Жемчужина у моря

Константин Чубич, 2018

Все конечно же помнят Остапа Ибрагимовича Бендера, красавца мужчину, великого комбинатора, а по совместительству отменного жулика. В «Двенадцати стульях» он погибает от рук Кисы Воробьянинова, но потом чудесным образом появляется на улицах славного города Арбатова, чтобы продолжить свои приключения. Было бы жалко с ним попрощаться ровно на том месте, где заканчивается «Золотой теленок», – на берегу пограничной реки, правда, с советской стороны. И это обнадеживает. Уже давно нет Советского Союза, но последователей у Остапа Ибрагимовича предостаточно, совсем как детей у лейтенанта Шмидта. Сударкин Владимир Константинович, он же Вениамин Бортник- Коновалов, он же Жульдя-Бандя, который, заметим, является внучатым племянником великого комбинатора, – один из них. Есть у него и свой Шура Балаганов, которого теперь зовут Фунтик. Та еще парочка, а действие, как водится, начинается в Одессе, где острят даже на похоронах. Содержит нецензурную брань. Содержит нецензурную брань.

Глава 5. Очередное знакомство с симпатичной лоточницей рядом с гостиницей «Аркадия»

Он пролетал мимо административных зданий, магазинов, кафе, аптек, коих было так много, что создавалось впечатление, будто люди рождаются только для того, чтобы до самой смерти болеть. В тени каштанов, в сапожной мастерской, молодой курчавый армянин открыл свой крохотный, но чрезвычайно успешный бизнес.

Тут взгляд молодого человека остановился на привлекательной особе неподалёку от гостиницы «Аркадия», торгующей с лотка промтоварной всячиной. Приземлившись, он осмотрел место происшествия. Решил начать фундаментальное знакомство с достопримечательностями города именно отсюда.

Неприступно-целомудренный взор симпатичной лоточницы можно было бы оценить фразой, по словам очевидцев, организованной над вратами ада: «Оставь надежду всяк сюда входящий!»

— Но ничего — не в таких переплётах бывали! — подбодрил себя окрылённый сердцеед,

настроившись на интеллектуальное сражение, в котором противник в лице

привлекательной одесситки, без сомнения, был обречён на поражение.

Он подошёл, улыбнулся и стал смотреть преданно, как корова на хозяина, в изумрудные очи незнакомки, пронизывая насквозь, казалось бы, всю её, без остатка. Ясные очи извергали полное равнодушие, с которым нынче доктор осматривает глупого пациента, уповающего на магические свойства страхового медицинского полиса.

Безмолвная борьба взглядов продолжалась несколько секунд. Первой не выдержала противостояния лоточница:

— Что сказать хошь, аль попросить об чём?

— Сволочь красная…

Молоденькая симпатичная аборигенка удивлённо захлопала ресницами, искренне поражаясь тому, что пришелец с документальной точностью завершил фразу из исторического фильма о классовом противоборстве большевиков и белогвардейцев.

— А ты не одессит, — не сомневаясь в этом нисколько, с лёгким оттенком пренебрежения удивила своей проницательностью незнакомка.

— С прискорбием вынужден признать обвинение. Я из Соединённых Штатов… Армении, проездом в Самарканд. Одесса, как это ни печально, — пришелец выгнул губы, сдвинул брови, слегка наклонив голову, отчего печаль получилась какая-то не очень печальная, — до нынешнего времени не имела удовольствия купаться в лучах моей гениальности.

— Та боже ж мой, — согласилась лоточница, искренне в этом сомневаясь. — А ты скромен не по годам.

— Если бы моя бедная мама обладала этими качествами, то я искренне сомневаюсь в том, что ваша кроткая натура, — незнакомец обвёл профиль лоточницы похотливым вопиющим взглядом, более пристальное внимание останавливая на интимных местах, — смогла бы услаждаться столь совершенными атлетическими формами.

— Мама дорогая! И этот напичканный анаболиками бубль-гум претендует на совершенные формы?!

— А гора интеллекта?! — молодой человек указал в верхнюю часть тела, в коей находилось его хранилище. — А мощнейший темперамент?! — он отряхнул с гульфика пыль, явно намекая, что темперамент скрывается за ширинкой брюк. — К тому же я ещё немножко… философ. Он стыдливо уронил глаза, будто он немножко педераст.

— Ты брать что-нибудь будешь, философ?

Покупателю польстило, что в нём уже признали мыслителя, к тому же он в этом никогда не сомневался, но поскольку покупать ничего не собирался, по причине

отсутствия денег, то ему ничего не оставалось, как, собственно, философствовать.

