Кара Булганака. Роман

Константин Стерликов

В мае 1942 года солдаты 510-го зенитного дивизиона вместе с медиками полевого госпиталя Крымского фронта, попав в окружение и не пожелав сдаваться врагу, спустились во мрак Булганакских каменоломен… Они создали грозную подземную цитадель, не дававшую покоя оккупантам ни днем, ни ночью… Они сражались на грани всего мыслимого. Они победили, несмотря ни на что. Они выиграли невозможную схватку, многие так и не увидев голубого неба, уйдя в угрюмый камень бескрайнего подземелья Булганака… Книга содержит нецензурную брань.

Глава 11. Желтый туман

В подземном госпитале почти тихо. Между рядами сколоченных лежанок, на которых располагаются больные и раненые, суетится медперсонал, осматривая пациентов. Как глаза какого-то мрачного фантастического существа, горят смутные огни фонарей и импровизированных светильников. Раздаются редкие разговоры и скорбные вздохи. В целом царит странное спокойствие, словно всех накрыло огромной волной бушующего моря мрака и они опустились в глубину черной пучины в гипнотическом оцепенении. Все пребывают в едином непонятном темном затерянном бдении, как будто погружены в один каменный сон.

— Ну что у нас сегодня? — хлопочет Макогон, — Трое почти поправились, семь тяжелых без существенных изменений, пятеро скончались, у двоих воспаление началось. Будем работать. Как настроение коллеги?

— Глыбы давят, — отвечает Галина, — кажется, вся эта громадина темная, на тебя рухнет и раздавит в прах! Еще немцы взрывать начали, страшно!

— А ты, Галя, постарайся побольше занять себя делом, — советует Расщупкина, — не думай, о пустом… Поменьше оставайся наедине с собой. Наш первый враг — мы сами!

— Да как не думать, — вздыхает Галина, — если они висят над тобой и постоянно перед тобой одна изломанная скала, куда ни пойди… А в этом дрожащем свете факелов, кажется что они живые, колышутся, трепещут как пробудившиеся огромные безмерные чудовища, хотят тебя схватить и поглотить! Я наверно, с ума схожу… Я уже начинаю забывать, какое небо бывает и теплый ветер. И простор горизонта беспредельный, вообще пространство… без сдавливающих стен! А здесь холод до костей продирает — не согреться, ни в шинели, ни у костра… Постоянно тебя как лихорадкой бьет!

— Двигайся! — рекомендует Расщупкина, — И внешне, и внутренне! Хандре не поддавайся, все будет хорошо!

— Конечно, хорошо будет! — ободряет Гусейнов, — А как иначе? Главное — верить! Как мы решим, так и будет! Все от нас зависит. Человеческая Вера — великая вещь… В Вождя, в Родину, в Себя, в Народ, в Бога, или в Идею! Но верим именно мы! Мы и создаем Образ, который нас ведет. Вдыхаем в него собственную Жизнь. И соответственно растем!

— Нет ли здесь самообмана, уважаемый? — иронизирует Макогон.

— Если мы достигаем заветной цели, какой может быть самообман? — пожимает плечами Гусейнов.

— Жизнь такой же суровый и темный лабиринт, — вздыхает печально Муртазаева, — как этот, если убрать весь глянец и мишуру, и обнажить основу — мрак, пропасть, изломы грозных скал спутанные, паутина различных коварных путей, и зависшие утесы неумолимой Судьбы, дрожащий огонек Надежды, нестихающая боль и тьма Неизвестности.

И наша задача найти правильную дорогу в этом мрачном первобытном хаосе, и выйти к подлинному Свету!

— Свет и в нас горит, — замечает Галина, — как фитиль в лампаде тела… И происхождение его загадочно и до сих пор неизвестно!

