Мистический шейх. Эзотерико-философский роман-аллегория

Исабек Ашимов

Тегерек — гора-саркофаг, напоминающий чернобыльский саркофаг. В обеих сарокофагах погребено Абсолютное зло в виде, соответственно, дракона (ажыдара) и радиации, направленное на уничтожение человеческой цивилизации. Широз-бахши — это шейх, знающий тайну Тегерек. «Тайна твоя — твой пленник, и если упустишь его, то сам станешь его пленником», — говорил Омар Хайям. Широз-бахши — это пленник тайны и воин Зла, а смерть Зла (ажыдар, радиация) лишь временна. Вот о чем люди должны знать и всегда помнить!

* * *

Ночь прошла в ожидании рассвета, а утро — в ожидании солнца. Поднявшись рано утром, я не стал будить Дамира, пошел вверх до ближайшего высокого кургана, откуда открывался вид на аил. Дул свежий ветерок со стороны гор, слышался шум реки, пение петухов. Я сидел на вершине холма и смотрел туда, где за низким перевалом начинала алеть полоса восхода. Она стремительно росла, освещая алым веером восточную границу нашего мира, который, как и мы, замер в ожидании солнца. Еще мгновенье — и вот оно озарило долину! Засверкали на высоких травах бесчисленными бриллиантами капли утренней росы. Проснулись вершины, сбрасывая холодные тени. Зажурчали ручьи, запели птицы и насекомые. И поплыли мы в медленном движении по кругу, любуясь владениями сказочного царства. Никого вокруг. Только чарующая природа и я. Мир просыпался, преображался, ища совершенства в гармонии. К девяти утра вся долина была уже в привычном ритме и только у подножья Тегерек, склон пребывал в ожидании солнца.

Я задумчиво смотрел на постепенно просыпающийся маленький аил, расположенный там внизу. Вот она, наша малая родина. На душе было покойно, светло. Внизу в намытых галечных берегах текла холодная горная река с множеством мелких ручеек, которые, то сливались с рекой, то россыпью отходили от нее, чтобы ниже опять воссоединится с ней. За рекой, против высокого, изрезанного пещерами и выбоинами, горной кряжи раскинулась широкая долина — Кызыл-бараз с аккуратными квадратами рисовых полей. Здесь щебечут птицы, перешептываются травы, звенят своими песнями ручьи. Три цвета — красный, зеленый и синий — играют оттенками, смешиваясь в гаммы и сочетания. Заросли камыша, барбариса в пойме реки, золотистый жемчуг облепиховых гущ, составлял мир этой долины.

Любуясь природой, я приметил очередной яркий контраст. По обе стороны сая высятся высоченные и вертикальные стены гор, которые протянулись вниз и вверх на сколько хватит взора. Справа от сая в голых предгорных адырах расположилось небольшое село Чоюнчу, а ниже другое, втрое большее Джар-кишлак, утопающий в зелени садов и огородов. Интересный контраст, — подумалось мне. — Чоюнчу — разбросанные на пустынных, уныло однообразных адырах, саманные дома без единного деревца рядом и Джар-кишлак — аккуратные саманные дома, вытянутых вдоль дороги и широкого арыка, утопающие в зелени.

Вдоволь налюбовавшийся этим видом, я пошел вниз. Встретил меня Салям-ава. На мой вопрос, почему такой контраст, он коротко сказал о том, что Чоюнчу — это пережиток прошлого нашего народа, а Джар-кишлак — это заслуга пришлого в эти края народа. То есть речь идет опять-таки об особенностях кыргызского и узбекского. Как тут не вспомнить о пяти признаках различия, о которых мы с Дамиром спорили с Сагынбек-ака, когда проезжали Замборуч. Признаться, я долго терялся, как следует понимать такое. Не то ли говорит Салям-ава, что наш род, испытавший ажыдарово зло всегда вибирал открытое пространство, а другие народы, не испытавшие такую судьбу вибирают обстоятельный быт и благостройную жизнь?

