Жернова времени

Константин Кураленя, 2013

Евгений Близнюк – герой романа «Жернова времени» – в пятой книге серии исторических авантюр «Великое кочевье» из 1987 года попадает в пекло Великой Отечественной войны. Морозный декабрь 1941 года, фашисты рвутся к Москве… Красная Армия накануне общего контрнаступления по широкому фронту. Старшина Близнюк в составе 14-й танковой бригады отважно сражается с фашистами. Его командир – политрук Кретов. Да, тот самый Александр Кретов, будущий Герой Советского Союза, чьё имя носит центральная улица села Нижнетамбовского, где комсомолец Женька Близнюк строит с друзьями новый город Бонивур…

Глава 2.

НОВЫЙ ГОД

Когда говорят, что Москва — это сердце Родины, то, наверное, не лгут. Хотя мне больше по душе другие города и люди. Если города уподобить людям, то Москва для меня ассоциируется с базарной бабой-хабалкой. Такая же наглая и беспринципная, готовая ради копейки продать всё и вся. Но, как говорится, родителей не выбирают. А брошенные дети любят свою мать больше, чем домашние. Я Москву не любил, но готов был за неё умереть, хотя бы потому, что там есть Кремль. Под стены Кремля цари русские из века в век прибирали, а не разбазаривали землицы окраинные и людишек народностей разных. Дабы крепла Русь на радость подданным её и на погибель ворогам проклятущим. Когда стоишь на Красной площади и смотришь на переливающееся великолепие храма Василия Блаженного, то в душе невольно перекатываются волны восхищения. И ты действительно начинаешь понимать, что это сердце Родины, что это нулевой километр всех начинаний. Просто сейчас столица превратилась в сборище рвачей, пытающихся отвоевать у себе подобных место под солнцем. Они едут изо всех уголков бескрайней страны зарабатывать в мутной воде деньги. Конечно же, город ни в чём не виноват, его таким сделали люди. Люди, считающие, что в жизни самое главное деньги и мнимое величие сиюминутного успеха.

Наша Сороковая армия не участвовала в битве за Москву. Но сейчас её основной задачей было сковать войска второй пехотной армии и часть войск второй танковой армии немцев, чтобы ни одна дивизия, ни один полк, и даже ни один солдат не был переброшен с нашего участка фронта под Москву. А там в эти морозные дни уходящего сорок первого года творилась история. Там решался вопрос, какой государственный язык будет на территории Советского Союза в последующие годы, а, может быть, и века.

Цель, поставленная перед нашим экипажем, выглядела гораздо скромней — прикрыть огнём и бронёй действия стрелковой роты под селом с характерным для России названием Гнилое.

— Скрытно выдвинуться в обозначенный квадрат и ждать сигнала к атаке, — сформулировал боевую задачу на ближайшее будущее политрук, вернувшись от комбата.

— Командир, войска генерала Попова взяли Калугу! — радостно заорал стрелок-радист, едва Саша протиснулся в командирский люк.

— А какое сегодня число? — спросил я.

— Ну ты, Сибирь, даёшь! — гаркнул механик. — Новый год сегодня, тридцать первое декабря.

За время своего пребывания в танковых войсках я заметил, что все танкисты говорят на полтона выше, словно все их собеседники глухие. Но танк того времени — это ревущая дизелем без глушителей и страшно лязгающая гусеницами железяка, рядом с которой даже крика не услышишь.

— Не Сибирь, а Дальний Восток, — поправил я машинально.

— А какая разница, всё равно вы там все живёте в берлогах и молитесь медведю, а для нас всё, что за Уралом, всё Сибирь.

— Хватит споров, запускай двигатель, скоро будет вторая ракета, — оборвал препирательства Александр.

Танк взревел двигателем, и дальнейшее общение без шлемофонов стало невозможным. И наконец, две зелёные ракеты оповестили нас о начале движения.

Мы простояли в перелеске у Гнилого до самого вечера, но команды к наступлению так и не поступило.

— Да что они там, черти! — нервничал Кретов.

Парень переживал. Он считал своей личной виной то, что немцы в буквальном смысле пришли к нему домой: до его родного Сокольего было не больше десятка километров. Я представляю, каково это — воевать у крыльца родного дома. И каждый час бездействия ложился тёмными кругами вокруг его глаз. Чувство вины за всю Красную армию толкало его на отважные до безрассудства поступки. Мы, его подчинённые, понимающе переглядывались и втайне просили Бога уберечь Сашку от безумных идей.