Откуда взялась суть наша? Это неуловимое естество жизни? Наше «Я» уникальное, от всех отличное и неповторимое? Человек — это великая шарада… Которую придется разгадывать еще не одно столетие…

— Ну ты девка замахнулась! — восклицает Расщупкина, — В глубины человеческие! Чтоб туда проникнуть, это ж какую силу ума надо иметь! Мощнее и глубже, чем катакомбы эти безмерные… Может и хорошо, что мы всего не знаем. Нам и этого добра вокруг хватает, с ним бы разобраться!

— Разберемся! — твердо произносит Гусейнов, — На то мы и живем на этом свете, чтобы во всем разбираться и ставить на свои места.

Мы из хаоса возводим Гармонию и настраиваем мир, как музыкальный инструмент…

— Только играем все не то, что надо… — грустно улыбается Макогон, — Все какой-то бред получается и какофония! Стройных и по-настоящему возвышенных мелодий у человека очень мало… Мы больше разрушаем, чем создаем. И гордимся этим безмерно.

— Процесс становления чего-либо значительного не бывает гладок! — замечает Муртазаева, — Любое рождение, даже физическое, сопряжено с болью и кровью… Так и появляется Жизнь!

— Да, жизнь — это произведение искусства! — романтически произносит Гусейнов, глядя куда-то вдаль, словно сквозь темноту, — Немало сил нужно приложить, чтобы из бесформенной глины темноты и пустоты что-то получилось! Надо быть художником, чтобы понять все происходящее, все что преподносит Судьба и сделать из этого достойное творение.

— Ребенка родить и правильно воспитать — это уже дело! — гордо заявляет Расщупкина, — Продолжение замысла всего этого мира…

— Фашистов тоже кто-то рожал, — замечает Галина, — у них тоже есть матери и отцы… Они также из племени людей. И хуже любого лютого зверя! Монстры в человеческом облике!

— Это внутренняя проказа… — говорит Гусейнов, — Здоровый гомо сапиенс, может чем угодно заболеть. Мир — это поле возможностей, как в светлую, так и в темную сторону, увы!

— Такие вещи, к сожалению, не излечимы, — вздыхает Макогон, — если только Огнем…

— Зло надо искоренять, это верно! — поддерживает Муртазаева, — И нужна активная борьба. Одной любовью тут не обойдешься, как говорят некоторые… Те же религии, которые делают человека социально пассивным… Эдаким привидением, отрешенным от всего! Не способным на какое-либо движение и преобразование…

— Да, с Тьмой воевать необходимо… — соглашается Галина, — Но бывает, беда в том, что мы сами ожесточаемся и меняемся, не в лучшую сторону! Как говорят, убитый дракон оживает в его победителе. Разве не так?

— Ерунда! — пылко возражает Расщупкина, — Мы просто становимся сильнее, и в каком-то смысле, лучше.

Даже если мы убиваем — мы просто останавливаем зло, мы совершаем благое дело, защищаем этот цветущий мир, не даем распространяться смертельной заразе! Мы сохраняем Живое…

— Да! — восклицает Гусейнов, — Вообще Абсолютного Добра нет, как и Абсолютного Зла… Это что-то как противоречивый процесс, схожий с нашим сложным организмом. Борьба противоположностей. Важно просто понять в какую сторону ты идешь… Разрушения или созидания!

— Иногда кажется, — печально вздыхает Макогон, — что мы просто куклы, марионетки, непостижимых сил, которые дергают за ниточки… И сцены все наши уже расписаны!

— Что-то горелым пахнет… — озирается Муртазаева, — у нас вроде факелов, да светильников ничего не коптится! Запах резкий, удушливый…

— Я что-то ничего не чую… — замирает на месте Расщупкина, и быстро и глубоко втягивает в себя воздух, — Может сквозняком с кухни дохнуло? Капитоша поди, чего-нибудь экзотического раскачегарил от души? Он тут рядом, за углом…

— На дым от еды не похоже… — замечает Макогон, — Химией несет… Больше на наше медицинское смахивает. Странный запах, необычный какой-то…

— У нас полный порядок! — оглядывается Гусейнов, — Даже, отсюда видно. Все на местах, никакого подозрительного движения или явления. Просто подземная идиллия.

