Дикая сердцем

К. А. Такер, 2020

Калла Флетчер возвращается в Торонто другим человеком и изо всех сил пытается жить дальше, но не может выбросить из головы сурового пилота, покорившего ее сердце. И когда Джон появляется на ее пороге, она с энтузиазмом бросается назад на Аляску, в их захватывающее совместное будущее. Проходит не так много времени, когда Калла понимает: возможно, за этот компромисс придется заплатить высокую цену. Жизнь в темной непроходимой глуши, Джона, которого вечно нет дома, соседи, один из которых хочет превратить ее в настоящую жительницу Аляски, а второй – скорее застрелит сам, чем придет на помощь… Все это – лишь часть испытаний на пути к счастью. Не похоже на то будущее, которого хотела Калла, и это заставляет задуматься: что, если она все же обречена пойти по стопам матери?..

Глава 4

— Я не вижу ни Санты, ни его эльфов.

Смотрю на домик в форме буквы А, примостившийся на самом краю линии деревьев, пока Джона кружит на нашем самолете над замерзшим озером. К нему ведет узкая тропинка, идущая через лес, соединяющаяся с другой, что змеится в море высоких и стройных вечнозеленых деревьев. Вот она уже больше похожа на дорогу, хотя я и не знаю, как часто ею пользуются.

— Ты просто разминулась с ним. — Джона ухмыляется и тычет большим пальцем в сторону последнего города, над которым мы пролетели.

И наконец-то меня осеняет.

— Северный полюс! Боже мой! — Меня захлестывает волна ностальгии. Поверить не могу, что не догадалась об этом раньше. — Папа всегда рассказывал, как он летал сюда. Я считала это самой крутой вещью на свете.

Это было в те времена, когда я знала его лицо только по фотографии и болтала по телефону без умолку, а он терпеливо слушал.

Ко мне через гарнитуру доносится грудной смех Джоны.

— Ага. Ну это не сам Северный полюс, но это город Норт-Пол, штат Аляска. Рождество здесь круглый год. А вдоль главной улицы у них стоят гигантские леденцовые палочки. Завтра можем взять снегоход, если хочешь и если будет нечем заняться. Он не так далеко. — Джона указывает на раскинувшиеся вдали домики, где в сумерках, в преддверии наступающей ночи зажигаются огни. — А впереди нас — Фэрбанкс. Второй по величине город на Аляске.

Джона больше ничего не проронил о том, куда направляемся, пока мы укладывали мои чемоданы на пассажирские сиденья. Однако, когда я сунула нос в грузовой отсек, в нем оказались его черный вещевой мешок, термосумка, коробка сушеной еды и несколько бутылей питьевой воды. Я донимала Джону расспросами все то время, пока мы обгоняли надвигающуюся непогоду, держа курс на северо-восток — через замерзшие равнины и над заснеженными зубчатыми хребтами внушительной горной цепи, достаточно высокой, чтобы нависающие вокруг тучи разошлись и пропустили солнечные лучи. И все же Джона упрямо молчал, забавляясь моим разочарованием, пока радиочастота просто гудела от болтовни других пилотов, диктующих свои координаты, погодные условия и отпускающих странные шутки.

В этот момент, когда солнце уже готово опуститься за горизонт в два тридцать пополудни, я смирилась с тем, что Джона завез меня на север дальше, чем когда-либо в своей жизни забиралась я сама.

Это теперь моя жизнь.

Пройдет ли когда-нибудь мой шок по этому поводу?

Я кутаюсь в теплую куртку, напрягая все тело и вжимая ноги в толстые зимние ботинки, пока Вероника — четырехместная «Цессна», в которой я провела так много времени, когда Джона возил нас с отцом на ежедневные экскурсии по Аляске, — кренится и безудержно трясется во время нашего снижения. И хотя я уже волнуюсь не так сильно, как в тот июльский день, когда в первый раз летала на маленьком самолете, несколько месяцев отсутствия полетов лишили меня части моей внезапно обнаружившейся тогда храбрости.

— Чей это дом?

