Ключ для пешки

Ирина Кайлес, 2014

Феде пятнадцать. Он не представляет своей жизни без музыки; ненавидит отчима; страстно, но безответно влюблен. Самые заветные желания кажутся недостижимыми. Но однажды… на экране ноутбука появляется странное сообщение, предлагающее вступить в некую Игру. Награда победителю – «код доступа к счастью» и… исполнение любой мечты! Ну как не ответить согласием? Наступает время невероятных и захватывающих приключений, опасностей, неожиданностей, загадок… В то же время подросток начинает понимать содержимое Игры, ее главную составляющую – себя. Внезапно Игра перерастает в страшный и жестокий фарс, начинающий безжалостно ломать реальную жизнь подростка, вовлекать в действие его друзей и близких, ставить совсем не детские задачи. Вихрь событий закручивается все плотнее и в итоге приводит юношу к необходимости сделать непосильно тяжелый выбор. Но еще хуже приходится создателям этого эксперимента, которые считали себя повелителями целых миров и не подозревали, что сами были всего лишь пешками…

Глава 1

Пианист

Федя стоял посреди огромного круглого зала с темно-синими сводами, поблескивающими призрачным мягким светом. Ощутил под босыми ногами холодный, невероятно гладкий пол. Тишина. Ни шороха, ни звука. Осмотрелся вокруг. Никого. Почему-то стало страшно. В зале явно ощущалось чье-то незримое присутствие. Легкое дыхание едва коснулось правого уха… Юноша вскрикнул, побежал со всех ног, но вскоре понял, что никуда не движется. Он словно бежал по беговой дорожке, так и оставаясь в самом центре зала. В панике, резко обернулся назад и замер: недалеко от него появились две двери. Справа — белая, искрящаяся голубовато-золотыми лучами, слева — черная. Вот он, выход! Сейчас Федя точно знал: выход — белая дверь. Такой теплый, ласковый свет, излучающий покой, безмятежную радость и счастье… Юноша решительно направился к светящейся двери, но тут очертания зала размылись, закружились грязно-серыми хлопьями, превращающимися в бесконечную паутину. Воздух потемнел, будто в нем гигантской кистью размешали мрак. Чьи-то ледяные пальцы вцепились в плечи, в ноги, в шею… Неподдающийся контролю, безграничный ужас завладел всем существом подростка. Отчаянно отбиваясь от невидимых противников, Федя закричал, но… в его горле словно выключили звук. Вокруг безмолвно материализовались безликие плотные тени, с расплывчатыми, постоянно меняющимися телами, опрокинули его навзничь, поволокли к черной двери.

…вырваться…

…освободиться…

…тело не слушается, оно почему-то стало тяжелым, как камень, точно не своим…

…как парализованный, не пошевелить ни рукой, ни ногой…

Надо позвать на помощь, но… он не может крикнуть!!! Связки, кажется, сейчас порвутся от напряжения. Крик снова останавливается в горле. Душно…

Черная дверь уже совсем близко. Медленно открывается… Из кромешной темноты доносятся низкие утробные звуки… Тело сковывает леденящий потусторонний холод… Невыносимо гадкий смех… везде… со всех сторон… Этот смех, как сверло, проникает в мозг, истеричные повизгивания рвут слух на части… Федя сопротивляется изо всех сил, но его подтаскивают еще ближе…

Крик… наконец… вырывается из груди!!!

Проснулся.

Весь в холодном поту, чуть отдышавшись, Федя быстро протянул руку к столику, включил ночник, что-то зацепил. Это что-то скатилось и громко треснулось об пол. Увидев на потолке большое светящееся пятно, юноша вскрикнул, но тут же фокус в глазах настроился: это была дата, высвечиваемая проекционным будильником, который он уронил, — 05.03.2007. Федя свесился с кровати, поднял его, проверил, нажав несколько кнопок: вроде не сломался. Времени два часа ночи… Подросток поставил будильник на место, инстинктивно провел по шее рукой: горло будто скотчем обклеили.

— Приснится же гадость такая… — прошептал сам себе.

Федя откинулся на подушку. Страшно закрыть глаза. Раньше ему никогда не снились кошмары, а этот сон повторился уже в третий раз. Странно.

Подросток встал, включил свет. На обратном пути к кровати, проходя мимо зеркала, вдруг заметил у себя на шее большой кровоподтек. Сильно вздрогнул, остановился, всмотрелся в отражение… Облегченно выдохнул: видимо, показалось. На всякий случай, внимательно себя оглядел: сон был каким-то уж чересчур реальным.

Невысокий, хорошо сложенный, с тонкими, немного неправильными чертами лица, в свои почти пятнадцать, Федя Литвинов смотрелся пусть не круто, но вполне презентабельно. Однако сейчас ему так не казалось: отражение выглядело довольно жалко. Темно-синяя пижама помята так, будто ее долго прокручивали в мясорубке. А ведь горничная вечером положила чистую, свежевыглаженную, без единой складочки. В черных, как уголь, глазах, обычно блестящих и живых, а теперь со следами конкретного недосыпа, застыл испуг. Сильно вьющиеся кольцами белокурые волосы, длиной чуть выше плеч, спутаны и взъерошены. Отдельные влажные пряди прилипли ко лбу. Почему-то сейчас на бледном лице особенно ярко вырисовывался контраст светлых кудрей с черными глазами, на который при первом знакомстве с Федей все неизменно обращали внимание. Это редкое, но красивое сочетание всегда придавало его облику некую особую одухотворенность.

Федя вдруг разозлился на себя: что за детские страхи, в конце концов! Подумаешь, сон… Только странно, что он повторяется, и все время одинаково. Неприятный холодок пробежал по спине. Подросток выпрямился, попытался выкинуть из взгляда панический ужас, до сих пор дрожавший нервной стрункой внутри. Не получилось.