— Может пожар? — предполагает Галина, — Загорелось что?

— У нас здесь и гореть то особо нечему, — пристально вглядывается в темноту Расщупкина, — найди еще это, что могло бы гореть, дрова и те ищем по всей штольне… А найдешь и захочешь, не запалишь — сырость да холод кругом.

— Сейчас я посмотрю… — поднимается Гусейнов, — Что это…

Врач идет к выходу, откидывает брезентовый полог на пороге, и на него тут же обваливается густое облако желтовато-бурого дыма… Гусейнов, отпрянув, делает несколько шагов назад в недоумении.

— Это еще что за туман? — вскидывается Галина, — Откуда?

— Странно… — недоумевает Муртазаева, — Такой пронзительно желтый, как краска на картине и поднимается вверх! И привкус неясно сладковатый, как миндаль в конфетах. Не понимаю….

— Как много его ползет! Прост завораживает… И едкий какой на самом деле, кашляет Расщупкина, — глаза жжет, и в груди дерет как перец жгучий!

— Это газ! — вдруг выкрикивает Макогон, — Боевой, отравляющий! Все назад! Мочите марлевые маски, и спасать раненых, живо!

— Газ? Да как он взялся? — не понимает Галина, вертя головой в разные стороны, — Тут же стены кругом! Это же запрещено по правилам ведения войны! Это же Преступление! Это невозможно!

— Да какие там правила и законы у фашистов могут быть? — зло усмехается Муртазаева, — Это же свора матерых убийц, которая сжигает все Живое — и города, и села, и людей… Что от них можно еще ждать? Вся война — одно сплошное Преступление! В них людского уже давно ничего нет… Упыри!

— Так, внимание! — обращается Гусейнов, — Клава, беги в казарму за солдатами, возьми с собой маски. Мы начнем выносить и выводить раненых. Рвите марлю… Вода в углу! Работаем быстро, спокойно, без суеты! Все за дело!

— А куда выносить? — опешивает Галина, — Ближе к выходам или дальше в штольни?

— Это вопрос! — замирает на мгновения Гусейнов, — Чистый воздух у входов… Но там, наверняка фашисты уже ждут, засаду устроили! А в глубине штолен и так тяжело дышать, еще и газ… Совсем задохнуться можно.

— Мне кажется, — советует Муртазаева, — надо все-таки вглубь катакомб спускаться… Я заметила, газ летучий, вверх поднимается, может вниз и не пойти!

— В том то и дело, — размышляет Гусейнов, — что это «может» вполне может обернуться непоправимой трагедией! Ошибка будет дорого стоить. Что же делать? И здесь оставаться нельзя…

Просто ловушка! Смертельно замкнутый круг.

— Я тоже считаю, — поддерживает Макогон, — что все же нужно глубже уходить… И за собой в узких местах перетянуть проходы брезентом и другой тканью, чтобы задержать газ!

— Ладно, — колеблется Гусейнов, — Рискнем! Товарищи! Наш госпиталь срочно эвакуируется… Все поднимаемся, кто может идти, и спокойно, организованно выходим за товарищем Макогоном! Тихо и без паники! Он отведет вас в безопасное место. Считайте это плановыми учениями по отработке навыков безопасности нашего гарнизона! Не сидим, не медлим, не толпимся, по двое, шеренгой, как в строю, на марше! Вперед, ребятушки!

В ответ из темноты раздаются голоса раненых:

— А что случилось? Горим?

— Паленым несете не слабо… И дымище как от костра!

— Это кто такой праздник нам устроил? Дышать нечем уже… Смрад настоящий и едкий какой!

Газа становится все больше, густыми клубами он заливает уже почти все пространство медсанчасти. Кое-где гаснут светильники — в воздухе кончается кислород. Кажется, люди начинают утопать, таять в грязно-желтом вязком тумане.

— Это просто дым… — кашляет Муртазаева, — Ничего страшного! Мы перейдем в другое место, куда он не доходит.