— Джорджа и Бобби. Они собирались приехать сюда на Рождество, но у Джорджа случился приступ одного из этих его забавных предчувствий. — Джона бросает на меня многозначительный взгляд.

Джордж — это грузный пилот со Среднего Запада, известный тем, что часто отказывается от полетов из-за своих суеверных наклонностей.

— Потому они решили переждать снегопад и предложили нам воспользоваться их жилищем следующие три дня. Оно полностью укомплектовано для проживания.

— Это щедрое предложение с их стороны.

При мысли о трех днях наедине с Джоной у меня начинается головокружение. Самым большим промежутком времени, который мы когда-либо проводили абсолютно наедине, был тот полет в горы за парочкой туристов прошлым летом. Мы совершили посадку на ночь из-за сильного тумана и ветра и нашли убежище в «Хижине общественного приюта», так это называлось. Там не было ни водопровода, ни электричества — ничего, кроме одного спального мешка и вяленой мускусной крысы. И непреодолимого напряжения между нами, которое достигло точки кипения и которое невозможно было игнорировать дальше. Та ночь изменила все.

А еще это была последняя ночь, когда я тешила себя иллюзиями, что мой отец сможет пережить рак.

Джона ослабляет хватку на штурвале, чтобы сжать мое колено.

— Они рады, что ты оправилась.

— Это еще предстоит выяснить, — передразниваю я, прежде чем моя улыбка тает. — А как Агнес и Мейбл? Знаю, что ты хотел бы быть рядом с ними сейчас. Они расстроятся?

Мой отец проводил каждое рождественское утро, сидя на диване Агнес с кружкой кофе в руках и шашечной доской перед ним.

— Это Агги следила сегодня за метеорологическим радаром с четырех утра, надеясь застать перерыв, чтобы я полетел к тебе. Она не хотела, чтобы ты застряла в Анкоридже одна. Кроме того, на ужин они едут к Джорджу и Бобби. Там будет много кого из «Дикой Аляски».

— Звучит… восхитительно.

Я слишком долго винила компанию чартерных авиалиний моего отца в нашей разлуке. Ненавидела все, связанное с ней. И чтобы понять, что это не просто бизнес, не просто место для заработка денег, мне понадобилось лично приехать сюда. Мой отец и компания «Дикая Аляска» делали жизнь людей лучше. В ряде случаев — они спасали ее. И его сотрудники были для папы настоящей семьей. Мне до сих пор кажется неправильным, что я вот-вот унаследую деньги, полученные за продажу предприятия, которое так презирала раньше.

Я колеблюсь.

— Дом папы уже выставлен на продажу?

Отец был владельцем всех трех модульных домов на том участке дороги — своего, Агнес и Джоны. Они перешли к нему от моих бабушки и дедушки. Рен Флетчер не отличался быстротой и решительностью в действиях, однако последние недели своей жизни он активно заполнял всевозможные документы, чтобы в нужный момент всю собственность можно было передать другим лицам. Чтобы избежать всей этой муторной истории с завещанием, говорил он. Это облегчило всем жизнь: Джона смог претендовать на тот дом, который снимал, а два других получили в собственность Агнес и Мейбл, которые могли делать с этими домами все, что захотят.

— Еще нет. Весной. Агнес хочет дать нам шанс продать сначала наш дом, а это займет какое-то время. Пока что был только один заинтересовавшийся.

Замечаю, как он говорит «нам» и «наш», словно этот дом принадлежит и мне тоже, и мое сердце теплеет.

— Могу помочь ей сменить обои на кухне, если она захочет, — предлагаю я, хотя меня передергивает при одной только мысли о том, что придется соскребать все эти крякозябры.

Помню, когда мы только переехали, жилище Саймона тоже было оклеено обоями. Это был старый английский дом его родителей, который он у них выкупил. Примула — в ванной, яблони — на кухне, сирень — в столовой.