Во дворе уже закипал самовар, а в очаге на углях испекался большой патир (пер. с кырг. — азиатский каравай). Вокруг хлопотала Ханзат-эне — сама душевность и добродушие, которая, увидев меня защебетала. — О, дорогой мой Расулжан, как тебе спалось, отдохнули ли с пути моя светоч. Ну, что же ты с утра пораньше ушел в горы, не позавтракав. Я сейчас тебя покармлю дорогой мой Расулжан…

Дома дасторкон был уже накрыт, горячая, только с пылу-жару лепешка со свежей сметаной, терпкий чай прямо из самовара — невообразимый завтрак. Я с удивлением оглядывал комнату. Надежные саманные стены, невысокий потолок, толстенные арчовые балки, уложенные с промежутками не более полуметра, на которых уложены арчовые кругляки. Поразился, как просто и надежно построен дом. Мое внимание привлек и ковер, на котором я сидел. Видя, с каким интересом я разглядываю ковер, Ханзат-эне защебетала. — Дорогой мой Расулжан. Этому ковру не меньше сотни лет. В свое время это было приданной моей сверкровки. Он нее он достался мне, а после меня ковер перейдет в руки моей младшей невестки. Между прочим, такие ковры ткуть только у нас в роду, — не без гордости шебетала она.

Присев рядом со мной Ханзат-эне стала рассказывать: — Вот, посмотри сюда, дорогой мой Расулжан. На исконно наших коврах можно выделить несколько устойчивых узоров. Вот, первая группа — изображение круга. Круг олицетворяет повторяемость, то есть бесконечность жизни и мира. Человек приходит в этот мир, наступает и время, когда он его покидает. Его место занимает дети, а когда придет время их место занимает их дети. Вот так раскручивается вся человеческая жизнь и жизнь всего мира. Так во Вселенной продолжается жизнь. Так-то моя светоч Расулжан! — шебетала Ханзат-эне.

Я сидел и зачарованно слушал. — Надо же. Обычный, казалось бы, ковровый узор, а сколько смыслов заложено в нем.

— Вот, посмотри сюда Расулжан, — вторая группа — изображение зигзагообразных линий. Эта линия олицетворяет ажыдара, который пытается войти в круг, внести в него хаос, страх, беды и несчастья. Но круг недаст этому случится, так как он непрерывен и замкнут. Причем, независимо мал он, как точка или большой, как солнце. Разве можно войти во внутрь точки или покусится на самого Солнца. То то мой дорогой Расулжан!

Я поразился еще больше. Вот она — настоящая поэтика жизни и быта. Надо же, простые женщины-ковровшицы оказываются в своих ручных творениях не только мастерицами, но и философами, размышляя глубоко, глобально. Его размышления прервала Ханзат-эне.

— Расулжан. Вот третья группа узоров — изображение двойных завитков. Они по преданиям кара-кулов олицетворяют сферу или шит. Когда ткуть ковер местерица закладывает в узор свеобразное заклинание-оберег в виде таких символов защиты от бед и ненастий. А как же ты представлял? В мире существует не только добро, но и зло. Он него надо беречься!

Я был поражен и восхищен объяснениями Ханзат-эне. Особенно был поражен тем, что она, рассказывая об узорах ковра ни разу не упомянула о преданиях вокруг Тегерек, о заклинаниях предков, о воинах-драконоборцах и охранителей горы Тегерек. Нет. Она рассказывала о ковровых узорах, но сама не ведая изьяснила всю историю кара-кулов, их былую победу над ажыдаром, историю заклинания былых предков против зла, хаоса, бед и несчастий. В этот миг Расул сделал себе невероятное открытие — реально предположить, что декор вышивки и ковров в этих краях также был частью мифа о Тегерек. А почему бы нет? Однозначно распространенность в этих краях вышеприведенных мотивов — это своего рода матрица, мифологический архетип. Наверняка, эти символы вбирают в себя важнейшие понятия мифа — круг, дракон, защита, добро, зло.

— А почему бы не рассматривать именно такой декор вышивок и ковров, как заклинательные тексты, а сами изделия, будь то скатерть, ковер, палас — как своего рода амулет?! — размышлял я, восхищаясь народной мудростью.

Позавтракав, как и условились накануне, засобирались на конную прогулку по родным местам. Не терпелось посмотреть на Тегерек вблизи. Сопровождать нас с Дамиром собрались Молдо-ава, Салям-ава, Айдар-тага, Мустапакул-ава, Ханзаман-тага. Проехав километра два вверх, мы повернули налево и постепенно углубились в ущелье.