С отвращением отвернувшись от зеркала, юноша подошел к окну, приоткрыл тяжелую штору. В свете фонаря тихо падал снег. Даже не мокрый, а мягкий и пушистый, будто сейчас январь, а не начало марта. Федя понял, что уснуть он теперь вряд ли сможет. Накинув на плечи мягкий плед, сел за синтезатор, надел наушники и принялся дописывать вчерашнюю композицию.

Федя родился в одном из российских городов-миллионников, в семье педагогов. Мама преподавала фортепиано в музыкальной школе, папа — физику в университете. Родители любили друг друга, в сыне души не чаяли. Однако, когда мальчику исполнилось пять лет, все изменилось.

Федя тогда мало что понимал, но замечал: мама все чаще плакала, а папа все дольше задерживался на работе. Почему-то родители постоянно ссорились, и однажды, после подобной ссоры, отец ушел и домой уже не вернулся. Причина была банальна: девятнадцатилетняя красавица-студентка, вскружившая голову. Мама тогда проплакала всю ночь, а Федя тихо лежал в своей кроватке, не осознавая, что произошло, но всем своим маленьким существом понимая: случилось большое горе. Он притворялся спящим и молча глотал слезы, боясь еще сильнее расстроить маму.

Развелись быстро, без лишнего шума. Отец оставил им квартиру и вскоре, вместе со своей новой пассией, уехал жить в Америку. Вначале он писал, присылал сыну подарки, помогал деньгами, но потом это стало случаться все реже, и, в конце концов, связь оборвалась.

Федя очень тяжело пережил развод родителей. Он не мог понять, почему отец, самый близкий и любимый человек, в котором малыш так нуждался, ушел. Как подобное вообще могло случиться?! Ведь это неправильно, несправедливо. Не бывает так. Это предательство невозможно было простить. Детская боль и обида навсегда заняли свое место в глубине чувствительного, ранимого сердца. Но… жизнь продолжалась. И теперь пришлось привыкать жить по-другому: наступил 1998, в стране разразился кризис.

Благополучие и достаток ушли в небытие, сменившись борьбой за существование. Мать с утра до ночи работала на трех работах, чтобы прокормить ребенка. Эти трудные годы оставили в памяти свои следы: старую, потрепанную одежду, обувь, которую впору выбросить на свалку, скудный рацион, состоявший исключительно из риса, макарон, гречки и овсяной каши. С тех пор Федя терпеть не мог овсянку, ему даже смотреть на нее было противно.

Когда Феде исполнилось десять лет, счастье, казалось, улыбнулось их маленькой семье: мама познакомилась с весьма состоятельным бизнесменом Олегом Литвиновым, владельцем крупного автомобильного холдинга. Развился бурный роман, и мама вышла замуж. Они с Федей переехали в трехэтажный особняк, у мальчика появилась своя комната, все вещи, о которых он мечтал. Олег усыновил Федю, дал ему свою фамилию. Отчество, правда, по настоянию матери, оставили от родного отца, Вячеслава. По мнению Наташи, «Федор Вячеславович» звучало несравнимо лучше, чем «Федор Олегович». Олег не спорил, ему было все равно. Мальчика перевели в элитный лицей. Каждое утро его отвозил на занятия водитель на черном «ленд крузере». Водитель вообще был доступен в любое время и, естественно, согласен на любой маршрут. Сам Олег ездил на новеньком «порше».

Федина мама, Наталья Алексеевна, была счастлива, как никогда. Олег по франшизе купил ей бутик женской одежды премиум класса. Наташа с интересом отдалась новому делу, быстро подняла бизнес на хороший уровень и превратилась в красивую, преуспевающую, уверенную женщину. Она выглядела намного моложе своих тридцати семи: стройная, стильная, изящная блондинка с эффектной удлиненной стрижкой. Вместе с Олегом они смотрелись идеальной парой.

Олег Павлович — крупный, высокий, широкоплечий, всегда производил впечатление человека солидного и властного. Коротко остриженные темно-русые волосы, широкий лоб, волевое лицо… Умные пронзительные глаза, казалось, видели человека насквозь. Подчиненные боялись Олега как огня. Когда он входил в офис, у всех, без исключения, сотрудников начиналась нервная дрожь. Однако с Наташей он был совсем другим: внимательным, заботливым, и это она ценила более всего.

Отношения с Федей выстраивались по-другому. Олег Павлович считал, что в воспитании мальчика, как и в руководстве компанией, главное — жесткость, дисциплина и постоянный контроль. Только вот порой жесткость доходила до жестокости. Федя ненавидел отчима. Он не мог избавиться от страха перед этим человеком. Сильный, категоричный, Олег всегда был требователен и к себе, и к другим. Неподчинение исключалось. Пятиминутный воспитательный разговор обычно запоминался надолго, а при действительно серьезных проступках могли остаться последствия в виде синяков.

Камнем преткновения между супругами стала учеба Феди в музыкальной школе. Мнение Олега было однозначным: для парня это — извращение. Однако Наташа твердо стояла на своем. Еще в те тяжелые времена она изо всех сил старалась дать ребенку музыкальное образование и бросить его сейчас считала невозможным, тем более что мальчик обладал исключительной одаренностью. О таких детях говорится «Бог поцеловал». Много раз педагоги предлагали отвезти его учиться в Москву, в ЦМШ, специализированную школу при консерватории, но раньше на это не было денег, а теперь Олег ни о чем подобном даже слышать не хотел.