Возгласы раненых сбиваются в нестройный хор:

— Да откуда его валит столько? Какая сволочь что запалила? Я уже не вижу ничего!

— Так это не пожар? А что тогда?

— Фашист, что нас решил выкурить из каменоломен? Вот мразь…

— Черт! Легкие рвет… не могу! Собаки нацистские!

— Совсем с ума посходили! Что творят! Гниды арийские… Это же дикость какая-то…

— Дайте глаза промыть, жжет невозможно! Что за херня? Чем изголяется фашистская погань…

Медперсонал в спешке рвет марлю, раздает маски и повязки на лицо…

Но газовый смог становится все гуще, начиная поглощать людей.

— Выходим, поторопитесь! — командует Гусейнов, — не задерживаемся! Скорей товарищи!

Из мутно желтоватого облака вдруг выпадает дивизионный повар Гагуа, надрывно кашляя и отчаянно закрывая рот рукой. Из-под пальцев течет пена с кровью…

— Капитону помогите! — кричит Гусейнов, — Срочно!

Медсестры подхватывают его, усаживают в угол и начинают хлопотать, промывая водой глаза и горло…

— Это что такое… происходит? — мычит Гагуа с неестественно выкатившимися остановившимися глазами, — Что за бред? Что за светопредставление? Я уже умер?

— Фашист лютует, озверел совсем! — объясняет Муртазаева, оглядываясь вокруг и разрывая бинты на повязки, — Газом решил нас задушить! Вот он — холодный расчетливый немецкий ум… Очень «культурно»! И руки марать не надо! Винтиль открыл и — гора трупов! Удобно и эффективно… Технично и прогрессивно! «Цивилизация», как никак!

— Имел я эту «цивилизацию»! — вскипает Гусейнов, — шакалы позорные… Рвать их на куски буду! За такие бесчинства! Это не люди, это чудовища из мрака! Ничего святого нет, ничего человеческого! Не из нашего они мира… шайтаны!

Из гипнотических, странно зачаровывающих завихрений темной дымовой завесы появляется Гогитидзе с несколькими красноармейцами. В руках они несут противогазы.

— Ну что тут у вас? — озирается комиссар, снимая противогаз и одевая маску, — держитесь?

— Как видишь, комиссар! — отвечает Гусейнов, — Делаем, что можем, ты вовремя! А то нас раз, два и обчелся, а раненых много, в основном тяжелые… И марля с водой кончаются… Главное паники нет, никто не орет и не мечется, все строго, четко, по военному! Макогон повел первые группы вглубь. Надеемся спастись!

— Разбирайте противогазы! — распоряжается Гогитидзе, — Те, что есть… И все за работу! То, что в дальние штольни пошли — все верно. Туда газ не должен пройти. Есть шанс… Молодцы, что не поддались паническим настроениям и все грамотно организовали! Главное сейчас сохранить холодную голову, не впасть в эмоции, не потеряться. Фашисты больше рассчитывают запугать, чем на боевые характеристики газа… Подавление, страх — на этом вся их идеология стоит. Мы должны быть выше и сильнее всего этого!

— Как такое смогло произойти? — недоумевает Гусейнов, — Так внезапно?

— Они все заранее спланировали, — отвечает комиссар, — Сначала входы взорвали, завалили мусором и камнями, а потом и козырьки обрушили! То есть закупорили нас как в банке или коробке тесной. Потом пробурили отверстия и где-то шланги опустили от компрессорных машин, где-то просто шашки бросают и целые ящики с дымовой начинкой… У таких проломов много отравленных, кто-то сразу задохнулся. Никто не ожидал такого зверства!

— Значит, хотели нас замуровать, как в склепе, — негодует Гусейнов, — и еще и газом задушить! Чтоб наверняка… Вот скоты бешенные!

— Да, — печально кивает Гогитидзе, — видимо такой и был план, когда начали входы взрывать и породу обваливать методично… У них просто так ничего не бывает, все продуманно досконально!

— А что дальше? — тревожится Гусейнов, — Как воевать в таких условиях?