— Не переживай, командир, ещё навоюемся, — попытался успокоить его механик.

— О чём ты говоришь! — вспылил Кретов. — Ты видел виселицы?

— Ну, видел, — виновато произнёс Сергей.

— Погибнуть должны были мы, а не они. Это мы надели форму и дали клятву своему народу защищать и оберегать его от врага. Мы не сдержали свою клятву. Мы не защитили народ, который кормил и одевал нас всё время, пока мы учились воевать. — На глазах у политрука показались слёзы. — И чему мы научились? Драпать? Немец до самой Москвы допёр, а мы у брошенных нами матерей спрашиваем: «Вы почему для немцев хлеб сеяли, почему с голоду не сдохли?»

— Ну, ты это, командир, совсем уже, — отводя взгляд в сторону, промямлил стрелок-радист.

— Здесь неподалёку моя мать и братья с сёстрами. Когда я приехал домой в курсантской форме, она плакала и говорила соседям, что вырастила защитника. Как теперь смотреть ей в глаза, чем оправдываться? — В голосе Александра звучала неприкрытая боль.

Мне было жаль политрука. Я знал, что вопросом «кто виноват?» задавались десятки тысяч людей и сейчас, и на протяжении всех лет после войны, вплоть до моих дней. Я бы, наверное, мог назвать главного виновника. Но политрук бы мне не поверил. Потому, что, поднимая солдат в атаку, его коллеги командиры и политруки осипшими на морозе глотками кричали: «За Родину, за Сталина!»

И, подгоняемые пулемётами заградотрядов НКВД, с его именем на устах бойцы ловили грудью горячий свинец и падали в белый снег.' И ещё много лет одурманенный народ будет самозабвенно поклоняться сотворённому ими идолу. А Бог безгрешен, ибо он есть Бог.

— Ну, и что мы сидим? — прозвучал голос механика — водителя. — Новый год всё же. Не по-нашенски как-то всё это, не по-русски.

Мы расположились в выделенной пехотинцами землянке. Обрадованные тем, что их будет поддерживать броня нашего танка, бойцы были готовы услужить нам во всём.

— Привет маслопупым! — Закрывающая вход в землянку плащ-палатка откинулась в сторону, и в дверном проёме показалась пригнувшаяся фигура человека в новеньком белом полушубке.

— И вам не чихать, — скромно ответил на приветствие Серёга.

— Я командир Второй стрелковой роты, старший лейтенант Егоза, пришёл крепить боевое содружество! — И на стол, рядом с гильзой-керосинкой брякнулась помятая солдатская фляжка. — Чистый! — пояснил командир Второй стрелковой.

Следом за фляжкой последовал присыпанный крупной солью шмат сала и буханка хлеба.

— А это мой вклад в победу!

— Присаживайтесь, товарищ старший лейтенант, — подсуетился Валера, стряхивая с ящика из-под снарядов невидимый мусор.

— Политрук Второй танковой роты Второго танкового батальона Кретов Александр, — представился наш командир, протягивая ладонь.

— Яков! — Офицеры крепко пожали друг другу руки.

— А это мой экипаж, — представил нас Саша.

— Три танкиста выпили по триста! — весело напевая ставшую народной песню, старший лейтенант Яша Егоза командовал: — Кружки, вода!

Парень соответствовал своей фамилии. С его приходом настроение в землянке резко изменилось. А когда оказалось, что он почти земляк и родом из Сибири, то нашлись и общие темы для разговоров.

— Товарищ старший лейтенант, Яков Михалыч! — В землянку просочился маленький юркий ефрейтор. — Ваше приказание, стало быть, в наилучшем виде. — И на стол легли палка сухой колбасы и огромная банка ананасового компота. Правда, надписи над ней были на иностранном языке, но нарисованная на этикетке картинка южного фрукта говорила сама за себя. В довершение всего из-за пазухи белоснежного полушубка была извлечена бутылка коньяка.

Мы все многозначительно уставились на диковинки. В наших глазах читался вопрос: «Откуда?»

— Хорошо живёт «царица полей», — присвистнул механик-водитель.

— Давай к нам, тракторист! — весело подмигнул старлей. — И у тебя всё это будет.

— Не, мы при технике, — открестился Серёга.

— Разведчики поделились, — с гордостью оттого, что могли и сами всё съесть и выпить, но оказали уважение и угостили командира, похвастался Яков Михайлович. — Вернулись накануне из поиска и припёрли здоровенного обера и мешок новогодних подарков, которые ихние фрау своим гансикам прислали. Вот мои ребята, стало быть, у них и позаимствовали.