Айдар-тага, чуть придержав коня, поравнялся со мною. — Вот, это ущелье называется Ажыдар-саем. — Если посмотреть с вершины Кара-Даван это ущелье, со своими многочисленными стоками с обеих сторон напоминает следы когтя ажыдара.

Мне подумалось. — Вот бы сейчас иметь под рукой геликоптер, с помощью которого можно было бы убедится в том, что, действительно, с высоты птичего полета, лощины, расположенные елочкой в виде складок на земле, внешне напоминают следы от когтя ажыдара во время своего падения. Спустя два часа мы поднялись на вершину перевала Кара-Дабан, сверху открывалась ошеломительная панорама. Так оно и есть. Прямо из-под ног начинался сай, становясь, чем дальше, тем все глубже и шире, то справа, то слева к нему присоединялись другие саи. В конце концов, глубокий сай упирался в основание Тегерека, который величаво возвышалась среди более низких отрогов окружающих гор.

— Ну как, впечатляет? — спросил Ханзаман-тага.

— О, да! Отсюда открывается поразительная картина. Вот он какой Ажыдар-сай! — не скрывал я своего восхищения.

Последний действительно сверху напоминает след когтя ажыдара. Мне образно представилась картина издыхания раненного ажыдара. Раненное крыло уже не удерживало его тело, ажыдар, лихорадочно размахивая одним крылом, в неровном полете резко теряет высоту и еле-еле перелетев гребень Кара-Дабан жестко падает на противоположный от охотников склон и там прочерчивает когтями все более углубляющимся книзу ложбины.

На фоне ущелья Тегерек выглядит еще величественней. Мне вновь образно представилась панорамная картина происходящего в те дальние времена. Вот — гора мускулов останавливает свое падение лишь на самом дне ущелья. Еще некоторое время вздрагивает, затем тело охватывает судорога, а потом ажыдар издает громкий рык и затихает…. Уже потом тело будет закопано. Я лишь на миг представил, какой же величайший труд был затрачен на сооружение каменной насыпи над телом ажыдара. Хотя, меня внезапно осенило. Какая насыпь? Какой саркофаг? Какой ажыдар? Все — гора-саркофаг, ажыдар, зло, охранители горы, охранная тропа — условны и символичны, — усмехнулся я, но уже не так саркастически, как это было при первом упоминании мифа о Тегерек.

На перевале Кара-Даван все сошли с седел, лошади были взмылены. — Ничего себе перевал, — подумал я, — не столько крутой, сколько затяжной, долгий и достаточно высокий. Вот почему его называют Кара-Даван, то есть крутой или высокий перевал. Мы на самой гребне перевала. И вот, наконец, отсюда открывается нечто фантастическое. Зрелище потрясающее.

— Расул. Что ты сейчас ощущаешь? — спросил Салям-ава.

— Такое ощущение, что ты паришь где-то над землей, — признавался я.

Если там в глубине ущелья, нависающие башни утесов, повороты, открывающие новые пейзажи, мир лежит в вертикальной плоскости. В зону видимости попадают лишь часть неба. Создается впечатление, что небо, ограниченное спускающимися с небес отвесами стен. Пещеры, загадочно и тревожно взирающие на темный мир. А отсюда с гребня Кара-Даван взору предстает величественная картина — Тегерек в своем великолепии, горные кряжи вкруговую, и лишь далеко-далеко там внизу виден клочок зеленого живого мира долины Ак-суу. Почему-то мне вспомнились две известные картина, уже давно отнесенные к классике — «Падение Икара» и «Прикосновение к вечности». В первой картине, как известно, о падении Икара свидетельствуют лишь круги на воде, тогда как во второй картине на горной вершине стоит юрта, а рядом старик, обозревающий весь мир откуда-то сверху.

— Лучшего места для созерцания чудной окружающей природы нельзя и придумать, — сказал Айдар-тага, присаживаясь рядом со мной.

Действительно, отсюда можно любоваться этой страной — страной бесчисленных природных красот, сотворенных стихией. Но главным продюсером, художником и творцом выступало солнце. С холма мы наблюдали за великим творчеством матушки-природы, за разнообразием красок, сюжетов и картин. Мне размечталось: — По аналогии с картиной «Падение Икара», тот самый видимый клочек земли ярко зеленного цвета, на фоне увиденного сверху сюрралистической, по сути, пейзаже, и есть тот самый рай.