Даже не уверена, что моя мама распаковала свои чемоданы, прежде чем атаковала санузел металлическим шпателем. В конце концов они наняли специальных людей, которые разобрались со всем остальным, потому что, во-первых, это было слишком уж непосильной задачей для одного человека, а во-вторых, сомневаюсь, что Саймон оценил пренебрежительные комментарии моей матери о декораторском вкусе его родителей, пока она в гневе орудовала тем самым шпателем.

Но, разумеется, Агнес я помогу. Я бы сделала все для этой крошечной добродушной женщины, которая стала катализатором моего воссоединения с отцом и вообще причиной того, что я здесь с Джоной. Кроме того, что еще мне делать, пока Джона дорабатывает свой последний месяц в «Аро»?

Как странно будет снова оказаться в этом доме, разбирая все, что делало его домом моего отца. При этой мысли по спине пробегает дрожь беспокойства.

— Я тоже помогу, — рассеянно бормочет Джона, поскольку его пристальное внимание сосредоточено сейчас на заснеженном участке озера впереди нас.

— Оно ведь замерзло, верно? — уточняю я.

— Должно было.

— Должно было?

— Я надеюсь, что оно замерло.

Я бросаю на Джону встревоженный взгляд.

— Ты так шутишь, да?

— Нет. — Он ухмыляется. — Но именно поэтому мы вначале прощупаем его. В основном, чтобы проверить снег, но также и на предмет затопления.

Понятия не имею, что такое затопление озера, но сосредоточенный взгляд Джоны убеждает меня, что я не особо хочу донимать его вопросами прямо сейчас. Сижу тихо все то время, пока снижаемся, и чувствую, как на мгновение лыжи самолета на полном ходу чиркают по поверхности озера, прежде чем снова набираем высоту. Делаем круг, и, когда Джона смотрит на оставленные следы, бурча, что все в порядке, снова снижаемся.

Через несколько минут лыжи Вероники уже скользят по заснеженному озеру. Мы останавливаемся метрах в десяти от домика. В любой другой ситуации я бы забеспокоилась, не врежемся ли мы в него, но, по словам моего отца, Джона — один из лучших пилотов, и если кто и мог что-то понимать в этом, так это Рен Флетчер.

Джона наклоняется вперед, чтобы осмотреть местность через лобовое стекло.

— Миленько, правда?

— Словно рождественская открытка.

Два этажа домика из крашеной глины накрывает крутая крыша с большим козырьком — чтобы защитить деревянную дверь от стихии. С левой стороны торчит высокая труба, а пространство под настилом до отказа забито дровами для растопки.

Мне уже не терпится дождаться вечера, чтобы свернуться калачиком у огня.

Каждое из пяти окон и дверь украшают традиционные вечнозеленые венки с красными ленточками, и это определенно создает уютное рождественское настроение. На террасе со свисающими нитями цветных фонариков, натянутых по всей ширине дома, стоят повернутые к озеру два ярко-красных деревянных кресла, выглядывающие из-под слоя нетронутого снега.

И я уже собираюсь сказать, что дом просто идеален, пока не замечаю небольшую деревянную пристройку, притаившуюся в зарослях у деревьев позади, с вырезанной в двери луной. От этого неприятного сюрприза стону в голос.

— Да ладно тебе… Ты выше этого, — подначивает меня Джона, что еще больше раздражает. Он знает, насколько сильно я презираю уличные туалеты.

— Не-а. Ты привыкнешь, — бросаю я ему его любимую фразу. — Здесь же чертовски холодно! И темно уже, сколько, пятнадцать часов?

— Сейчас, скорее, двадцать минут восьмого.

— О, еще лучше!

Он смеется.

— В этом нет ничего страшного.

— Говорит парень, которому всего-то и нужно, что открыть дверь и расстегнуть штаны. А мне тем временем придется лезть через трехметровые сугробы в темноте — возможно, с волками и прочим дерьмом вокруг — и морозить свою голую задницу каждый раз, когда мне нужно будет в туалет!

— Там есть тепловая лампа.

Я бросаю на Джону неприязненный взгляд, чем вызываю его смех.

— А что, если я помогу размораживать твою задницу после?