— Вопрос, конечно, интересный, — слукавил он, не находя в нём ничего интересного. — А что у вас, извиняюсь, есть?

Лоточница улыбнулась, игриво сверкая зелёными глазками:

— Вопрос, конечно, интересный. А что вам нужно?

— Шампунь… яичный.

— Остался только для головы, — растянув губы, ловко отпарировала та, постукивая мякушкой указующего перста по подбородку.

— А трусы, трусы у вас есть?

— У меня? — беззастенчиво-удивлённо вопрошала промтоварная королева. — Конечно, есть.

— А мужские? — покупатель победоносно воззрился в её малахитовые глазки, готовый сиюсекундно контратаковать.

— Я мужскими не пользуюсь.

— А я пользуюсь, — честно признался покупатель, в чём не было ни малейшего сомнения.

— Выбирайте, — продавщица, ухмыляясь, переместила взор на левый край лотка, на котором покоилось несколько стопок разноцветных пролетарских трусов с объединяющим названием «Семейные».

— Это не трусы. Это парашюты для тех, кому за пятьдесят, — молодой человек брезгливо сморщился. — Мечта десантника. Если не раскрылся запасной парашют… — он хихикнул, вспомнив, что в детстве, отрочестве и юности пользовался исключительно «мечтой десантника». — А крем для кожи с омолаживающим эффектом?

— Пожалуйста, прекрасный крем для кожи, — женщина протянула тюбик с кремом. — Три рубля сорок восемь копеек, — вынесла она смертельный приговор, поскольку молодой философ, как и все мыслители, был богат лишь интеллектуально.

В наличии остались только неконвертируемые медяки, и возникла угроза предстать перед очаровательной одесситочкой несостоятельным. Молодой повеса остался бездвижен, как памятник, в безнадёжной попытке найти оправдание своей бедности.

Немного сконфузившись, как комсомолка пред тем, как впервые отдаться соратнику по партии, принял тюбик с кремом, читая: «Крем омолаживающий с прополисом». Повод отказаться был более чем убедительный:

— А у меня на прополис с детства аллергия.

Дабы перевести тему, он изъял с лотка рулон входящей в моду туалетной бумаги, пришедшей на смену газетам и календарикам с 365 страничками, которые были более удобны тем, что, кроме своего основного назначения, являлись ещё и источником информации.

— Никак не могу понять, почему два одинаковых рулона с двойной разницей в цене?

— Потому что розовая — лучшего качества, трёхслойная, более нежная, для лиц с изысканным вкусом.

— Относительно лиц посмею с вами не согласиться, — не без основания возразил покупатель, разумея, что туалетная бумага предназначена для иных частей тела.

— Ну, это и дураку понятно, что не для лиц, — загадочно улыбаясь, выказала несогласие с собственными выводами лоточница.

Дабы ещё дальше увести от малейшей возможности покуситься на оставшиеся неполные три рубля, молодой человек снова вперился в изумрудные глаза незнакомки:

— А как зовут это прекрасное неземное создание?

— Виолетта, — протягивая «лапку», представилась польщённая столь оригинальным комплиментом молодая женщина.

— Виолетта, Виолетта, я люблю тебя за это, — принимая хрупкую, с тонкими музыкальными пальчиками конечность, обернул в поэтическую форму обыкновенное женское имя любвеобильный покупатель, представляясь: — Бортник-Коновалов.

— Бортник-Коновалов?! Оригинально.

— Именно-с. Бортник — моя девичья фамилия. А зовут Вениамин. В детстве меня звали Жульдя-Бандя, — молодой паяц соврал относительно детства, поскольку так звали его и поныне.

— Жульдя-Бандя?! Это за что ж такие почести? — лоточница, улыбаясь, сверкнула игривыми глазками. Медного цвета пышные длинные волосы ниспадали на хрупкие плечи. Она была смугла — то ли от южного солнца, то ли от принадлежности родителей к грузинам или абхазцам.

— В детстве я не отличался скромностью…

— Это качество тебе удалось успешно сохранить, как тебя там — Жундя-Бальдя?! — лоточница хихикнула, сознавая, что несколько подысказила имя своего нового знакомого.

— Жульдя-Бандя, — поправил тот, нисколько не огорчившись по этому поводу. Молодой человек взял в руки гипсового шимпанзе с прорезью в темечке.