Как ни странно для парня в таком возрасте, занятия музыкой Феде очень нравились. Он особо не перенапрягался, а его незаурядный талант позволял достигать значительных успехов. К своим четырнадцати годам Федя великолепно играл джаз, мог сходу сыграть практически любую мелодию, которая была на слуху, от попсы до рока, а его свободным и легким импровизациям удивлялись все педагоги музыкальной школы. В лицее же, когда ему было лет одиннадцать и по телевизору показали его выступление на фестивале юных дарований, за ним прочно закрепилась кличка Пианист.

Уже вижу вашу язвительную улыбку, дорогой читатель. Понимаю: мальчик с хорошим воспитанием, из очень обеспеченной семьи, музыкой занимается, на фортепиано играет… Ха-ха! Герой… Успокою. Впечатление зачуханного интеллигента Федя вовсе не производил. Вполне обычный парень.

Олег не выносил, когда Федя начинал заниматься на фортепиано дома, не мог слышать ни одного звука. Мудрая Наташа, как всегда, нашла компромисс. Она купила сыну дорогой синтезатор, и теперь, когда Олег был дома, подросток занимался в наушниках. Синтезатор открыл Феде неведомый до того мир необычайных звуковых возможностей. Юноша часы напролет, не замечая времени, сидел за инструментом, создавая новые треки, экспериментируя с ритмами, тембрами, акустическими эффектами. Синтезатор Федя любил больше компьютера. И в то время как другие нормальные дети играли в стрелялки, он импровизировал или, с головой погрузившись в работу, забывая в эти минуты обо всем, писал музыку.

Олег считал, что для воспитания парня необходимы регулярные спортивные тренировки, и настоял, чтобы Федя занялся каким-нибудь видом единоборств. Наташа не возражала, а мнения Феди никто и не спрашивал. Олег купил ему абонемент в самый дорогой элитный фитнес-клуб. Мальчику был предложен выбор между боксом, дзюдо и восточными единоборствами. Федя выбрал последнее. Занимался он без особого желания и без особых успехов. Не сказать, чтобы ему совсем не нравились эти занятия, но и без них он бы прекрасно обошелся.

Семь утра. Федя, с тяжелой головой, заткнул будильник. Встал, шатаясь дошел до ванной. Прохладный душ немного его разбудил. Кое-как оделся, спустился к завтраку. Долго и мрачно ковырялся в тарелке. Голова гудела, есть не хотелось совсем.

— Что, опять ночь не спал? — Олег уничтожающе взглянул на подростка.

— Нормально я спал.

— Я не слепой. Посмотри на себя, глаза все красные.

— Олег, да перестань ты к нему цепляться, — Наташа недовольно поморщилась.

Олег промолчал. Чтобы хоть как-то развеять напряжение, Наташа спросила сына:

— Как у тебя в школе дела?

— Нормально.

— Английский пересдал?

— Позавчера еще.

— Ну и?

— Четыре.

— И слава Богу, молодец.

— В чем молодец? — снова встрял Олег. — Так ведь и будет всю жизнь не дотягивать.

— До чего не дотягивать?! — Наташа взорвалась. — Можно подумать, ты в школе отличником был!

— Сейчас время другое. И требования другие.

— Давай он сам как-нибудь разберется.

Федя встал из-за стола:

— Спасибо.

— Ты же не съел ничего…

— Мам, я не хочу, я наелся.

— Двумя ложками?

— Ну я не хочу больше. В школе поем.

Федя быстро ушел в свою комнату, собрал сумку и пулей вылетел из дома. Сидя на мягком заднем сиденье джипа, мечтал о том, что станет взрослым, купит себе квартиру и никогда уже не будет завтракать с Олегом. Однако вскоре его мысли переключились на другую, не менее важную проблему: Костик Бочков со своей компанией.

Костя, сын здешнего «олигарха», владельца сети алкогольных супермаркетов, был этакой звездой местного масштаба. Он считал себя умным, интересным, сильным и самым крутым. Насчет ума можно поспорить, хотя он на самом деле учился в классе лучше всех, но вот внешностью природа действительно его не обделила: высокий, красивый, подтянутый. Темные жгучие глаза в обрамлении пушистых ресниц, прямой нос идеальной формы, густые, немного вьющиеся черные волосы… Было в нем что-то южное, горячее, наверняка в роду не обошлось без испанцев или итальянцев.

Бочков был прирожденным лидером. Он сколотил в классе крепкую команду из шести парней, которая стала чем-то вроде школьной мафии. Ребята в компании Костика полностью ему подчинялись. Имелись даже образчики полного раболепства, такие, как Мишка Поносов, по кличке Унитаз — противный, вечно сопливый, долговязый парень. С компанией Бочкова предпочитали не связываться, ведь ради самоутверждения Костик использовал любые методы.

Федя Литвинов до крайности не нравился Бочкову. Если бы Костю попросили объяснить причину неприязни, он, наверное, не смог бы этого сделать, но Федю он на дух не выносил. Поэтому Литвинов был для компании Бочкова своего рода мишенью для всевозможных подкалываний, язвительных замечаний и издевательств. В сложившейся ситуации Федя занял довольно стойкую позицию, всегда подчеркивая в своем отношении к Костику редкостное презрение и пренебрежение. Он в основном игнорировал все нападки, при надобности мог ответить, и, уж конечно, признавать авторитет Бочкова он не собирался.

Так вот вчера, на большой перемене, Костик, под истерический смех «группы поддержки», попытался тихонько прикрепить к Фединой спине листок с крупно распечатанной надписью: «[e-mail]», но сделать этого не успел. У Литвинова реакция сработала мгновенно. Он резко развернулся и локтем ударил Бочкова так, что тот упал. Из кармана Костиной рубашки вылетел iPod и с удивительной точностью угодил в пролет между лестницами. Пролетев вниз три этажа, iPod скончался на месте. Федя был уверен: просто так Бочков это не оставит, и теперь прокручивал в голове все возможные неблагоприятные варианты развития событий.