— Да уж не сомневайся, — бурчу я.

— Боже, как мне не хватало твоего несносного поведения. — Его пальцы обвиваются вокруг моей шеи и мягко, игриво сжимают ее. — Пошли… Давай обживем это место.

* * *

— Ты можешь снять куртку и сапоги. Думаю, наконец-то стало достаточно тепло.

Джона подбрасывает еще одно полено в печку. Оранжевое свечение, исходящее от нее, разгорается сильнее.

Проверяю его утверждение. Когда мы впервые вошли в этот причудливый домик из сучковатой сосны, от нашего горячего дыхания в воздухе повисали облачка пара. Однако теперь, когда в печи пылает огонь, источающий тепло, остается лишь легкая зябкость.

Сбрасываю ботинки и стягиваю с себя парку, надевая вместо них красно-черную клетчатую фланелевую рубашку и шерстяные носки, что откопала в своем чемодане. С бокалом красного вина, который я налила после разгрузки наших запасов еды — в основном это снеки и заранее приготовленные угощения из морозильника Агнес, а также индюшачья грудка, готовая к отправке в маленькую пропановую печь, — устраиваюсь на футоне, стараясь не задеть масляную лампу, отбрасывающую тусклый, но теплый свет.

— Как часто ездят сюда Бобби и Джордж?

— На неделю или две летом и очень часто по выходным, когда заканчивается сезон. Как правило, с Рождества до Нового года они здесь. — Джона в последний раз поправляет кочергой горящие поленья и закрывает маленькую дверцу на щеколду. — Тут они собираются жить после выхода на пенсию. Когда обустроят дом, чтобы в нем можно было обитать комфортно круглый год.

— Круглый год? Я бы заскучала.

Мой любопытный взгляд скользит по интерьеру с симпатичными вещицами Бобби — вышитой подушкой, пастельной акварелью с изображением парящего над озером самолета, сувенирной табличкой с надписью об очаге и доме, — и все это очень похоже на ту кипучую кассиршу из продуктового магазина с едва уловимым алабамским акцентом, которую я помню.

Над нашими головами располагается крошечная мансарда, в которой помещается только двуспальная кровать и две узкие приставные тумбочки. Я с трудом могу представить себе Джорджа, крупного мужчину с подкрученными кверху усами, поднимающегося по этой лестнице ночью.

— Как они затащили туда всю эту мебель?

— С трудом, на тросах. Для этого они позвали меня.

Джона со стоном опускается на футон рядом со мной. Он не присаживался с тех самых пор, как его ботинки коснулись заснеженной земли несколько часов назад: разгружал и закреплял самолет, таскал дрова, заряжал и вешал ружье на стену, настраивал многочисленные источники энергии на пропане, масле, аккумуляторах и солнечных батареях, которые поддерживают эту хижину в жилом состоянии. И он уже говорит о том, чтобы нарубить побольше дров, а завтра отправиться на снегоходе за водой из городского колодца.

Я прислоняю свою гудящую от перелетов голову к его плечу, вдыхая аромат горящего дерева и впитывая окружающую нас тишину, нарушаемую лишь звуками потрескивающего огня. Даже и не вспомню, когда я была так довольна в последний раз.

— Было бы здорово иметь подобное место для побега.

Джона вскидывает брови.

— Даже с туалетом снаружи?

— Я бы приезжала сюда только летом.

Обнаружила, что здесь есть полноценный санузел, работающий в теплые месяцы, когда вода не замерзает в трубах.

— Моя маленькая принцесска, — дразнит Джона, и его рука ласково скользит по моему бедру. Но затем его голос становится более тихим, более серьезным. — У нас тоже может быть такое, когда мы устроимся. Дай нам несколько лет, чтобы обосноваться, а потом сможем присмотреть себе участок земли где-нибудь здесь, повыше и построить свой собственный дом.

— Такой же, как этот?

— Может, немного побольше. — Джона делает небольшую паузу. — Достаточно вместительный для нас и наших двенадцати детей.

