Время больших скоростей
Нам кажется, что прогресс ускоряется, и ничего безумнее нашего суматошного века нельзя и представить. Мобильные телефоны, электромобили с автопилотом, ядерные реакторы, многоразовые космические корабли, марсоходы… Мы живем в невероятное время. Однако, с точки зрения величия произошедших перемен, век девятнадцатый, бесспорно, превосходит любой другой. Календарное столетие не всегда совпадает с историческим, но XIX век, что удивительно, продлился ровно сто лет: с 1814 по 1914 годы.
В 1814 русские войска под командованием прусских генералов входят в Париж, в основном, за исключением «ста дней»91, заканчивая эпоху Наполеоновских войн. Рядами въезжают в город уланы — с пиками-копьями, кирасиры — в панцирях и с палашами, входят пехотные полки с кремневыми ружьями: один выстрел — и можно бросаться в штыковую92. Лошадиные упряжки тащат дульнозарядные пушки с круглыми ядрами и запальными фитилями. Глядя на эту армию, не удивились бы ни Валленштейн93, ни Тюренн94, ни, возможно, даже султан Мехмед Фатих95. Понятно, что кремневые ружья — не пищали и не мушкеты, и тем более не луки с арбалетами, но произошедший за полтысячелетия прогресс вполне осознаваем: мечи остались мечами, доспехи — доспехами. Люди, лошади, острые палки, разве что огнестрельные пыхалки на дымном порохе стали сильнее влиять на исходы сражений, впрочем, по-прежнему «пуля дура — штык молодец», а масштабы боев и походов ограничены размерами поля и прожорливостью армии.
В 1914 влекомые паровозами длинные эшелоны перевозят на фронт миллионы людей, вооруженных пулеметами, многозарядными винтовками и скорострельными орудиями, забрасывающими снаряды далеко за горизонт. Взрываются кордит и тринитротолуол96. В арсеналах ждут своего часа снаряды с ипритом. Еще пара лет — и на прорыв укреплений из траншей и колючей проволоки пойдут танки. Телеграф, телефон и радио передают приказы почти мгновенно. В воздухе реют гигантские дирижабли и стремительные аэропланы. Тарахтят по дорогам автомобили. Окажись на поле сражения Мюрат или Ней97 — они вряд ли смогли бы понять, что вообще происходит вокруг, не говоря уж о том, чтобы командовать растянувшимися на тысячи километров фронтами. Возможно, Нельсон98 разобрался бы в тактике Ютландской битвы, хотя быстроходные линкоры и крейсера невероятно отличались от его многопушечных деревянных парусников, но торпедные атаки подводных лодок и форсирование минных заграждений наверняка повергли бы его в ступор. За сто лет весь военный опыт тысячелетий отправился прямиком на свалку.
И не только военный. В начале XIX века мир был невообразимо огромен. Чтобы доехать из Петербурга до Кавказа Пушкину и Лермонтову требовались месяцы. По дороге можно было заглянуть, например, в Кишинев99 (это довольно далеко от Кавказа) — все равно никто не узнает. А когда узнает, то меры принимать будет поздно: самое быстрое средство связи — курьер на лошадке, и ему чтобы съездить туда-сюда тоже требуется не одна неделя. Пересечь океан — дело еще более долгое, требующее к тому же незаурядного мужества: корабли текут, напарываются на рифы, попадают в шторма, тонут. Мало кто, кроме профессиональных моряков предпринимает такое путешествие больше, чем пару раз в жизни. Там, где нет дорог: в Сибири, в Африке, в Австралии, на картах зияют белые пятна, занимающие львиную долю континента. С заходом солнца большинство работ прекращается: много ли можно сделать при восковых свечах? Большинство людей неграмотны, тиражи книг невелики, образование — удел элиты. Да что там образование. Почти все продукты питания — сугубо местные: много ли довезешь в трюме парусника, баржи, или хуже того — на конной подводе? Много ли сохранишь свежим? Богатые господа могут позволить себе кушать заморское, но то немногие избранные. Остальные довольствуются тем, что родит местная земля. Впрочем, это верно и для других товаров, лишь немногие из них: чай, шерсть, табак, перемещаются по миру в по-настоящему массовых масштабах.
Мир 1914 года — это, конечно, не мир 2014, когда в любую точку Земного шара можно попасть за сутки-двое. Тем не менее, он многократно компактнее мира столетней давности. Железная дорога сделала все цивилизованные, и значительную часть нецивилизованных земель доступными для перемещений быстро и с комфортом. Атлантику пересекают гигантские лайнеры, три-четыре дня — и вы на другой стороне океана. По городам бренчат электрические трамваи, для особо состоятельных доступен автомобиль, а самые нетерпеливые могут воспользоваться аэропланом. Письма, депеши, документы — передаются за часы и минуты. Уходящий в море корабль более не исчезает из мира на месяцы и годы, постоянная радиосвязь делает судоходство гораздо безопаснее и предсказуемее. Морские суда и поезда перевозят миллионы тонн грузов, теперь нет никакого смысла сохранять приверженность местным товарам. Корабли строят в Англии, станки — в Германии, зерно едет из Америки и России, селитра из Чили, вино из Франции.