«Ленд крузер» затормозил у школьных ворот. Федя выскочил из машины и тут же получил по шапке крупным снежком. Кинув сумку в снег, ответил тем же.

— Промазал! — весело улыбаясь, подкатился по ледовой дорожке Ян Шабуров, уже успевший порвать рукав своей новой темно-зеленой куртки. Из-под съехавшей набок серой трикотажной шапки выбивались вечно взъерошенные черные волосы.

Федя быстро нагнулся и сунул другу за шиворот комок снега.

— Да блин… — Ян выгреб снег и целенаправленно помчался к маленькой подсобке.

— Ты куда? — крикнул ему вдогонку Федя.

— За сосулькой! Вон за той! — Шабуров указал на здоровенный нависший ледник, который весьма сложно было бы назвать «сосулькой». Хотя Ян немного повыше и покрепче Феди, ему вряд ли удалось бы это оторвать, но на всякий случай Литвинов помчался к школе со всех ног.

Ян — единственный близкий друг. Литвинов вообще особой популярностью в классе не пользовался. Замкнутый и неразговорчивый, он всегда был избирателен в общении. С Шабуровым же они как-то сразу сдружились, когда Федя только появился в этой школе. Казалось, они знали друг друга сто лет.

Яна в школе все любили — и ученики, и учителя. Всегда открытый, позитивный, до краев переполненный радостной юной энергией, он мог свести на шутку что угодно. Даже если он молчал, в его присутствии всем становилось смешно. Казалось, проблем для него не существует. Он никогда ничем не грузился, к жизни относился легко, беззаботно, а зачастую — безалаберно. Круглое лицо украшала обаятельнейшая улыбка, а в невероятно живых темно-карих глазах всегда блестел огонек.

Федя с Яном мобильно передвигались по школьному коридору.

— Вот блин, учебник по геометрии дома забыл… — хлопнул себя по лбу Шабуров.

— Эй ты, Литвинов! — послышалось сзади.

Федя быстро повернулся. Ян остановился вместе с другом. Бочков, Поносов и компания дружно и омерзительно ухмылялись.

— Ты в курсе, что мой iPod восстановлению не подлежит? — с конкретным наездом приблизился Бочков.

Федя усмехнулся, ведь так и знал:

— И что теперь?

— Что теперь? — Бочков изобразил крайнюю степень презрения. — Теперь ты завтра принесешь мне деньги на новый.

— Это с какого перепугу? Бочков, ты чё, обкурился?

Костик подошел вплотную:

— Ты сломал — ты и платишь.

— За свою тупость каждый платит сам, — отрезал Федя.

— Ты, Бочков, когда в следующий раз пошутить захочешь, технику из карманов вынимай, — вмешался Ян, — и бронежилет себе приобрети с бронетрусами, а то мало ли, новое-то купить не все можно.

— Помолчи, Шабуров, — огрызнулся Бочков. — Хорошо еще не ты на его месте. С нищего что возьмешь?

— Кто ж тогда ты, если я нищий? — парировал Ян. — Ходишь тут, побираешься… Бочков сдержал желание ударить: недалеко стояла завуч.

— С тобой мы еще разберемся, — процедил он сквозь зубы, повернулся к Феде:

— Завтра чтоб принес деньги, Пианист.

— Иди-ка ты, Бочков… — Федя презрительно поморщился. — Ян, как поинтеллигентнее сказать «куда»?

— М-да-а-а, задача сложная. Чё-то не получается интеллигентно, может иначе?

— Да ладно, Ян. Не будем убогих обижать.

— Ты плохо понял?! — Бочков сильно толкнул Федю.

— Так, что тут происходит?! — подошла завуч.

— Ничего, все нормально, — Федя дернул друга за рукав. — Ян, пойдем.

Первым уроком была алгебра. Федя, морально настроившись на скучное перебирание цифр, вяло доставал из сумки тетради и учебники. Дверь открылась, являя народу строгую, но справедливую математичку — Светлану Евгеньевну. Привычный шум в классе стих. И тут… Федя просто впечатался в стул: в класс вошла девушка неземной красоты. Невысокая, очень стройная, густые темно-каштановые волосы волнами рассыпаны по худеньким плечам. Большие, глубокие и выразительные карие глаза с длинными и густыми ресницами, тонкие черты лица, пухлые мягкие губки… Одета по последнему писку гламура. По рядам пронесся шепот. Из угла, где сидел Бочков, послышалось наглое «Вау!» и присвист хором. Девушку, однако, это нисколько не смутило. Она спокойно и невозмутимо оглядела класс.

— Знакомьтесь: ваша новая одноклассница, Ирина Рашевская, — представила девушку Светлана Евгеньевна. — Она недавно вернулась из Парижа, где жила три года. Надеюсь, вы хорошо ее примете в свой коллектив. Проходи, пожалуйста, садись.

Девушка изящно прошла между рядами, села на свободное место.