— Найдем выход, как и всегда! — твердо чеканит комиссар, — Сейчас они попытаются проникнуть через узкие лазы, или завалы разберут… Чтоб результат своих трудов изуверских увидеть. Но мы их встретим. Как полагается! Щедро, с подземным огоньком! Мы уже новые караулы в противогазах расставили. Так что мало этим ублюдкам не покажется!

— Что за народ такой дикий, извращенный до основания! — возмущается Муртазаева, — Людей газом травить… Еще говорят, что Восток жестокий, а сами то… «Избранная раса»! Арийцы недоделанные… Варварство, беспощадность, презрение не вписывается ни в какое понимание!

— Восток суровый, но мудрый… — замечает Гусейнов, — и Справедливый! Веками по законам предков наших живем… Ничего не нарушаем, никаких принципов Жизни! За всю Историю ничего подобного не было… Только эти западные выродки смогли устроить такое жуткое заклание! «Просвещенная Европа»! Живодеры…

— В мире ничего не меняется! — грустно улыбается Гогитидзе, — Еще в сказках джигиты сражались с немыслимыми чудовищами, джинами и прочими несносными каджи и побеждали! Вот и сейчас, почти тоже самое… Ужасные порождения Тьмы пришли на нашу землю! Алчные и коварные! Но мы их все равно одолеем, как бы они не изворачивались в своей хитрости и жестокости! Наше Солнце взойдет и разгонит всех этих подлых тварей!

— Наша сказка больно кошмарная получается, — тихо произносит Муртазаева, — и волшебства в ней, увы, нет… И вещей там всяких чудесных — мечей, щитов заговоренных, магических животных и прочего, что героям по ходу сюжетной линии судьбы помогает… А нас даже свои, на Большой земле, благополучно забыли, хотя мы рядом, не говоря о духах и феях там разных!

— Мы живы — это уже чудо! — подбадривает Гогитидзе, — Наша любовь, воля, ум, вера — вот наше чудесное оружие с любым врагом… Пока мы остаемся людьми — нас никто не сдвинет, не победит!

— Скрытый незаметный враг, — кашляет Гусейнов, может быть где угодно…. Важно во время рассмотреть! Война дело тонкое… Изощренней, чем охота в природе. У нас почти все — уходим!

Шеренга, вытянутым причудливым поездом, начинает двигаться в темноту, как неведомое подземное змееподобное животное в темноту извилистых ходов… Кого-то несут на носилках, кого-то поддерживают здоровые красноармейцы или легкораненые.

К этому времени газ уже плотнее окутывает солдат… Бойцы начинают непрерывно кашлять, кричать и надсадно сумасшедше хрипеть… Кто-то с выкриками проклятий, падает… Ему пытаются помочь. Но тщетно… Извиваясь, как смертельно ужаленный зверь, человек сотрясается в лихорадочных конвульсиях, истекая кровавой пеной изо рта… Он бьется в предсмертном танце невыносимой боли.

Кто-то с мутно остекленевшим взглядом, потеряв рассудок, скребет монолитную скалу, сдирая ногти в кровь, пытаясь выбраться…

Кто-то, упав, с неестественно выпученными надутыми глазами, жадно ловит ртом остатки воздуха, как рыба выброшенная на песок…

Другой, раздирает грудь и горло, срывая кусками собственную кожу, от невыносимых спазм и издает нечеловечески жуткие, изрыгающие трубные звуки, заставляющие цепенеть…

У кого-то, от непереносимого давления лопаются глаза, и треснувшей темной мозаикой, истекают багровыми ручейками.

Кто-то, обезумев, бросается куда попало, пока вдруг не затихает, как выключенная механическая игрушка, истратив запас кислорода, уткнувшись в темный угол… Тут и там солдаты падают в черную пропасть Гибели, курящуюся змеистым желтым дымом, выжигающим все живое…

Оставшиеся вереницей спускаются все глубже, почти наугад, кажется в само сердце Преисподней.