— Только двенадцати? — усмехаюсь я, но в животе у меня все трепещет. — Как насчет того, чтобы попробовать сделать одного и посмотреть, как пойдет дальше?

Из всех вещей, что ценю в Джоне, на первом месте стоит его прямота. Она заставляет меня вести разговоры, которые в противном случае не состоялись бы вообще никогда, если бы я была предоставлена самой себе. Джона поднял тему детей впервые еще в Торонто. Почти в качестве контрольного теста, как подозреваю, потому что, когда я подтвердила, что, да, хочу детей когда-нибудь, его облегчение было заметно.

— По-моему, звучит неплохо.

Джона усаживает меня к себе на колени, чтобы я оказалась лицом к его лицу, а мои бедра обвили его талию. В его груди раздается глубокий рокот, когда его руки захватывают и очерчивают все мои изгибы — от бедер к талии, а от талии к груди — одним плавным движением.

Я перебираю пряди его пепельно-русых волос, и мое тело откликается на его желание. Моя грудь вздымается от нового уровня чувств к этому мужчине. Не собираюсь становиться матерью в ближайшее время, но то, что Джона так решительно настроен, так уверен и не боится этой мысли, неожиданно сексуально. Я и подумать не могла, что он может стать еще более притягательным.

Он ловко спускает фланелевую рубашку с моих рук, позволяя ей упасть на пол. Потом снимает мой свитер, оставляя меня в тонкой хлопковой рубашке. Я дрожу, несмотря на то, что уже не ощущаю холода.

— Как тебе то место? — спрашиваю я, гладя его широкие плечи, твердую грудь и рельефный живот.

Свое телосложение Джона объясняет норвежскими генами. И действительно, с тех пор как мы познакомились, я ни разу не замечала, чтобы он посещал спортзал. Так что, возможно, это правда.

— Какое место?

Его огрубевшие пальцы проникают под мою рубашку, скользят по спине и находят застежку бюстгальтера. Щелчок — и натяжение ткани ослабевает. По моему телу пробегает дрожь предвкушения. Джона отодвигает кружево в сторону и сжимает мою грудь гораздо нежнее, чем я ожидала от него.

— Объявление, которое я отправила тебе в субботу.

— Ты отправила мне объявление об аренде дома площадью в триста квадратных метров в Анкоридже, вплотную к «Волмарту».

Он поднимает мои руки вверх, затем стягивает рубашку через голову. И отбрасывает бюстгальтер, обнажая верхнюю часть моего тела и подставляя его прохладному ночному воздуху. Джона откидывается назад, словно любуясь моей наготой и размышляя, что он хочет сделать с ней в первую очередь. Моя грудь наливается, соски твердеют, а кровь приливает к самому центру.

— Он большой. И арендная плата вполне сносная. — Его взгляд перемещается к моим глазам. — Но в апреле мне исполняется тридцать два, Калла. Я больше не хочу что-то снимать, если на то нет необходимости. Давай поищем что-нибудь на продажу. Что-то, что нам подойдет идеально. Дом чуть поменьше, но с территорией побольше. И без «Волмарта» на заднем дворе.

Его руки скользят по моей спине, притягивая мое тело ближе к себе. Он наклоняется, чтобы лизнуть один из торчащих сосков, а затем берет его в рот и с силой сосет.

Я наслаждаюсь противоречивыми ощущениями от прикосновения его щетины — пройдет еще месяц, прежде чем я снова смогу назвать это бородой — и его влажного языка, однако в голове крутится множество разных мыслей. Джона уже как-то упоминал о покупке дома вместо аренды. Однако моя мама упорно настаивает на последнем варианте. Это гораздо менее долговечно, апеллировала она. Если у нас не получится, то разбираться придется с меньшим количеством сложностей. Легче будет собрать вещи и вернуться домой.

Так, как она когда-то сделала это.

Мама сказала, что всего лишь исполняет свой родительский долг, предупреждая меня о возможных подводных камнях до того, как я на них наткнусь.