Федя вошел в ступор. Не может этого быть! Вихрем, ярким, сумасшедшим, в голову ударило воспоминание: прошлое лето, Париж, жара, пешеходная экскурсия, площадь Вогезов… Гид довольно живо и интересно рассказывает о свадьбе Людовика XIII и Анны Австрийской. Олег вставляет пошлую шутку по поводу того, что жених и невеста были ровесниками Феди (жуть!): «И что, все доросло? По нашему как-то не видно… Девочка, хочешь замуж за Федю?» — спрашивает он стоящую рядом толстую рыжую девчонку примерно того же возраста. Группа дружно ржет. На веснушчатом лице девчонки под ядовитокоричневыми пластмассовыми очками расплывается широкая улыбка, обнажая железные скобки на лошадиных зубах. Федя понимает, что в своих мечтах она уже не просто вышла за него замуж, но и родила двоих детей. Едва сдержав желание высказать Олегу все, что он о нем думает, юноша отходит от группы в сторону, и неприятный эпизод на удивление быстро забывается. Воображение разыгрывает целый спектакль, перед глазами оживают герои Дюма: д'Артаньян, мушкетеры… Это так легко представить здесь, в городе, в который Литвинов влюбился с первого взгляда, где даже воздух наполнен невыразимым очарованием, пьянящим ощущением легкости, изящества, полноты жизни и мудрости наслаждения. Никакие небоскребы и самые роскошные современные здания не сравнятся с серыми, чуть постаревшими домами с маленькими балкончиками, так стройно и органично украшенными изящными чугунными решетками, изощренные орнаменты которых никогда не повторяются, поражая воображение разнообразием вариантов единого, безупречно выдержанного стиля.

Любуясь завитком элегантно вытянувшегося фонаря, Федя вдруг услышал справа от себя тихий вскрик, что-то стукнулось о булыжники мостовой и прикатилось прямо к его ноге. Юноша машинально взглянул вниз: у его ног лежал маленький, нежно-фиолетовый женский зонтик. Федя нагнулся, поднял зонт, огляделся в поисках его обладательницы и замер: к нему подошла совсем юная девушка в легком бледно-фиолетовом сарафане. Она словно вобрала в себя всю прелесть и очарование Парижа: густые пряди темно-каштановых волос, небрежно прикрытые невообразимо красивой воздушной шляпкой, рассыпались по худеньким плечам, и лучи полуденного солнца играли в них волшебными отблесками. Один взгляд, и… мир остановился. Бывают мгновения, которые остаются в памяти на всю жизнь. Невозможно объяснить, что именно произошло в тот миг, но он запомнился Феде навсегда. Тогда юноша, казалось, понял всю суть женской красоты. Незнакомка словно окутала его облаком неземного обаяния, позволив приблизиться к непостижимому, коснуться неведомого… Надо было что-то сказать… наверное… Девушка улыбнулась, взяла зонт из его рук: «Merci».^[2] Федя так и не смог ничего произнести в ответ, а девушка быстро растворилась в толпе туристов. Федя узнал бы ее из миллиона. И сейчас он словно вернулся в то самое мгновение, только она была не эфемерным сказочным видением, как это казалось тогда, а реальным человеком. И она сидела здесь, через три парты от него… Ничего подобного раньше с юношей не происходило никогда. Он начисто забыл даже на каком уроке находится. Сердце взволнованно забилось, на лице появилась абсолютно глупая улыбка. Ян толкнул его в бок.

— Ну чё, все с тобой ясно, — прошептал он Феде в ухо.

— Заткнись, — Федя смутился еще больше, попытался изобразить обычное выражение лица, но получилось только еще глупее. Он пропустил мимо ушей пол-урока, витая где-то в облаках, что не ускользнуло от всевидящего ока математички.

— А теперь Литвинов, который, как я вижу, очень внимательно меня слушал, пойдет к доске и покажет все вышесказанное на примере.

Федя не слышал даже этого. Ян пихнул его:

— Очнись, эй!

— Чего?

— К доске иди, дурак! — прошипел Ян.

— Да, Литвинов уже ничего не слышит. Ты у лор-врача когда был в последний раз?

Густо покраснев, Федя вскочил, пробормотал: «Извините», вышел к доске. Юноша готов был сквозь землю провалиться. Позор удался по высшему разряду. Мало того что Федя ни слова не слышал из сегодняшней лекции, — при одном взгляде в сторону, где сидела новенькая, у него отнимался язык и он забывал даже то, что прекрасно знал раньше. Класс хохотал до колик. Через десять минут и Светлане Евгеньевне уже стало смешно. Чисто по-человечески пожалев парня, она решила прекратить публичное издевательство и сказала:

— Ладно, Литвинов. Не знаю, что с тобой сегодня происходит, но «два» придется все-таки тебе поставить. Завтра после уроков можешь прийти и пересдать. Садись.

Проходя к своему месту, Федя украдкой взглянул на девушку, встретил презрительную улыбку и понял: шансов у него нет. Совсем. Никаких.

Прошло два дня. Федя торопился в музыкалку, решил срезать дорогу, пошел через гаражи. От лицея до музыкальной школы расстояние было небольшим, и он всегда ходил туда пешком. Завернул за угол, и… пришлось остановиться.

— Ну, что, Литвинов, ты мне денежки принес? — Бочков, явно довольный собой, упивался предвкушением приятного эпизода.

Федя быстро огляделся вокруг. Надо же так лохануться! Зачем он пошел этой дорогой?! Тут даже отступать некуда… Пятеро. При всем желании не справиться.

— Я тебе, Бочков, все уже ясно сказал, — Федя пытался говорить как можно более уверенно и нагло, и ему неплохо это удавалось. — Или до тебя с первого раза плохо доходит?

— Это ты меня плохо понял, придурок! Не хочешь платить — извиняйся! Вставай на колени и проси прощения! Сделаешь — не тронем.

— Ты чё-то путаешь, Бочков. Ничего, я понимаю, дефекты в психике… — Федя побледнел, губы задрожали от гнева, но ему еще удавалось сохранить внешнюю невозмутимость. — Это тебе нужно передо мной извиняться. Давай, я слушаю.

Литвинов ловко увернулся от удара, сбил с ног Бочкова и еще кого-то, однако последующая борьба длилась недолго. Вскоре двое держали Федю, скрутив ему руки за спиной, остальные злобно его избивали. Юноша отчаянно сопротивлялся, но силы были слишком неравны. В конце концов противникам удалось повалить его на колени.