Мы промолчали, а что тут говорить? А наш новоявленный Дед Мороз продолжал раздавать подарки.

— Ефрейтор, а где медицина? — свёл он сурово брови.

— Дак это, товарищи командиры с ею незамедлительно прибудут. Приказали доложить о задержке, — вытянулся ефрейтор.

Словно бы подтверждая слова солдата, в землянку повалил народ. Два молоденьких младших лейтенанта, девушка-сержант с петлицами санинструктора и пожилой усатый политрук.

— Не прогоните? — поинтересовался усатый и представился: — Политрук роты Усьянцев Илья Сергеевич.

Было видно, что мужик не из кадровых. До войны был, скорее всего, парторгом на каком-нибудь заводе. Позднее выяснилось, что так оно и есть. Усьянцев попал в роту из народного ополчения.

— Вроде бы мы здесь в гостях, — смущённо произнёс Кретов.

— Не прибедняйся, Сашок, — по-свойски приобнял его старлей. — Вы со своим танком здесь всех очаровали. Товарищ санинструктор, взять над танкистами шефство!

Девушка смущённо взглянула на Кретова и протянула ладонь:

— Ирина.

— Саша, то есть Александр, — поправился молодой человек.

Девчушка была совсем молоденькой. Едва окончившая школу. Светло-русые волосы мягкими колечками опускались на румяные, с симпатичными ямочками щёки. В обычных условиях неброская миловидность. А здесь она была королевой красоты и прекрасно это понимала.

Молодые лейтенанты смотрели на девушку с обожанием. Было видно, что оба по уши в неё влюблены. Это была их первая и, наверное, последняя любовь — «…кавалергарда век недолог». Командиры взводов на передовой сгорали быстро. Командир роты, наоборот, разговаривал по-хозяйски, всячески давая понять, что всё здесь принадлежит ему, и особенно санинструктор.

Один лишь политрук понятливо улыбался, он был мудрее всех опытом прожитых лет. А я, глядя на захмелевших, ставших мне товарищами по оружию людей, видел совершенно другое. Я видел, как на бревенчатых стенах землянки серой тенью распластал свои крылья ворон смерти. Ведь это всего лишь Новый сорок второй Год. А до победы ещё шагать да шагать. И мало кто из присутствующих в землянке встретит весну сорок пятого. А, может быть, никто.

И ещё я думал о том, что в своих прошлых жизнях мне приходилось много сражаться. Но то была война иного рода. В той войне я бился за свою жизнь и жизнь близких мне людей, и, обладая достаточным количеством специфических навыков, имел шансы уцелеть. Эта война таких шансов не давала никому. Словно огромный каток она катилась по российским просторам, сминая своей тупой тяжестью целые армии. И для того, чтобы остаться, в живых, требовалось нечто большее, чем обычное везение, требовалось, чтобы на тебя хоть краешком глаза взглянул Всевышний.

— Политрук, пойдём покурим, — отвлёк меня от размышлений голос Яшки.

— Я не курю.

— Да ладно, мужик ты или нет? Поговорить надо.

Очень интересно, по-моему, я что-то пропустил. И о чём же таком секретном желает поговорить пехотный командир? Я незаметно выскользнул следом за офицерами.

— Ты с Ирочкой-то не очень обольщайся, Санёк, — взял быка за рога старлей.

— А то что?

Ну вот, война войной, а из-за девчонок всё как всегда.

— Моя это боевая единица, — послышался Яшкин развязный смешок. — И спать будет со мной.

Послышался резкий щелчок и звук падающего тела.

— Гнида ты, старшой!

— Ах ты! Это так ты меня за хлеб-соль. Да я тебя!

Звук нового удара, и повторное падение.

— Девчонка добровольцем на фронт пошла, а ты, гадёныш, её в подстилки определил. А за хлеб-соль я своих принципов не продаю.

— Ладно, ладно, Санёк, поговорили, — злобно прошипел старлей. — Давай не афишировать. Потом договорим.

Я тихо попятился назад. Не хватало, чтобы меня здесь заметили. А Кретов-то молодец, как за девчонку врезал! Моего отсутствия никто не заметил.

— Товарищ политрук, пойдёмте танцевать! — приподнялась навстречу Александру Ирина, едва он вошёл в землянку. — Ребята патефон достали.