Но я не она, и Джона уж точно совсем не похож на моего отца. Он хочет остепениться и завести детей — со мной. Нашими решениями не руководят случайные беременности.

То, что он так уверен в нас и нашем совместном будущем, придает мне смелости.

— Ладно. Я могу начать просматривать и объявления о продаже…

— Калла? — шепчет Джона, прижимаясь к моей коже, и его горячее дыхание вызывает у меня мурашки. Мне нравится, как звучит мое имя, произнесенное его низким, хрипловатым голосом.

— Да?

Джона смотрит на меня снизу вверх, и его взгляд неразборчив в слабом свете лампы. Я помню, как впервые увидела эти льдисто-голубые глаза — эту великолепную особенность, которую он прятал за солнцезащитными очками и язвительным характером.

— У нас есть все время мира, чтобы обсудить это. Но не сейчас же?

Он обхватывает мои бедра своими грубыми сильными руками и прижимает мое тело вплотную к своему тазу. Твердый признак его возбуждения невозможно не заметить.

— Если я не окажусь внутри тебя в ближайшие три минуты, я умру.

Я хихикаю, даже несмотря на то, что тело мое пылает жаром.

— И ты называешь меня драматичной.

— Я серьезно. Умру прямо здесь, в доме Джорджа. И этот суеверный ублюдок никогда больше не ступит сюда и ногой.

— Нам бы этого не хотелось, — отвечаю я с издевательской серьезностью и беру Джону за угловатую челюсть. Его лицо поразительно красиво, черты сильные и мужественные, и все же почти прекрасным его делают эти высокие скулы, пухлые полные губы и длинные ресницы.

Ухмылка Джоны вспыхивает злым умыслом.

— Нет. Не после того, как они были так щедры, одалживая нам это помещение.

— Точно. Самое меньшее, что мы можем сделать, это позаботиться о том, чтобы он смог сюда вернуться.

Я с игривой улыбкой прижимаюсь к Джоне бедрами, наклоняюсь к нему и дарю мягкий дразнящий поцелуй, обводя его нижнюю губу кончиком языка и проскальзывая им внутрь, чтобы насладиться ртом Джоны.

Его пальцы впиваются в мои бедра сильнее.

— Я не шутил насчет трех минут.

Визжу, когда он переворачивает меня на спину, растягивая на футоне. Его торопливые пальцы цепляются за резинку легинсов и трусиков, и он стягивает их, хищно рассматривая горячим взглядом каждый сантиметр моего тела, обнажаемый им в процессе. В считаные секунды с меня слетает оставшаяся одежда.

С жадным предвкушением наблюдаю, как Джона приподнимается и в рекордное время стягивает с себя все вещи. Его тело идеально — могучее и пропорциональное, а кожа золотисто-оливкового цвета, даже в непрекращающуюся зиму. Я все еще не решила, какая часть тела Джоны мне нравится больше всего: его широкие плечи, колоннообразная шея, место, где ключицы проступают у грудных мышц, или впечатляющий вырез таза, ведущий вниз к одной толстой и бархатистой на ощупь части тела, которая в данный момент тверда и настойчиво требует моего внимания.

Джона ныряет ко мне и накрывает мое маленькое тельце своим массивным, вжимаясь всем весом между моими бедрами.

— Я думал об этом моменте каждую минуту каждого дня весь последний месяц. — Его пальцы вплетаются в мои, когда он вытягивает мои руки над головой, прижимая их к матрасу.

Наши рты жадно находят друг друга, зубы стискивают и покусывают, языки мечутся, а губы покрываются синяками; мы пробуем друг друга и целуемся с отчаянным безрассудством.

— Три минуты уже прошло, — шепчу я, и все внутри меня напрягается от ожидания.

Я подаюсь бедрами ему навстречу, ища его твердый член и прижимаясь к нему вплотную, страстно желая снова ощутить его внутри себя.

Джона глубоко вонзается в меня одним-единственным толчком и испускает стон.

И мрачноватая тишина хижины наполняется пьянящими звуками нашего долгожданного воссоединения.

* * *

— Калла… Калла, вставай.