— Ну что, хватит или еще хочешь? Проси прощения, Пианист, — Костик пнул в мокрый сугроб валявшуюся рядом Федину сумку. — Ну!

Федя плюнул ему в лицо, прекрасно понимая, что жест идиотский, но никакой другой гадости Бочкову сейчас он сделать не мог. И чуть не потерял сознание от последовавшего удара.

Раздался резкий скрип тормозов. Федя услышал, как невдалеке за его спиной громко захлопнулась дверца автомобиля, и, по всей видимости, вышедший из машины человек теперь быстро бежал по направлению к гаражам:

— Эй, там! Я вам щас все мозги вышибу, уроды!.. А ну стойте!

«Какой-то знакомый голос», — подумал Литвинов, проехавшись лицом по обледеневшему асфальту. Его сильно пнули в спину, и вся компания дружно скрылась, убегая со всех ног.

— Эй, ты жив? — кто-то осторожно тронул за плечо.

Федя с трудом приподнялся на локте, повернул голову. Только не это… Лучше б его убили. Олег Павлович, поморщившись, оглядел подростка:

— М-да… Видок у тебя… Все цело? Может, в больницу?

— Нет. Все нормально, — собрав всю оставшуюся силу воли, Федя поспешно поднялся на ноги. Олег ему помог.

— Голова не кружится?

Федя отрицательно помотал головой, изо всех сил стараясь стоять прямо. На самом деле ему конкретно было нехорошо.

— Пойдем, отвезу тебя домой, — Олег поднял валявшуюся неподалеку Федину шапку, отряхнул, протянул подростку.

— Не надо, я сам дойду. Спасибо, — Федя с трудом надел шапку: правая рука плохо поднималась.

— Давай довезу до дома, не дойдешь ведь!

— Дойду. Я в порядке.

Олег Павлович с большим сомнением посмотрел на юношу, но настаивать не стал.

— Что им нужно?

— Ничего.

— Ну, не хочешь — не говори, — довольный собой, Олег был в хорошем расположении духа. — Иди домой, умойся.

Олег сел в машину, уехал. Федя стоял в растерянности. С одной стороны, он был благодарен отчиму, но в душе поднималась такая волна стыда, что именно этот человек увидел его в подобном положении… Человек, которого он боялся и ненавидел всем сердцем, но чье мнение все же для юноши было определяющим.

Задыхаясь от ярости, Федя вытащил из сугроба сумку, отряхнул, поплелся домой. Его шатало. Острая боль пульсировала где-то слева, под ребрами. Правое колено при каждом шаге ныло невыносимо. Подросток присел на скамейку, откинулся на спинку, прикрыл глаза. Когда немного пришел в себя, вспомнил, что уже безнадежно опоздал на урок, теперь прогулять придется. Надо хоть педагогу позвонить… Сунул руку в карман полупальто и тут же отдернул, сильно порезав обо что-то палец. Литвинов слизал кровь, сплюнул, нашел в другом кармане платок, обернул вокруг ранки. Уже крайне осторожно залез в карман, тихонечко достал мобильник… Вот черт! Экран разбит вдребезги, наверное, уже не отремонтировать. Крайне неприлично громко выругавшись, Федя поднял голову и через секунду готов был сквозь землю провалиться. Влажные карие глаза с длинными ресницами смотрели на него удивленно и презрительно. Ирина, та самая новенькая, прошла мимо, не сказав ни слова.

Литвинов довольно быстро оклемался. Плохо ему было только по дороге домой, он даже пожалел, что не согласился поехать с Олегом. Дома же охающие мама с горничной быстро привели его в порядок, обработали все ссадины, приложили лед к распухшему колену, и к вечеру юноша чувствовал себя пусть не хорошо, но вполне сносно. Драповое черное полупальто сыграло роль амортизатора и смягчило удары. Хотя самому пальто пришлось в последующие дни пройти через химчистку и ателье, где пришили наполовину оторванный рукав. Телефон выбросили на помойку и сразу купили новый. При таком уровне обеспеченности семьи это не было проблемой.

Наташа долго пилила Олега за то, что не довез сына до дома, Федю пилила, что тот наотрез отказался поехать в больницу. Потом Наташа с Олегом вместе доставали Федю, пытаясь выяснить имена «малолетних преступников» и причину драки. Поступило предложение написать заявление в милицию, пойти в школу… Подросток молчал как партизан и заявил: если они появятся в школе, он туда больше не пойдет. В конце концов Олег пришел на помощь:

— Ладно, Наташ, отстань от него. Не хочет говорить — значит сам разберется. Молодец, хоть немного по-мужски мыслить начинает.

Федя гневно сжал губы, внутри все закипело: «хоть немного» убило «молодец» на корню.

— Нельзя в себе держать все проблемы! — возразила Наташа. — На то и существует семья, чтобы помочь в такие моменты!

— Наташ, поверь мне, это не тот момент, — ответил Олег, и Федя впервые в жизни почувствовал с ним солидарность. На этом и закончили.

Несколько последующих дней Бочков победителем смотрел на Федю, но, осознав в конце концов, что тот признавать себя побежденным не собирается, как-то прошипел ему в ухо, проходя мимо:

— Будь уверен, ботаник, я тебя достану!

— Долго дотягиваться будешь. Подрасти сначала.

— Я тебя с такой грязью смешаю, не отмоешься.

— Я, Бочков, с такой грязью, как ты, не смешиваюсь. У меня ингредиенты другие.

Бочков презрительно усмехнулся и зашел в класс.