Было очевидно, что очень уж по душе пришёлся девушке молодой неразговорчивый политрук. Саша кокетничать не стал, а подхватив девушку за талию, выкружил в центр землянки. Я посмотрел в сторону старлея. Тот усиленно делал вид, что всё происходящее его не интересует. Но всё же время от времени кидал в сторону танцующих хмурые взгляды. А девушку уже перехватили молодые лейтенанты. Затем подключились Серёга с Валерой, и веселье разгорелось на всю катушку.

Само собой получилось, что мы с Усьянцевым оказались рядом.

— Молодёжь, — улыбнулся он, кивнув в сторону танцующих. — Пожить не успели. А вы, старшина, из запасных?

— Так точно.

— Откуда?

— С Амура.

— О, хотел я поехать к вам город Юности строить. Но семья, дети, закружило, — виновато произнёс он. — А я местный. Инженером на заводе работал, был парторгом цеха, а теперь вот воюю.

— Вся страна воюет, — дипломатично поддержал я разговор. — Товарищ политрук, а как ваш командир, не заносит?

Усьянцев пытливо взглянул мне в глаза и, что-то поняв, произнёс:

— Молодой, горячий, пообтешется.

— Надо бы присмотреть, как бы они с нашим командиром дров не наломали.

— Хорошая девочка. С пополнением перед контрнаступлением к нам прибыла, — поняв, что я имею в виду, усмехнулся политрук. — Постоять за себя сумеет. А молодёжь завтра немец примирит. Если живы будем…

— Будем! — уверенно сказал я. — А иначе и воевать нельзя.

— Вы знаете, старшина, недавно в одной освобождённой деревне я разговаривал с женщиной. Спрашиваю: «Как вы жили?» А она говорит: «Немцам бельё стирала, так детишек и прокормила». И вот скажи ты мне, старшина, как расценивать её действия, как пособничество врагу, или как?

— Это смотря как поглядеть, — осторожно произнёс я.

Тема была очень скользкой, и говорить об этом не рекомендовалось. Но спиртное всегда развязывало языки.

— Я рассматриваю её действия правильными! — сказал, словно отрезал подошедший Кретов. — Не по своей воле они под немцами оказались, и поэтому неподсудны.

— Молод ты, коллега, — задумчиво покачал головой Усьянцев. — Особисты думают совершенно по-другому.

— Они и воюют с другими.

— Их работа тоже нужна.

— Не спорю. Но судить надо трусов и предателей, а не тех, кого мы бросили на произвол судьбы, — упрямо поджав губы, ответил Саша.

Наш командир нравился мне всё больше. И правда его была правильной, так думал и я. Государство, не сумевшее постоять за своих граждан, не имеет права на претензии к людям, пытавшимся выжить в тех условиях, на которые их обрекли. Это наш народ такой забитый и незлобливый. Он чувствует себя виноватым, даже когда его обворовывают и обрекают на рабство.

— Молодость, молодость, — покачал головой Усьян — цев. — Вот мой вам совет, Александр. Не говорите на эти темы с другими людьми. Вы мне очень симпатичны.

— Спасибо, Илья Сергеевич.

— Саша, ну что же вы? — Санинструктор Ирина была тут как тут.

Она прекрасно видела, какие вокруг неё разгораются страсти, но продолжала обострять ситуацию. Такие уж они, женщины. Им надо, чтобы из-за них совершались безумства и начинались троянские войны.

Ирина с Кретовым ушли танцевать, а я выбрался на улицу. Голова немного кружилась, и мне, некурящему, почему-то захотелось курить. Звёздное небо слегка покачивалось над моей головой, а луна по-свойски подмигивала одним глазом. «Второй на обратной стороне», — подумал я совершенно серьёзно.

Моё внимание привлёк шум за поворотом траншеи. Я поправил накинутый на плечи бушлат и, слегка покачиваясь, пошёл на шум. Не успел я завернуть за поворот, как навстречу мне вынырнула фигура в белом маскхалате.

«Что за чёрт, — мелькнуло в голове. — Разведчики из поиска вернулись, что ли?»

Додумать до конца не позволила блеснувшая в свете луны сталь. Натренированное тело среагировало автоматически. Плавный уход с линии удара, перехват кисти руки, крик боли, ругань на немецком языке, и обмякшее после удара по шее тело валится к моим ногам.

«Немец!» — только сейчас доходит до меня.

Я много читал о том, как наши разведчики лихо таскали из-за линии фронта языков. А сейчас сам чуть не оказался в роли этого самого языка. Выходит, и немцы были не лыком шиты.

