может и не принять деталь!

Здесь же, на заводе, работала и лучшая подруга Танюша Суркова. Правда, не в цехе, а в редакции заводской многотиражной газеты. Лариса часто заходила к ней в редакцию — в обеденный перерыв или после работы: у неё смена кончалась на два часа раньше. И там её стали встречать, как свою: она ведь тоже была пишущим человеком. А ей очень нравились и атмосфера редакции, и все Татьянины сослуживцы. Сама же Таня в свою родную редакцию была просто влюблена.

Да, именно «родную», ведь ещё учась в десятом классе, писала сюда материалы — стажировалась. Поступать Татьяна решила в университет города Ростова-на-Дону, там был отличный факультет журналистики. С редактором многотиражки была договорённость: девушка поступает на заочное отделение, и он сразу берёт её в штат. Так что пришла Татьяна в редакцию, как в давно знакомый коллектив.

Зима пролетела незаметно. Альберт писал часто, и каждое его письмо — нежное и томительное, она помногу дней носила с собой. И фотография его — красивый юноша в курсантской форме, — стояла у неё за стеклом книжной полки. Несколько раз, по просьбе Алика, она заходила к его родителям. Там встречали её ласково, кормили чем-нибудь вкусненьким, хотя она пыталась смущённо отказаться. Дважды дома оказывался и Лёнчик, и тогда она задерживалась дольше — этот весёлый парень, так одновременно похожий и не похожий на Алика, заставлял её чувствовать себя просто, свободно, отбрасывать скованность.

А однажды Лариса слышала, как разговаривали её папа и мама — о ней и Альберте, конечно.

— Рано Ларочке ещё замуж выходить, — говорил отец. — Восемнадцать только будет. Ей бы учиться!

Но у мамы голос был мечтательным, глубоким:

— Успеет и выучиться, если желание будет. А тут ведь — судьба! В какую семью попадёт! Всё ей будет доступно!

— Да, — протянул отец, — ходят слухи, что директор завода на пенсию собирается… или его собирают! А Грёмин пойдёт на его место.

Мать даже руками всплеснула:

— Боже мой, не верится, что наша девочка станет его невесткой! Ведь он для сына и его жены всё сделает. Никаких проблем у Ларочки в жизни не будет. Не то, что мы — всё с таким трудом: от первой табуретки до этой квартиры…

Они и в самом деле лишь два года, как переселились в маленькую, но всё же изолированную двухкомнатную квартиру, а то всё по коммуналкам скитались. Лариса, открывшая дверь своим ключом и тихо раздевавшаяся в коридоре, притихла, слушая родителей, и, вообще-то, понимала их.

— Парень тоже не промах, — сказал отец с уважением. — Музыка ведь не шибко кормит, это только если в выдающиеся музыканты пробьешься. А тут, глядишь, скоро по заграницам самолёты водить станет — это другое дело.

— Вот видишь! — воскликнула мама. — Нет, это судьба, везение, счастье. Разве можно упускать! И ведь как он любит Ларочку — всё пишет и пишет, и всё о свадьбе!

— Но мне кажется, что она не очень-то его любит. Увлеклась, а теперь поостыла малость.

Это был голос отца, и Лариса очень на него обиделась. Нет, что он понимает! Как это не очень любит! Алик такой… хороший…

— Нет, нет, — словно поддержала её мама, — она любит его! Да, и если на то пошло, главное — чтобы он любил!

… В июне Альберт написал, что сдаёт экзамены и скоро приедет на каникулы. «И сразу же — свадьба! Не могу больше ждать, сил нет! Родителям я тоже написал, чтоб готовилась».

Вечер, когда Лариса встретила Лёнчика, был по-летнему тёплый, беззаботный. Вдвоём с Татьяной они посмотрели весёлую кинокомедию, и вышли на проспект. Сумерки едва только наметились, но уже светили фонари, шумные группки молодёжи прогуливались, громко смеялись, заполняли скамейки на боковых аллеях, брызгались у фонтана… Всё было так привычно, на каждом шагу встречались знакомые. И старший брат Алика стоял у входа на танцплощадку, оживлённо жестикулируя перед тремя парнями и девушкой. Франтоватые усики, расклешённые модные брюки, голубая банлоновая рубашечка… Увидев Ларису и Таню, вскинул брови, махнул приятелям рукой и подхватил подружек под руки, встав между ними.