— Вот бы здесь, на холме, по всему периметру соорудить сиденья и в медленном вращении по кругу наслаждаться божественной красотой! — мечтательно сказал я.

Невольно на ум пришла и следующая мысль. — По аналогии с картиной «Прикосновение к вечности», на самой вершине горы рядом с юротой, вместо старика стою я, ощущая величественное чувство, будто бы весь мир у меня под ногами. Это было небывалым ощущением вечности мироздания.

Все мы еще долго и зачарованно смотрела на открывшейся отсюда вид. Молчание прервал Мустапакул-ава. — Расул, Дамир. Посмотрите на Тегерек. Чего он напоминает вам? — спросил он.

— Если признаться, на Чернобыльский саркофаг, — ответил я.

— Да. Точно! — воскликнул Дамир.

— Вы правы. Действительно, похож, — сказал Молдо-ава. — Это может подтвердить наш Салям, которому, волей судьбы в свое время пришлось принимать участие в сооружении Чернобыльского саркофага.

Мы с удивлением посмотрели на Салям-ава. Ранее никто из нас и неведал об этом. Что скрывать, мы по аналогии с американскими героями, обязательно спасающих нашу планету, героев либо просто отважных людей, всегда представляем соответствующими молодцами — крепкими, могучими, мускулистыми. А вблизи — вот он Салям-ава — обычный человек, коих встретишь повсюду.

— Да, так оно и есть — подтвердил Салям-ава и начал рассказыватть свою историю. — Когда случилась авария на Чернобыле, я служил в войсковой части, расположенной в двадцати километрах от Припяти. Нас, в числе первых направили в зону аварии. Пожар на аварийном блоке почти потушили, везде были обломки, реактор продолжал дыметь, раненных отвезли по больницам. Нам раздали костюмы химзащиты, дали в руки лопаты и вперед. Мы ничего не чувствовали, ни холодно тебе, ни жарко, разве только чувствовалась быстрая утомляемость и огромная усталость к концу работы. Мы же были тогда совсем молодыми, здоровыми, беспечными. Все списывали на физическую нагрузку, а она была для ликвидаторов аварии ого-го-го…. Припять опустел.

— И вы ничего не чувствовали? — спросил я.

— Да! Ничего не чувствовали, разве что постоянная усталость и недомогание, — повторил Салям-ава и продолжил: — Вот так прошли две недели службы на новом месте. В один из дней приехал в нашу часть какой-то генерал. На построении он обратился к нам с призывом помочь построить каменный саркофаг над реактором. Тогда, в числе добровольцев, я, по воле судьбы и стал строителем того самого саркофага.

Признаться, я знал проблему Чернобыля лишь по книгам и документальным фильмам. Кто-то, что-то не досмотрел, реактор АЭС перегрелся, начал выделять больше тепла, чем отдавал, а затем начал бесконтрольно саморазогреваеться и случилась беда — реактор взорвался. Вот тогда ядерная реакция вырвалась из-под контроля. Я образно представил себе картину первых дней аварии. Словно обезумевший дракон, реакция стала неуправляемой. Как бурная река, размывшая плотину и водопадом устремившаяся вниз, начал бушевать поток нейтронов в активной зоне. Никто и ничто не могло остановить этого бущующего ажыдара.

Мы с Дамиром совсем по-другому посмотрели на Салям-ава. Перед нами сидел настоящий драконоборец — мужественный, надежный, крепкий. Каждый его взгляд, каждые слова, каждое движение красноречиво говорили о том, какое большое место занимает в его жизни и Тегерек, и Чернобыль.

— Оказывается, столь большой аварии еще не знала мировая атомная энергетика, — продолжал Салям-ава, — и потому потребовались невероятные усилия, чтобы локализовать ее. Но вот, что страшно, все знали — случилась такая беда, но первоначальное ощущение было обычным — люди ничего не чувствовали. Разумеется, у жителей Припяти и работников АЭС были заботы и тревоги о будущем, как быть, куда ехать, что будет потом.

