Три судьбы. Часть 1. Юродивая

Ирина Критская, 2020

На окраине села совершенно одиноко живет женщина, уже не юная, немного странная, настоящая отшельница. Сельчане ее сторонятся, считают не совсем нормальной – а как же, гусей не забивает, дает им дожить до старости и хоронит, вместо того, чтобы вовремя запечь их с кашей. Дом у нее полная чаша, двор полон скотины и со всем она справляется одна. Никого не пускает в свою жизнь. Правда, сельчане все же иногда заходят к ней – травками лечиться, Луша настоящая травница – лечит не хуже доктора. И однажды к ней приводят безнадежно больного мужика…

Глава 8

— Оой… Хозяин, гляньте, люди добрые. Подвизался, гляжу. Она тебе как? Платит? Иль за место сладкое стараешься?

Андрей с трудом выпрямился, с силой воткнул новый, зачищенный до блеска кол, который он строгал для калитки, в осевший по-весеннему снег. Несмотря на то, что болезнь отступила, сдала, съёжилась внутри, как комок старого снега, попавший под дождь, но она ещё была, пряталась и силы у мужика быстро кончались.

— Чего тебе, Нинк? Что ты, следишь за мной, что ли?

Нинка стояла чуть поодаль, прислонившись к толстому стволу векового дуба, который рос у Лушиного двора, заслоняя его от палящего летнего солнца огромной, густой короной, а зимой, в солнечные дни, бросая на ослепительный снег ажурные кружевные тени. Сегодня Нинка была особенно нарядна — новое светло-кремовое пальто из мягкой, пушистой шерсти, мягкий, молочного цвета меховой берет и такой же палантин, белые, высокие сапоги на тонком каблуке — Снегурочка. Это все очень бы украшало бы её, молодило, если бы она не была такой пьяной. Перекошенное лицо, бессмысленный взгляд, размазанная до ушей помада и вонь дешёвого алкоголя вкупе со Снегуркиной одеждой создавало такую картинку, что продирало до костей. Нинка качнулась, с трудом оторвала себя от ствола, сделала пару неуверенных шагов, а потом довольно быстро, как-то по обезьяньи добралась до палисадника, где Андрей ремонтировал калитку и встала вплотную, лицом к лицу, дыша терпким, ядерным перегаром.

— Я? Слежу? За кем? За тобой? За доходягой, у которого в штанах пустыня? Я тебя умоляю. Не смеши.

Андрей отвернулся и молча начал прилаживать кол к калитке, думая, как бы его забить в такую мерзлую, ещё не оттаявшую землю. Из ворот вышел Буян, чуть оскалился, рыкнул и сел у ноги Андрея, постукивая обрубком мощного хвоста о лёд у завалинки.

— Во. И этот здесь. Кота ещё сраного не хватает, вся семейка соберётся. Во главе с хозяином-доходягой. Курицу-то Аглаю, говорят, ведьмака укотропупила? Не пожалела для штанов, вдруг появившихся, а то прямо Айболит, куда там. Смотри, она и тебя прирежет, что не так. Ты, кстати, в курсе, что Ванька за неё тебя поперёк переедет и не поморщится? Прямо вот трактором своим. Имей ввиду.

Андрей закончил примерять кол, повернулся и пошел в дом. Плотно прикрыл ворота, свистнув Буяна, положил инструменты в сарай и тихонько, стараясь не шуметь, прокрался в комнату. Там, на кровати, под толстым ватным одеялом, скрутившись комочком, как крохотный заболевший ребёнок, лежала Луша. Она вдвое истаяла за последнюю неделю — война с болезнью Андрея не прошла для неё даром. Жизнь разом покинула худенькое тело и теперь уже Андрей выхаживал её, кормил с ложечки, поил, помогал встать. Все хозяйство тоже было на нем, и он справлялся. Сегодня и Луше было чуть получше, она уже с утра, правда держась за стены, добралась до растопленной Андреем печи, напекла блинов, собрала сливки, заварила чай. Потом опять легла, но сейчас проснулась, смотрела на Андрея огромными глазами — озерами, улыбалась.

— Знаешь, что мне снилось, Андрюша? Не поверишь, милый, самой смешно.

Андрей погладил её по бледной щеке, улыбнулся.

— Что, Лушенька?

— Только не смейся. А то не расскажу.

— Не буду, честно. Говори.

— Вроде, как я воительница из сказки какой, предания старого. Лечу с копьем, на белом коне, платье у меня золотое, волосы до пят. А вокруг чёрные тени, прячутся по стенам, мечутся. А я их копьем — всех побила. Ну вот, обещал не смеяться. Обманщик.

Андрей с трудом сдерживал улыбку, но все-таки рассмеялся, сел на кровать, поправил непослушную кудряшку, выбившуюся на гладкий Лушин лоб, подоткнул одеяло.

— Завтра мать заглянет. Ты как? Не против? Я котлет нажарил, тыкву затомил, картохи сварю. А?

— Я за, Андрюша. С утра хлеб поставлю, киселя наварю. Дорогой гостьей будет.

— Она меня домой зовет. Но я не пойду. Что скажешь?

— Что скажу? Что я и не пущу. Куда? Без моих трав ты в могилу быстро ляжешь. Ещё год нужно держать эту дрянь в узде. Или тебе плохо у меня? Трудно?

— Разговоры пойдут. Нехорошо это, стыдно. Как приймака взяла, кормишь, лечишь.

Луша откинула одеяло, стыдливо натянула рубаху на узкие колени и подняла глаза на Андрея. От хитрой гримаски её лицо чуть вытянулось, на щеках появились ямочки, и она стала похожа на лисичку — не живую, настоящую, а ту, которую рисуют в детских книжках

— Разговоры? Андрей, мне плевать на разговоры. Всегда было, есть и будет. Разговоров боишься? Тогда женись на мне. А?

Андрей встал, поправил сползшее одеяло и отвернулся, глядя в окно. А там, уронив голову на бессильно скрещенные руки сидела на лавке Нинка. Палантин у неё сполз, волосы намокли от невесть откуда взявшегося дождя, и она то ли плакала, то ли спала…