— Завернём на танцульки?

— Нет, — сказала Татьяна, — мы туда не ходим. Смотрим иногда ради интереса через ограду — как в зоопарке.

— Зверинец там знатный, это точно, — засмеялся Лёнчик. — А всё же, сударыня, жаль, танцуете вы божественно!

— Божественно — это значит вальс или танго. А то, что танцуют там, это всего лишь клёво.

— Ларочка, — Лёнчик коснулся губами её щеки, — точность словесных определений — это по твоей части. Не хотите танцевать — просто погуляем.

Они пошли по проспекту. Татьяна, в белой кокетливой кепочке, в босоножках, опутывающих ремешками ноги до колен — ростовских обновках, — забавно и увлекательно рассказывала о весёлом городе Ростове-на-Дону. Съездила зимой на сессию, а недавно вернулась после летней — целый месяц была там.

…Сумерки сгустились: воздух посвежел, и девочки поёживались в своих лёгких платьях. Сначала проводили Таню, а потом Лариса и Лёнчик медленно пошли к её дому — по проспекту, боковой улице, через небольшой сквер, выходящий к пустырю, а там уже и квартал новых домов светился огнями: здесь и жили теперь Тополёвы в новой квартире. Сама Лариса через тёмный и пустынный сквер не пошла бы — имелась людная круговая дорога. Но с этим взрослым парнем — другое дело! Он такой уверенный, спокойный и сильный, недаром оба брата занимались борьбой самбо. Как приятно чувствовать ей, что он так внимателен, что привязанность к брату перенёс и на неё. Значит, признаёт её право на Альберта.

Они уже выходили на край сквера — сквозь ветви мелькали огни первых домов, — когда Лёнчик положил её руку на плечо и слегка придержал.

— Постоим немного.

«Что-то хочет сказать», — сразу решила Лариса и охотно остановилась. Его рука с плеча скользнула ей на талию. У девушки гулко забилось сердце, она отпрянула. Но парень уже успел второй рукой обхватить её плечи и, пока ещё не сильно, но решительно притянул к себе.

— Альке можно, а мне нельзя?.. — пробормотал он, наклоняясь близко, а рука уже сжимала больно её грудь.

— Лёня!

Голос Ларисы дрожал от испуга, но она всё ещё верила, что это шутка — гадкая, глупая, но шутка. — У нас с Аликом ничего не было!

— Так я и поверил! — он прищурил свои близкие, блестевшие глаза. — А если и правда, то тем более у меня есть право старшего брата. Как раньше было право первой брачной ночи у сеньора. Читала?

— Но я не согласна! — Лариса рванулась из его объятий.

— А вассалов никто и не спрашивает!

Леонард резко рванул с плеча платье. Ткань затрещала. Как Лариса оказалась на коленях, она и не поняла, так мгновенно и умело подсёк он её ноги. И тут же тяжёлым напористым телом распластал её на спине, на ещё не остывшей от дневного тепла земле и молодой травке. Она не кричала: стыдно было того, что он почти ей родственник, что может быть, всё-таки, это шутка.

— Лёна! Лёня! — шептала она, пока его губы шарила по её открывшемуся телу ниже плеча, а руки копошились внизу, и ноги вжимались между её ног. — Не надо, прошу тебя, хватит! — И вдруг, пронзённая уже настоящим страхом, тонко вскрикнула. — Я Альберту расскажу! Родителям твоим!

Он коротко, с придыханием засмеялся:

— Расскажешь, расскажешь… Может, тогда оставишь его в покое!

И вдруг, преодолев сопротивление её извивающегося тела, схватил губами и зубами её сосок. И в ту же секунду она почувствовала, как что-то холодное, упругое и живое ткнулось ей между ног. Ткнулось не сильно, сверху, но такой неведомый ужас вошёл ей в душу, что крик — хриплый, звериный, — сам вырвался из горла. Но рука парня больно стиснула ей рот, и внезапно он отпустил её, сел рядом, спокойно глядя на неё, застывшую неподвижно, потом встал, заправляя рубаху и застёгивая брюки.