— А так физически? Ни тебе холодно, ни тебе жарко? — удивлялся Молдо-ава.

— Поверьте, никакого ощущения, — вновь убеждал Салям-ава. — Прямо над жерлом атомного вулкана работали вертолеты, сбрасывая не только защитные материалы, но и цементные растворы для заливки места аварии. Вот так, постепенно, был построен каменный склеп для реактора, — констатировал он.

В разговор включился Ханзаман-тага — учитель биологии в местной школе. Обращаясь к Молдо-ава, он пояснил: — Радиация не ощутима, не имеет ни запаха, ни цвета, а когда враг невидим, то и бороться с ним невообразимо сложно. Есть всего два способа как нейтрализовать это зло: во-первых, скорее, далеко и надолго вывести людей из зоны радиоактивного излучения, а, во-вторых, скорее, надежнее и надолго «похоронить» источник излучения. Теперь вам понятно Молдо-ава?

— Яд, не имеющий ни запаха, ни цвета, ни вкуса, но очень-очень долеко распространяющий — это, действительно, страшное зло, — удивлялся Молдо-ава.

— Недавно посмотрел документальный фильм о чернобыльской аварии, снятый американцами, — включился в разговор Дамир. — Оказывается, заблуждались и на самых верхах союзной власти, что проявилось, главным образом, неправильной и несвоевременной организацией эвакуации населения Припяти, а также грубыми дефектами строительства железобетонного саркофага. Его слова подхватил Салям-ава:

— После того, как реактор заточили в железобетонный саркофаг, нас досрочно демобилизовали. Уже на гражданке у нас — ликвидаторов аварии начались болезни, бесконечные лечения, страдания, — но, это уже другая история, соврешенно не интересная нынешним людям, которые уже забыли об этой страшной по последствиям аварии, — усмехнулся он, обращаясь к нам.

А ведь Салям-ава — настоящий и конкретный герой, — думалось нам с Дамиром. — Разумеется, мы знали проблему, связанную с этой аварией, но никогда не встречались с непосредственным ликвидатором аварии. Теперь нам становилось понятным то, что Салям-ава, вот уж много лет страдает, но, мы никогда еще не слышали о том, что он жалуется на свое состояние. Да не только мы, но и соплеменники, оказывается почти ни разу не слышали от него жалоб и стенаний на свою болезнь и трудную судьбу.

Мы с Дамиром, по-крайней мере, не совсем поняли бы таких людей, как Салям-ава, — подумалось мне. — Ради чего и кого надо было идти практически на смерть? Нам, возможно, никогда не поймем люди тех лет, живших с великой надеждой на светлое коммуниистиическое будущее. Надо же, все больше удивлялся я — случилась большая за десятки тысячь отсюда, а в числе самых первых, самых геройских ликвидаторов этой беды является простой кочевник по имени Салям-ава.

Наступила недолгая молчаливая пауза, которую прервал Ханзаман-тага:

— Все ждали, что век ядерных технологий будет способствовать формированию нового мышления — более глубокого взгляда и более ответственного отношения к человеку, к его будущему. Так оно и есть. Но случаются проколы и эти проколы в деятельности людей оборачиваются трагедиями.

Я вспомнил, как в школе мне когда-то пришлось писать реферат на тему чернобыльской аварии. Помню, что эпиграфом к реферату взял слова философа Эмиля-Мишель Чорана — «…свыкшись с ужасным, мы переживаем сегодня сращение утопии с апокалипсисом. Обетованный „новый мир“ все больше напоминает новый ад. Но мы с нетерпением ждем этого ада и даже считаем своим долгом, поторапливать его приход». Эту правду подтвердило само человечестьво. Несмотря Хиросимо и Нагасаки в мире накоплен огромный совокупный ядерный арсенал, несмотря на Чернобыль и Фукусимо в мире строятся сотни тысяч ядерных могильников. Все они являются не что иной, как бомбами замедленного действия.

.На некоторое время опять восцарилась пауза.

— И масштабы ее увеличиваются, если имеешь дело с современной ядерной технологией. Причем до таких размеров, что невообразимо даже предположить. Это напрямую касается и трагедии Чернобыля, — задумчиво сказал Айдар-тага.

Конец ознакомительного фрагмента.