Федя больше не грузился по поводу Кости. Он знал: после недавней сцены Бочков еще долго его не тронет, просто потому, что сильно испугался в тот раз: его видел Олег. За драку могли исключить из лицея. Намного больше Литвинова волновало другое: новенькая нравилась ему так, как не нравилась еще никогда в жизни ни одна девушка. Было достаточно одного взгляда в ее сторону — и у юноши перехватывало дыхание, сердце начинало колотиться, как сумасшедшее. Стоило Рашевской просто появиться в поле зрения Феди, как он тут же становился рассеянным, неловким, у него неизменно что-нибудь падало. Один раз в столовке он десерт на себя опрокинул. Ян поначалу прикалывался, по-дружески, конечно, но потом понял, что это серьезный клинический случай, и перестал доставать Литвинова, которому было совсем не до шуток.

Ирина быстро стала центром внимания всего класса. Ослепительно красивая, неизменно уверенная в себе, она в то же время ни капли не походила на ярких, гламурных и наглых девиц, встречающихся в каждой школе. Напротив, более всего в ней привлекало какое-то тихое достоинство, можно даже сказать, аристократизм. И говорила она всегда так, что с ее мнением невозможно было не считаться. Девчонки с завистью присматривались к ней. У мужского состава она сразу же стала общим предметом воздыханий, чем вызвала глубочайшее неудовольствие прекрасной половины. За ее спиной шептались, обсуждали каждое слово и каждый шаг. В лицо же все общались очень мило и доброжелательно.

Главным претендентом на вакансию бой-френда Рашевской считал себя, конечно же, Бочков. Причем она явно ему симпатизировала, но держала пока на расстоянии. Как, впрочем, и всех остальных.

Федю страшно бесила популярность девушки. Она теперь словно стояла на пьедестале, дотянуться до которого простым смертным было не дано. Все попытки других парней подкатить к Рашевской вызывали у Литвинова взрывы мучительной ревности. И поскольку таких попыток больше всех предпринимал Бочков, ненависть Феди к нему возросла многократно.

Не передать, как Литвинову хотелось сделать первый шаг, однако даже просто подойти к Ирине и заговорить казалось юноше абсолютно нереальным. При одной только мысли об этом, волнение сразу зашкаливало за крайнюю критическую отметку и мозг погружался в глубокое состояние «off».^[3] К тому же, Федя искренне был уверен, что шансы его намного меньше нуля. Первые дни их знакомства были далеко не идеальными, и теперь Ирина вообще его не замечала, с неизменным равнодушием глядя сквозь него, как через оконное стекло.

В среду не было третьего урока: физичка заболела. Погода стояла великолепная — солнечная, безветренная… Федя с Яном убежали на набережную. Лед с реки еще не сошел, но солнце припекало уже совсем по-весеннему. Снег, сливаясь с горячими лучами в предсмертном экстазе, слепил глаза. Казалось, весной воздух стал совершенно другим, словно какой-то волшебник вплеснул в него неведомое вещество, некий гормон счастья.

Ребята долго просидели на скамейке, любуясь солнечными бликами на льду и болтая ни о чем. Время пролетело незаметно. Ян взглянул на часы и громко выругался: на биологию уже катастрофически опоздали. Друзья вскочили со скамейки, понеслись в школу со всех ног. Подбежав к дороге, они не успели на зеленый сигнал светофора: машины помчались потоком — пришлось ждать. Федя согнулся, задыхаясь. В боку сильно кололо. И тут он вскрикнул от неожиданности: чьи-то цепкие пальцы крепко схватили его за руку. Юноша дернулся, резко обернулся. Рядом с ним стояла старая цыганка. Пронзительные черные глаза застыли на ее уставшем лице, изборожденном глубокими морщинами. В них читался страх и нечто противоестественное, потустороннее, можно даже сказать, ненормальное.

— Пустите! — Федя растерялся.

— Подожди, — проскрипела цыганка. — Я скажу, и пойдешь дальше.

— Мне не надо ничего говорить, у меня денег нет! — невольно вырвалось. Мама однажды рассказывала Феде, как цыгане обманывают прохожих на улице, один раз она даже сама вот так попалась.

— Мне не нужны твои деньги, мальчик, не обманывай зря старую женщину.

Литвинов густо покраснел. Деньги у него, естественно, были. Ян удивленно наблюдал за происходящим, пока еще не встревая.

Феде стало не по себе. Эта старуха была какая-то особенная. В ней будто дышала древняя сила, притягивая и одновременно пугая своей необычностью. Костлявая темная рука, покрытая браслетами, продолжала крепко держать рукав Фединой куртки.

— Ты тот, кто должен выбрать, — сказала цыганка. — На этом пути, Федя, тебя ждут жестокие испытания. Но заклинаю тебя, сделай правильный выбор. Судьба моего народа полностью будет зависеть от этого выбора.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — Литвинов смотрел на старуху удивленно и испуганно.

Цыганка не ответила. Она долго сверлила юношу глазами, а потом произнесла:

— Когда свет померкнет, помни: свет всегда живет внутри тебя.

Старуха развернулась, отпустив Федину руку, и быстро пошла прочь. Федя с Яном переглянулись. Когда через миг они посмотрели в направлении, куда ушла старуха, улица была уже пуста.

— Что за хрень… — Литвинов ощущал себя крайне некомфортно.

— Да ладно, не грузись, сумасшедшая какая-то.

— Я не понял, что она хотела этим сказать?

— Может, ты президентом станешь? Что-то там про выборы было…

— Да каким, на фиг, президентом?! Она говорила про какой-то мой выбор!

— Да забудь ты! Пошли быстрее, биология уже началась!

Как раз снова загорелся зеленый, и друзья побежали в школу.

Через несколько дней Федя уже и не помнил об этом эпизоде. Солнце становилось все более ласковым. Таял снег, звенела капель, пели птицы… Учиться весной — какой идиот придумал подобную пытку? А ведь совсем не за горами конец учебного года, экзамены, а долгов и пересдач — выше крыши.