Лариса медленно села, обхватив колени. Страха уже не было — опустошённость и гадливость.

— Мерзавец! — сказала тихо.

— Но ведь не тронул же! — иронично изумился Лёнчик. — Поигрались немного, разве тебе неприятно было? Но основное-то дело оставил братцу! Может, потом как-нибудь, мы с ним и поделимся, как ты, не против будешь?

Глотая слёзы, девочка повернулась и пошла прочь. Он нагнал её уже на пустыре, схватил за руку, дернул, прошептав зло:

— Если станешь болтать, я всем опишу, как ты заманила меня сюда и сама под меня легла… Невеста!

Лариса рванулась, и так как он уже не держал, почти побежала, захлёбываясь рыданиями. В подъезде она стояла долго, пока не смогла справиться с рвущимися из груди всхлипами. Потом тихонько открыла дверь своим ключом. Родители смотрели телевизор.

— Это ты, доченька? — крикнула мама.

— Да, я, — сумела ответить она нормальным голосом и тут же прошла к себе в комнату.

А дней через десять пришла телеграмма от Алика: «15-го приезжаю, жди, готовься». Вероятно, узнав точную дату начала каникул — через неделю, — он не смог удержаться и в тот же день отправил ей весточку. Телеграмму принял отец, вернувшись с работы немного раньше. Когда же появилась Лариса, он и мама, загадочно улыбаясь, немного подразнили её, а потом протянули бланк.

Всё это время Лариса держалась. Но сейчас, прочитав послание, вдруг швырнула листок на пол, сжала кулаки и закричала:

— К чёрту! Не хочу! Ненавижу!

Слёзы хлынули по щекам, ноги ослабли. У неё не было сил убежать к себе в комнату — только упасть на диван, закрыв лицо и плача. Наверное, отец и мать были сильно напуганы, она не видела их лиц. До сих пор девочка старалась не дать им понять о перемене в себе. Да она и сама ещё не понимала, как будет дальше, что сделает. Предчувствовала, конечно: ведь не могла смотреть на фото Альберта, стоящее у неё на книжной полке. Только лишь пять минут пыталась убедить себя, что он ни в чём не виноват, что можно любить его по-прежнему. Но так сильно выражение глаз, разлёт бровей и изгиб губ на фотографии напоминали близко склонённое, отвратительное лицо другого, что она тут же оставила это бесполезное занятие и призналась себе: «Никогда!» Но как же не хотелось объясняться с родителями. И она даже не убрала снимок, а, словно невзначай, заставила его книгами. И вот — дотянула! Рыдая, слышала сначала тишину, потом легкий шёпот, потом мамины руки легли на плечи, горячие губы прижались к затылку, нежный испуганный голос стал растерянно успокаивать:

— Ларочка, доченька, что с тобой? Не плач, всё пройдёт…

И тут заговорил отец.

— Я же видел, что с девочкой что-то случилось, изменилась она. Тебя обидели его родные, дочка?

И когда Лариса после этих его слов зарыдала сильнее, жёстко добавил:

— Точно, так и есть!

Поднял её за плечи, прижал к себе, стал гладить по голове.

— Не плач, маленькая, не плач. Это не страшно, может даже и к лучшему. Я ведь знал, чувствовал, что не дадут они вам пожениться. Считают, что мы ниже их. Но ты так и знай, что это они нам не ровня, потому что мы никогда никого не обидели и не оскорбили…

И хотя слова отца казалась ей несправедливыми по отношению к родителям Альберта, Лариса, успокаиваясь, обхватила руками отцовскую шею…

* * *

Два дня спустя в цехе стали собирать молодёжную бригаду для работы в подшефном колхозе. Мастер сказал Ларисе:

— Отправил бы я тебя за милую душу, да ты вроде замуж скоро собираешься?

— А я передумала, — пожала она плечами. — Рано мне ещё за горшки да пелёнки, погуляю ещё. В колхоз, вот, поеду.

— Ну и ладненько, — обрадовался мастер. — Собирайся тогда.