— Оригинальная копилочка, — он хитро улыбнулся, что предполагало рождение

глубокой мысли. — Задумывалась ли ты когда-нибудь над тем, почему любимым занятием человека является наблюдение за обезьянами?

Виолетте это никогда не приходило в голову, но во время своего последнего посещения зоопарка, в Киеве, они с подругой около полутора часов провели у вольера с потешными беспокойными макаками. Лоточница, пожав плечиками, озорными глазками окинула своего нового знакомого:

— Никак не возьму в толк, чем может заниматься столь незаурядная личность, если исключить философские начинания? — она вопросительно скруглила тонкие линии бровей, не сомневаясь нисколько в том, что ответ будет туманный и завуалированно-витиеватый.

Молодой человек, дабы не разрушать этих самых сомнений, начал именно с того, что пыталась исключить медноволосая работница прилавка.

— Исключить из меня философские начинания — это всё равно, что разлучить сиамских близнецов. Философ — это эгоистичный индивидуалист. Каждый, с целью выделиться среди серой невзрачной массы, пытается нарядить свои изречения, как рождественскую ёлку, не всегда понимая того, что обывателю понятны эта лживая спесь и самовоспевание.

— Чем ты сейчас и занимаешься, — нечаянно подметила собеседница.

— Виолетта, я тебе как брату скажу: я тружусь на ниве философского абстракционизма! — философ-абстракционист натрудил лицо мудростью, чтобы отвергнуть малейшие подозрения в обратном.

— Что-то я раньше о таком течении в философии не слышала, — удивилась Виолетта, закончившая три курса филологического факультета Киевского государственного университета.

— Ничего удивительного, — успокоил мыслитель. — Я стою у истоков этого нового течения в философии — философского абстракционизма.

— Пионер?

— Если не сказать больше — октябрёнок.

— Вам при жизни памятник воздвигнут рукотворный, — проникнувшись уважением к, несомненно, выдающейся личности, перешла на «вы» лоточница, уточнив и его месторасположение, — на Дерибасовской.

— Я согласен и на площади Ленина.

— Рядом с Лениным?!

— Вместо Ленина.

— Ну, ты хам!

— Что в переводе с английского на языки народов Латинской Армении означает — вред, вредить, — не растерялся герой-любовник, нахально остановив взгляд на разрезе халата работницы прилавка, который не был вульгарным, но и чрезмерно скромным его назвать было бы невежливо.

— И что ты там увидел для своей философской абстракции? — организовав на лице улыбку, полюбопытствовала Виолетта, съедаемая лёгкой степенью сомнениями.

— Я увидел там то, что увидел друг моего несостоявшегося детства Альберт Рацимор у подруги своего состоявшегося детства Серафимы Мирзу. Трудное детство — деревянные игрушки, — пояснил Жульдя-Бандя, встретив сочувственный относительно несостоявшегося детства взгляд лоточницы. — Несчастный и по сей день носит почётное звание отца-героина. Бедняга истлел, выращивая себе подобных. У него развился обширный склероз, а склероз, как известно, вылечить нельзя…

— Зато о нём можно забыть, — Виолетта хихикнула, довольная собственным заключением.

— В этом его преимущество перед диареей, — выдвинул железный аргумент собеседник.

Лоточница засмеялась, сотрясая хрупкими плечиками.

Молодой человек, представившийся столь странным именем — Жульдя-Бандя, дождавшись, когда эмоции его новой знакомой несколько поутихнут, поведал о дальнейшей судьбе друга своего так и не случившегося детства — Альберта Рацимора.

— Сейчас бедный Альберт в казённом доме воспитывает кукол и ловит рыбу ивовым прутом… в… — он замешкался в поисках оригинального места, — в унитазе.

— И много налавливает? — с трудом подавляя смех, поинтересовалась Виолетта, играя игривой зеленью глаз.

— Не признаётся.

— Не хо… не хо… — смех душил её, мешая говорить. — Не хочет вы-выдавать рыбные места?!

— Не может. Он о них забывает. Что-то с памятью моей стало… — прозвучал мягкий мелодичный, без признаков фальши тенор ухажёра.

— О боже, боже, неужель, — дама артистично сложила на груди руки, — Карузо сладостная трель! А может, ты сошедший с небес Марио Ланца?!

Обвиняемый кивнул, не исключая такого момента.

— Да нет же! Передо мною восходящая оперная звезда — Дмитрий Хворостовский! Какая удача!

Абстракционист улыбался, наслаждаясь своей популярностью у одной из представительниц нежной половины человечества.