Продолжая действовать в ускоренном режиме, я подхватываю с земли кинжал и устремляюсь за поворот. Здравствуйте, вы нас не ждали, а мы припёрлися! Краем глаза улавливаю, как за бруствером скрываются сучащие по снегу валенки.

«Часового потащили», — отмечает сознание. А сам в прыжке достаю прикрывающего отход фашиста. Он делает попытку отбить удар кинжала автоматом. Звякает, высекая искры, металл о металл. В глазах врага мелькает огонёк надежды, а зря. Нож, перекинутый из правой руки в левую, мягко входит под ключицу. Всхлип, и ещё одна душа добавилась к списку погибших в этой войне. Но победу праздновать ещё рано. Где-то за бруствером страдает наш солдатик. Скидываю бушлат — мешает двигаться, подхватываю автомат немца и, подпрыгнув, выкидываю тело из окопа. Меня ждали. Короткая очередь из автомата, и одна из пуль обожгла щёку.

— С такого расстояния промазал, мать твою! — ору я в запале, и в сторону вспышек летит кинжал.

«Три — ноль», — отмечаю я на бегу.

С немецкой стороны бьёт пулемёт. Высоко. Я же при свете взлетевшей ракеты вижу впереди себя четыре распластавшихся на снегу фигуры. Одна из них в белом полушубке. Автомат дёргается в моих руках, пока не заканчиваются патроны, и тела в белых маскхалатах больше никуда не ползут.

Не дожидаясь более прицельной очереди со стороны немцев, я падаю в снег и ползу к «полушубку». А вокруг меня разгорелись нешуточные страсти. С обеих сторон полетели разноцветные ракеты. Застрочили пулемёты, и забухали взрывы дивизионных миномётов.

«Как бы наступление по всему фронту не началось, — думаю я бесшабашно. — И будет тогда Курская дуга не в сорок третьем, а в сорок первом году».

— Живой? — спросил я, ткнув «полушубок» стволом автомата.

— Жив-вой! — услышал в ответ.

— Ну и ладушки. — Я выдернул из трупа немецкого разведчика кинжал и перерезал путы на руках бойца. — Давай за мной.

И сопровождаемые грохотом канонады и весёлой иллюминацией световых ракет, мы благополучно вернулись в траншеи. Там нас уже ждали.

— Ты? — удивлённо протянул старлей Яша. — Ты один положил немецкую разведку?

— Случайно, — повинился я. — Паренька жалко стало.

Освобождённый, совсем ещё юный солдат, не стесняясь, размазывал по щекам слёзы.

— Век помнить буду, — приговаривал он сквозь всхлипы.

— Под арест, в мать, в Бога, в двойные перепёлки! — выругался Яшка.

— А ты понимаешь, старшина, что тебе как минимум «отвага»⁴ светит? — ткнул меня в плечо Усьянцев.

Я пожал плечами. Лестно, конечно, но ведь это не мне, и носить её мне навряд ли придётся.

— Если доложите, — усмехнулся Кретов.

— И доложу! — решительно произнёс Яков.

— Как немцы у тебя бойца выкрали? — спросил политрук.

Я взглянул на старлея. По его лицу было видно: за случившееся придётся отвечать. И он решил сменить тему разговора.

— Слушай, политрук! — повернулся к Кретову старлей. — Отдай мне старшину! Мне такие, — он чиркнул ребром ладони по горлу, — во как нужны!

А я в который раз вспомнил славный город Ленинград и сержанта-инструктора, научившего меня азам рукопашного боя и умению выживать в любой ситуации.

— Хорошие бойцы везде нужны, — ответил Александр и протянул мне бушлат. — Одень, простынешь, весь экипаж заразишь.

«Сорвалась медалька», — хихикнул внутренний голос. «Не за ордена воюем, — усмехнулся я про себя, глядя на продолжавшего всхлипывать бойца. — И паренёк под трибунал не попадёт».

— Товарищ старший лейтенант! — раздался голос из — за поворота траншеи. — А фриц-то живой.

А я, вспомнив закатывающиеся глаза первого встретившего меня немца, улыбнулся:

— Интересно, а куда вы «языка» спишете?

— Задал ты, старшина, старлею задачу, — хмыкнул идущий следом политрук.

Сопровождаемые грохотом растревоженной артиллерии, мы вернулись в блиндаж. Война войной, но праздник следовало догулять. Когда ещё придётся?

Примечания

4

Медаль «За отвагу».