На очередной перемене Ян с Федей сидели на подоконнике и в спешке просматривали учебники, готовясь к контрольной по анатомии. Рашевская сидела недалеко на скамейке в окружении стайки девушек. К ней подошел Бочков.

— Ириш, пошли в кино после уроков.

— Извини, Костик, не могу. У меня другие планы.

— Ну а завтра?

— Завтра — видно будет.

— Ириш, я так до завтра не доживу. Ты хочешь моей смерти?

— Не болтай ерунду, Бочков. Я подумаю.

— О’кей, ловлю тебя на слове.

Слыша весь разговор, Федя задыхался от бешенства. Он тупо смотрел в учебник, делая вид, что читает, но все его мысли были поглощены ненавистью и ревностью.

Костя же, продолжая рисоваться перед Рашевской, подошел к Литвинову.

— О-о-о, ботаник умеет читать книжки… — картинно дернул учебник в Фединых руках. — Анатомия!

— Отвяжись, Бочков. А то у меня возникает желание на тебе попрактиковаться.

— Попрактиковаться в каком смысле? Разделов в анатомии много… М-да. Если это то, о чем я подумал — будет действительно страшно.

Ребята, стоявшие вокруг, покатились от хохота.

— Ты сейчас свою мечту что ли изложил? — парировал Литвинов. — По Фрейду — так получается.

Хохот вокруг усилился. Бочков, не придумав, что сказать в ответ, грубо сдернул Федю с подоконника, но ударить не успел. Хоть Федя и не любил занятия единоборствами, в жизни они не раз уже ему пригождались. Через секунду Бочков отлетел к противоположной стене и с громким треском упал прямо в дверь, которая открылась настежь и тут же прихлопнула Костю по голове. Пунцовый от злости, Бочков вскочил, бросился к Феде, но тут из класса, куда он влетел, вышла завуч.

— Что здесь происходит?! Кто это сделал?

В коридоре стало как-то очень тихо.

— Я спрашиваю, кто это сделал?! — повторила завуч тоном тюремного надзирателя.

— Ну я, и что? — нехотя отозвался Литвинов.

— К директору. Оба.

— Ян, возьми мою сумку, — злой как черт, Федя направился за завучем. Бочков поплелся следом.

Директор лицея, «ВИП», как между собой прозвали ее ученики (в расшифровке — «вобла истеричная пересохшая»), с гестаповским лицом и злыми колючими глазами, сидела за массивным столом из красного дерева. Тон разговора, вернее, монолога, был такой, будто ребята убили всех учителей и сожгли школу.

–…Вы прекрасно знаете: драки в нашей школе запрещены!!! Вы учитесь в элитном!!! лицее!!! Еще один подобный инцидент — и будет ставиться вопрос о вашем исключении! Я не позволю порочить имя нашего учебного заведения! Инна Аркадьевна, сейчас же запишите каждому предупреждение в дневник, и, если завтра рядом не будет подписи отца, вызовем родителей.

Притихшие, ребята вышли из кабинета. Через десять минут у каждого в дневнике красовалась размашистая надпись, нацарапанная жирной гелевой ручкой. Федя прочитал текст и понял, что вечер будет не из легких. Надпись гласила:

«Ув. Олег Павлович! Ваш сын сегодня принимал участие в драке в помещении школы и избил ученика. Предупреждаем Вас: при повторе подобного инцидента, Ваш сын будет немедленно исключен из Лицея без права восстановления. В этом случае, оплаченные Вами средства за обучение в текущем учебном году, по договору с Лицеем, обратно не возвращаются. Просим принять меры для предотвращения подобных происшествий и расписаться, что Вы действительно прочитали данную информацию. С уважением, директор Лицея № 123, А. М. Шрейн».

Ниже стояла сухая, властная подпись директора.

Удрученные и злые, Бочков с Литвиновым, не смотря друг на друга, пошли писать контрольную.

Вечером, после ужина, Федя отправился в кабинет к Олегу. Подросток пытался загнать внутрь свой страх, но это плохо получалось. С минуту поколебавшись, все же постучал в дверь, заглянул.

— Олег Павлович…

— Заходи. Что тебе? — отчим сосредоточенно что-то писал в ноутбуке.

— Прочитайте. Вас просили расписаться, — Федя мрачно протянул дневник.

Олег, мыслями еще в работе, прочитал надпись, не сразу понял, прочитал еще раз. Тяжело вздохнул.

— С кем подрался-то?

— С Бочковым.

— Что не поделили?

— Я не хочу оправдываться, Олег Павлович. Он меня оскорбил, я не смог сдержаться.

— Это он тогда был, у гаражей? — Олег внимательно посмотрел на подростка. Федя не ответил, отвел взгляд в сторону.

— Ты знаешь, Федя, — неожиданно спокойно произнес отчим, — иногда на переговорах мне очень хочется врезать собеседнику по морде. Только понимаешь, что это неэффективный путь решения… — Олег поставил в дневнике свою размашистую подпись. — Держи. Мне бы не хотелось, конечно, чтобы тебя исключили. Сам понимаешь, хороших школ сейчас мало, проблемы лишние… Постарайся думать в следующий раз. Ну все, иди, мне надо поработать.

Федя вышел от Олега растерянным. Он настолько уже привык к нетерпимости и жесткости этого человека, что подобная миролюбивая реакция на надпись в дневнике стала для юноши чем-то из ряда вон выходящим. И все-таки, у него словно камень с души свалился. Он вошел в свою комнату, лег на кровать, кинув перед собой ноутбук, и погрузился в просторы Интернета.

Примечания

2

Merci — спасибо (фр.).

3

Off — выключено (англ.).