Марина и Анна. Лирика

Катерина Комиссарова

Марина и Анна… два имени с длинной историей. В их руках жемчуг и сталь, нежность и месть, игральные кости и распятие. Тоска по высоким башням, театральным подмосткам, диким лесам и огромному непокоренному Космосу – все это уживается в них. Женская лирика с мужским характером для тех, кто не боится оглянуться и посмотреть на себя.

ЦИКЛ «ГОЛУБОЙ, ПЕРЛАМУТРОВЫЙ, ТЕРРАКОТОВЫЙ, ЛИМОННЫЙ» (2009—2014)

ПОГРЕБАЛЬНОЕ ПИРШЕСТВО ЦВЕТА И ЗАПАХА

он смешал горючий коктейль

из шафрана,

из жгучего перца,

из молока звёздной кобылицы,

из пепла.

он в землю Испании лёг, как в постель,

так рано, рано…

свинцовая спица в сердце.

он долго не мог уснуть:

скажите же, что ему снится?

сухие ветры?

кувшин с медяками? рваная рана

тёмного неба?

город цыган,

что мирно дремлет в зелёных

огнях?

он лёг в постель слишком рано,

но помнил,

я знаю, помнил запах хлеба,

пропахший мускусом балаган,

что он нанизал с пелёнок

на острие дня…

его звали… как его звали?

Федерико?

Гарсия?

Лорка? Поэт?

он упал на красное покрывало

без единого крика,

думал… нелепо, красиво…

небо, трава, свет…

он смешал прохладный коктейль

из Мадрида,

из Кадакеса,

из родной Гренады,

соткал ковёр.

четыре луны, соловей…

кто-то сказал: «он **дор!».

такая вот вышла пьеса:

расстрелян поэт, беснуется стадо,

цедит гомофобский вздор.

апельсиновой рощи тень,

солнце идёт

усталым пилигримом,

шаркает подошвами,

мнёт травяной покров.

подальше от городских стен,

от справедливых высот,

в тень апельсинов…

тяжкая ноша —

к целой стране любовь.

тяжкая ноша — боль за страну,

за эти цыганские песни

за оливы,

за бешеный

бег взмыленных коней.

кто-то другой подойдёт к окну,

кто-то менее честный,

до слёз правдивый —

утешит

братьев, сестёр, матерей.

кто-то всхлипнет,

вскрикнет,

напишет тысячи строк и картин.

а сердце —

не покроется коркой…

голос хриплый,

терракотой светятся лики —

он такой один,

(с солью и перцем):

Федерико!

Гарсия!

Лорка!

2009

МАРГАРИТА

Ты без шляпки — кудряшки завиты,

Пальцам клетка перчаток тесна.

Маргарита, моя Маргарита,

Отчего ты сегодня грустна?

В пальцах — модная сигарета,

И над нею — жемчужный дымок.

Романсеро поёт до рассвета,

А наутро он взводит курок.

Цедишь жизнь, будто крепкий напиток,

Капля к капле, считаешь часы.

Маргарита, ты здесь, Маргарита?

Под предательским светом косым?

Это ты… не играешь, не плачешь,

Не прощаешь ни лжи, ни измен,

И от взглядов пытливых не прячешь

Под глазами бессонницы тень.

Смотришь в сердце — а сердце разбито,

В нем чужая не теплится жизнь.

Маргарита, прости, Маргарита,

И на гения зла не держи.

Выпей залпом, не чокаясь, стоя,

Как бы горек тот не был глоток.

Завтра будет объявлен героем

Тот, кто первым нажал на курок.

Всё зашьётся — суровою ниткой…

Всё проходит: и боль, и печаль.

Маргарита, прощай, Маргарита,

Лишь предательства — нет! — не прощай…

2009

МЫ ЖИЛИ У МОРЯ

мы жили у моря,

где серо-зелёные, пенно-

голубые, утром — розовые

волны бились о белый

от жара и солнца,

горячий и тающий берег.

мы жемчужинами

собирали память, собирали

звёзды, высыпавшие ночью

на леденящий

серебряный берег.

мы вышли на берег

золотым закатом, бросили

ноги в шуршащие волны,

зарылись мокрыми волосами

в мелкие камушки,

в песок, отливающий золотом,

пахнущий рыбой и солёным

жареным воспалённым солнцем.

мы жили у моря.

мы верили, что нет больше

ни пыли, ни гари,

ни серого камня дорог —

а есть только пенное море,

крикливые жирные чайки у пирса,

вымощенная белым золотом дорога

в память,

вечную память,

и море, море, бегущее в наши

объятья, море —

преданная собака,

море — шуршащая листва, сыплющаяся

под ноги, и море —

ждущий нас клад,

жемчужное ожерелье мира…

в тени оливы мы слушаем море…

мы слушаем море,

а море —

слушает нас.

2009

ОЛЕ!

Таким чисто испанским восклицанием встретил я в Париже весть о смерти Лорки, лучшего друга моей беспокойной юности.

Это крик, который бессознательно, биологически издает любитель корриды всякий раз, когда матадору удается сделать удачное «пассе», который вырывается из глоток тех, кто хочет подбодрить певцов фламенко, и, исторгая его в связи со смертью Лорки, я выразил, насколько трагично, чисто по-испански завершилась его судьба.