Я издаю стон, когда в плечо меня толкает рука.

— Серьезно, Калла, тебе нужно на это посмотреть.

— Сколько сейчас времени? — бурчу я, не желая открывать глаза.

— Почти час ночи.

Я издаю второй — более громкий и раздраженный — стон и натягиваю одеяло на голову. Когда мы задремали на футоне, было уже больше одиннадцати. Наши обнаженные тела, переплетенные друг с другом, не захотели подниматься на чердак по лестнице и остались здесь, у огня.

— По времени Торонто это пять утра. Если я встану, то уже не усну.

— Тебе и так это не грозит. Вставай.

Нотки возбуждения, звучащие в голосе Джоны, заставляют меня выглянуть из-под одеяла. Джона, должно быть, подкинул в огонь еще дров, потому как яркого света от печи достаточно, чтобы разглядеть его в темноте.

Он возвышается надо мной в одних трениках, низко висящих на бедрах и демонстрирующих пьянящую V-образную борозду его таза. Мои гормоны инстинктивно взвинчиваются, и я тянусь к нему, кончиками пальцев дотрагиваясь до его пупка, темной дорожки волос, ниже… пока не нащупываю ладонью вялый, но все еще впечатляющий член.

— Вернись в постель, а?

Джона усмехается, но уворачивается от моей руки. А потом бросает мне мои легинсы, клетчатую рубашку и берется за свою одежду.

— Позже. Мы идем на улицу.

— Ты меня разыгрываешь, да?

Я одеваюсь и плетусь за ним к двери, задерживаясь, чтобы сунуть ноги в ботинки и натянуть теплую куртку с перчатками. Стараюсь подчеркнуто заметно дрожать, пока следую за Джоной в этот пронизывающий холод, и шок от прикосновения его ледяных пальцев для моей щеки подобен пощечине.

Все мои жалобы вмиг рассеиваются, стоит мне увидеть мерцающие зелено-голубые огни, которые колышутся, скачут и танцуют в ясном ночном небе, освещая звездный купол над нами и замерзшее, покрытое снегом озеро внизу.

— Северное сияние! — восклицаю я, завороженная.

Выглядит так, словно небеса внезапно ожили.

Джона встает позади меня, обхватывая руками и окутывая мое тело своим теплом.

— Это одна из лучших обзорных точек в мире, чтобы увидеть его. — Он прижимается губами к моей щеке. — Вот почему я хотел привезти тебя сюда.

Ошеломленно наблюдаю за захватывающим световым шоу в небе.

— Оно видно круглый год?

Дома я не могла разглядеть даже звезд, поскольку городские огни слишком яркие.

— В ясную темную ночь — да. Есть большая вероятность увидеть его, особенно зимой. Но его нужно еще дождаться.

— Боже, это… невероятно! Я должна взять свой фотоаппарат…

— Нет. — Хватка Джоны усиливается, удерживая меня на месте. — Я привезу тебя сюда еще раз, и ты сможешь просидеть здесь хоть всю ночь, отмораживая задницу и делая миллион снимков. Обещаю. Но сегодня это только для нас с тобой. Это наш момент. — Он кладет свой подбородок мне на голову. — Первая ночь нашей совместной жизни.

Расслабляюсь в его объятиях.

— Все в курсе, что ты такой романтик?

— Заткнись. — Мое ухо щекочет его глубокий смех. — Я думал, тебе понравится.

— Я в восторге. — Обхватываю его руку своей. — Спасибо тебе.

Так вот что такое жизнь с Джоной? Он увезет меня в далекие дали и покажет мне кучу невообразимых чудес? То, о чем я даже понятия не имела, и то, о чем я, возможно, слышала когда-то, но никогда не знала, как отнесусь к этому сама?

Потому что если это так, то я никогда не смогу пресытиться этой новой жизнью с ним.

Руки Джоны крепко обнимают меня.

— Счастливого Рождества, Барби.

Я откидываю голову назад, чтобы поймать его губы своими.

— Счастливого Рождества, большой злой йети.