Прогресс технический влечет за собой прогресс экономический. Заниматься сельским хозяйством в северных нечерноземных странах теперь уже совсем невыгодно. Крестьяне снимаются и целыми деревнями откочевывают в города. Немногочисленные мануфактурные рабочие превращаются в пролетариат — рабочих фабричных, становясь самой многочисленной категорией населения. Растет население городов, следом волей-неволей подтягивается инфраструктура: канализация, газ, электричество, транспорт. Книги, газеты, театры, бульварные романы, желтая пресса. Другой мир, другие возможности, другое общество — XIX век изменил всё.
Или почти все. В 1814 начинается Венский конгресс100 — удивительно архаичное мероприятие. Пораженные революционным нигилизмом французов, и ущемленные тем, что безродный выскочка Бонапарт неожиданно смог влиться в их ряды, европейские государи из древних родов собираются держать совет. Они, вернее их дипломаты, долго мусолят разные темы, выверяют формулировки и готовят объемные документы, но весь смысл мероприятия в том, чтобы создать механизм, закрепляющий «божественное право королей» и старый добрый миропорядок, основанный на абсолютной, или по крайней мере мало ограниченной монархии, сословной организации общества и поддержании баланса сил между сложившимися мировыми державами. Иными словами, самые влиятельные люди Европы тратят почти год на то, чтобы договориться, как именно они будут тормозить и подавлять социальный прогресс, причем не только в собственных странах, но и в окружающих.
Это странное мероприятие — Священный Союз насмерть перепуганных государей, все еще верящих в свою голубую кровь и божественные права — сразу не задалось. Британцы, без которых мировая политика того времени была немыслима, идею не поддержали. У их королей уже полтора века были основания сомневаться в своей исключительности101, и теперь они готовились передать реальную власть парламенту, пусть тоже не из крестьян набранному, но на божественность не претендующему. Французы, против ренессанса которых союз, собственно, и был придуман, довольно быстро охладели к Бурбонам и принялись за старое — революции, причем унимать их оказалось некому, поскольку договорившиеся государи мигом перессорились между собой. Но беда оказалась не в этом. На Венском конгрессе европейские державы заложили основы дипломатии на следующие двести лет, введя в обиход сомнительные обороты, существующие до сих пор: «сферы влияния», «национальные интересы», «политика сдерживания», и постулировав, что все эти расплывчатые абстракции стоят того, чтобы проливать за них кровь.
Зря они это сделали. Честное слово, зря.
Первыми влетели русские. Победа над непобедимым Наполеоном и освобождение Европы внушили российским императорам практически мессианские эмоции. И, если Александр102, которому доводилось быть битым под Аустерлицем103, сдаваться в Тильзите104 и терять Москву, сочетал злорадство с осторожностью, то брат Николай105, пролезший в самодержцы через заднюю дверь, искренне почитал себя «жандармом Европы», защитником мирового порядка и охранителем устоев. Россия, крупная, как сказали бы сейчас, региональная держава, стала претендовать на роль державы глобальной.
Сперва это никого особенно не волновало. Призывать русские войска разобраться с очередным мятежом стало даже своего рода модой: загребать жар чужими руками любили во все времена и при всех режимах. Но со времен Петра I у России был пунктик, особенно усилившийся при Екатерине и ставший навязчивой идеей ее внука Николая — «навалять» Турции, отобрать Константинополь и присоединить к «третьему Риму» территории Рима второго106. Пока Османская империя была сильна, о таких раскладах не приходилось и думать, но к середине XIX века некогда могучая страна-завоевательница превратилась в «больного человека Европы». И вариант «навалять и отобрать» приобрел вполне реальные очертания.
Эти амбиции, однако, никак не улыбались Англии, ведшей с Россией Большую игру за доминирование в Азии. Поэтому, стоило Николаю перейти от слов к делу, против него немедленно собралась представительная коалиция бывших союзников, и наглядно продемонстрировала, что бывает с экономически отсталой и политически архаичной страной, замахнувшейся на роль мирового гегемона. «Раздел сфер влияния» получился довольно эффективным, но породил у всех участников еще большую уверенность, что ради «сдерживания» и «осаживания» можно и даже нужно расчехлять пушки. Далее последовала череда войн между европейскими соседями, мало полезных стратегически, но именно поэтому еще более убеждавших элиты и общество, что маленькая война ничем не отличается от других политических инструментов.
Впрочем, к некоторым стратегическим подвижкам эти войны все-таки привели. В результате их на карте Европы появилась никогда ранее не существовавшая страна Италия107, а вместо старой Пруссии108 и ее мелких и, как правило, довольно несчастных соседей, образовалась та самая Германия, которая наведет столько шороху в следующем столетии. Столь же нелепая и асимметричная американо-мексиканская война109 округлила территорию США, незаметно превратив крупный осколок британских колоний в мощнейшую силу мирового масштаба. А череда Опиумных войн110 довела Китай до состояния наполовину оккупированного полудикого края где-то на краю Земли, лишенного всякого смысла и значения для всех, кроме ближайших соседей. То, что все эти войны велись сравнительно малыми силами на ограниченной территории в средневековом формате «армия против армии» в конечном счете подвело мир к устойчивому пониманию, что «так можно». И когда через сто лет после конгресса частные разборки государей внезапно превратились во всемирное побоище, это оказалось удивительным для всех сторон. Если Второй мировой хотели все, то Первой по большому счету никто не желал. Побряцать пару месяцев и разойтись, как бывало уже множество раз… наивная вера в возможность удержать в ладонях раскаленные угли стоила народам миллионов жизней, правителям и элитам — тронов, постов и титулов, а человечеству в целом — неожиданного и непредсказуемого изменения всего жизненного уклада.