Сальвадор Дали

У неба украл я

Парящих птиц высоту.

У Бога украл я

Его души красоту.

У гор украл я

Упрямый каменный свод.

У жизни украл — лишь год.

Лишь год, и вместе,

И будто бы как-то врозь.

Я вплёл бы перстни

В беспечность твоих волос.

Я спел бы песню

На новый, как мир, мотив.

Я смог бы остаться жив…

Я здесь на воле,

И ветер в руках травы

Качает поле

И мёртвых среди живых.

И мне не больно…

О, смерть, я мечтал о ней,

О странной любви твоей.

Я видел Бога

И белый цветок любви.

И у порога

Он мне шелестел: «Живи!».

Но слишком много

Свинцовой пыльцы в груди

И вечности впереди.

Я помню взгорье

И каменную постель.

И к нам над морем

Ангелов сонм летел.

Как иллюзорен,

Прозрачен был летний день,

И вот набежала тень…

Но мне не страшно —

Я многое перенёс.

Страдал от жажды

Летящих твоих волос.

Кричал: «Я стражду!» —

И вырвал шальной язык!

А слышал ли ты мой крик?

Слепая дружба

Свила нас одним узлом,

Но средь жемчужин

Змеёй задремало зло.

Кому я нужен?

Всю жизнь я читал стихи

Предателям и глухим.

Забытый Богом,

Я верил в тебя, Дали!

Ты вырвал ноги,

Но так и не окрылил…

Я у порога

Лежу на родной земле

И слышу твой крик: «Оле!».

2009

СЕГОДНЯ (1898—1936)

Странно выходит: мальчик уходит в небо,

В чёрные дула смотрит мужчина.

В августе этого года сложился ребус,

В июне брошенный звёздной песчинкой.

Над Андалузией солнце палит нещадно,

Тень от деревьев не спасает от жара.

Ждать осталось недолго — скоро станет прохладно.

Свет ярок.

Романсеро хоронят с гитарой.

Жизнь-перевёртыш отнимает у сердца крылья,

Вырывает песню из самой глотки.

Я не останусь, я завтра уеду в Севилью,

В поисках твоей седовласой красотки.

«Сегодня» окаменеет, и маленькая фигурка

Будет стоять там, в Мадриде, в руках её — голубок.

Странно выходит: ты был слишком чуток,

Чтоб петь, но не услышал, как затянулся силок.

Мальчик уходит в небо, а мужчина на землю упал —

Он не слишком крепко держался за жизнь.

Цветы белы, меж ними вьётся тропа,

Ты шёл по ней, мне послышалось:

«Федерико, держись!»

Странно выходит: глаза поэта черны,

А под ресницами дремлет в мягкой тени Гранада,

Ты был поэтом. Поэтом своей страны.

Эх, Испания… как любовь твоя…

Беспощадна.

2010

О СМЕРТИ НЕ ГОВОРЯТ

Всюду, где черные звуки, там дуэнде.

Мануэль Торрес

там, там трое недвижны в поле.

чёрным, белым, пурпурным в ряд.

не поют о страхе.

не кричат о боли.

о смерти не говорят.

там, там с ними стоит четвёртый,

кто пурпурен и чёрен, и бел.

этот кто-то вечный —

этот кто-то мёртвый

говорил и кричал, и пел.

там, там роща бела, беззвучна,

суховей обжигает грудь.

был приказ — без пыли,

был приказ — не мучить,

а там уже как-нибудь.

тем, тем жаль досок и патронов,

кто прожил вполовину сил.

всё не в тех — плевками,

всё не тех хоронят,

не у тех пируют могил.

там, там чёрным глаза-маслины

порыжевших цыганских вдов

на его похожи.

за луну — да в глину,

в жёлто-бурую — за любовь.

там, там ночи — как антрациты,

дни белы, вечера красны.

так сказал четвёртый,

он лежал, убитый,

трое рядом лежали с ним.

там, там кто-то сказал: «довольно».

ружья за спину. так же в ряд.

не поют о страхе.

не кричат о боли.

и о смерти не говорят.

2011

ЗВЁЗДНАЯ ПЫЛЬ

день выдался жарким. но в кроне кричала птица,

под кроной, у самого корня, журчал ручей.

вчера падал дождь — крупным рисом и чечевицей,

как на новобрачных, сыпал на палачей.

а завтрашний ветер, он звёзды посыплет оземь —

как падает с неба божественная крупа.

поэт собирает звёзды, он любит звёзды —

не выдержал звёздной тяжести и упал.

ведь жизнь, как корпускулы, видится мелочами,

и жалко просыпать горсть золотых частиц.

поникший плечами, он входит меж палачами

в осеннюю рощу и чёрных не видит лиц.

и август пронзает убитое тело светом

каких-то неведомых для астрономов тел.

и звёздная пыль, как цыганских монист монеты,

рассыпана в синей космической пустоте.

на пашнях пускают корни стихи и песни,

и с новой весной молоком апельсинов цвет.

поэт входит в рощу, как в собственную невесту.

она зачинает смерть.

2014