Как разозлить дракона

Крессида Коуэлл, 2008

Викинги – большие любители занятий спортом на свежем воздухе. Например, соревнований по плаванию в ледяной воде. И вот Иккинг Кровожадный Карасик III с друзьями и ручными драконами мерзнут на берегу перед Традиционным Викингским Заплывом и еще не знают, что купание затянется о-о-очень надолго и что исход состязания решит судьбу всех Лохматых Хулиганов и Бой-баб.

2. Пусть победит жирнейший (и не самый тупой)!

Отец и дед Иккинга подошли к мальчикам пожелать им удачи.

Иккингов папа, Стоик Обширный, Вождь Племени Лохматых Хулиганов, Да Трепещет Всякий, Кто Услышит Его Имя, Кх, Гм, был скроен по традиционной викингской мерке: два с лишним метра ростом, пузо как боевой корабль, брови полощутся на ветру, словно пара больших хомяков в колесе. Он был настроен ужасно добродушно и радовался прекрасному весеннему деньку.

— Сказочный день для Заплыва! — весело проревел он.

— Не уверен, что соглашусь с тобой, — прохрипел Старый Сморчок, Иккингов дедушка и один из судей состязания.

Бури архипелага за девяносто лет согнули его древнюю спину в рог и прочертили множество морщин на лице. Длинная спутанная белая борода волочилась за ним по песку, собирая ракушки и водоросли.

Старый Сморчок пытался убедить Стоика отказаться от участия в Заплыве.

— Я заглядывал в будущее, и Знамения нехорошие, — шамкал старик.

— ЧУШЬ! — кипятился Стоик Обширный. — Твои прорицания никогда не сбываются, Старый Сморчок, это все знают. А значит, я точно выиграю Заплыв. — От скромности Стоик никогда не страдал. — Но, Иккинг, мне бы хотелось, чтобы ТЫ обошел Сморкалу Мордоворота и все такое…

Сморкала Мордоворот приходился Иккингу двоюродным братом. На добрых три головы выше Иккинга, невероятно мускулистый и крепкий, он превосходил Кровожадного Карасика практически во всем. Нечего было и думать одолеть его в Заплыве.

Вот только Стоик часто не замечал подобных тонкостей.

Он ласково толкнул Иккинга в плечо.

— Я ЗНАЮ, ты можешь, сынок! — сказал он с воодушевлением. — Может, ты и невысок, зато жилист! А ноги у тебя, может, и тонковаты, но в этих узловатых коленках скрыт боевой дух многих поколений Кровожадных Карасиков! Ты, главное, парень, — сказал Стоик, беря Иккинга за плечи и заглядывая ему в глаза, — одно помни. Повторяй за мной: ШЕВЕЛИ НОГАМИ!

— Шевели ногами, — медленно повторил Иккинг.

— ГРОМЧЕ! — грянул Стоик, ударяя кулаком по воздуху.

— ШЕВЕЛИ НОГАМИ! — выкрикнул Иккинг и тоже пронзил воздух кулаком.

— Вот это дух! — сказал Стоик. — Я знаю, что смогу гордиться тобой, так что не разочаруй меня, ну! — И он зашагал прочь, сияя, как начищенный шлем.

Старый Сморчок и Иккинг дружно вздохнули, глядя вслед торопливо удаляющемуся Стоику.

— Он славный парень, тут не поспоришь, — прохрипел Старый Сморчок, — но НИКОГДА никого не слушает.

— Не слушает, — печально согласился Иккинг. — Мне нечего и надеяться победить Сморкалу.

Старый Сморчок уставился на внука своими яркими, острыми, как раковина моллюска-брадобрея, глазами.

— Посмотрим, — сказал старик. — А теперь вот что очень важно, Иккинг. Тикалка при тебе?

— Да, — удивился Иккинг.

Тикалкой они называли одну странную круглую штуковину. Передняя часть ее была твердая и прозрачная, как лед. Под ней помещались рунические цифры, расставленные по нескольким кругам, и штук семь, если не больше, разноцветных стрелок.

Иккинг открыл множество способов применения тикалки. Одна стрелка, похоже, показывала время. Другая всегда смотрела на север, что крайне полезно, если заблудился. А поскольку в день Заплыва погода была весьма переменчива и того и гляди грозил подуть сильный восточный ветер, способный сдуть его с курса, Иккинг решил, что тикалка может пригодиться. Хорошо, что она была водонепроницаемая.

Иккинг только беспокоился, как бы ее не потерять, поэтому привязал устройство к запястью длинной веревкой и засунул в карман безрукавки.

— Отлично! — сказал Старый Сморчок. — Дай-ка ее мне на минутку…

Иккинг вынул тикалку из кармана. Старый Сморчок открыл ее заднюю крышку и начал возиться с мелкими кнопочками внутри.

— Вот, Иккинг, — сказал он наконец, — нет времени объяснять, но ты должен вернуться на этот пляж не позже чем через ТРИ МЕСЯЦА, ПЯТЬ ДНЕЙ И ШЕСТЬ ЧАСОВ, ты меня понял?

— ТРИ МЕСЯЦА, ПЯТЬ ДНЕЙ И ШЕСТЬ ЧАСОВ? — ахнул Иккинг. — О чем ты говоришь? Да я больше четверти часа не продержусь!

— Я выставил тебе будильник, — сказал Старый Сморчок, убирая тикалку обратно Иккингу в карман. — Когда у тебя останется меньше шести часов, она начнет тикать громче. А если будильник сработает, что ж, тогда ты поймешь, что опоздал… НЕ ОПАЗДЫВАЙ на этот раз, Иккинг, ладно? Я рассчитываю на тебя, мальчик…

И Старый Сморчок поспешил к Судейскому Столу, а Иккинг остался стоять с открытым ртом, вытаращившись ему вслед.

— Совсем спятил, — пробурчал он.

Все участники состязания столпились на стартовой линии, нарисованной на песке в двадцати двух метрах от моря, и болтали друг с другом.

Большегрудая Берта, предводительница Бой-баб, размазывала по рукам жир толстокрыла, а ее гигантские буфера весело и бодро хлопали на ветру. Казалось, они готовы в любую секунду унести ее в небо, словно пара надутых горячим воздухом шаров.

Зычный бас Берты, похожий на рев туманного горна, был слышен за несколько островов от нее. Все в радиусе двух миль могли слышать, что ОНА — Берта Непотопляемая, Чемпионка Архипелага по Заплывам, так что остальные могут отправляться домой прямо сейчас.

Тем временем присутствующие Душегубы задумчиво передавали из рук в руки мечи, топоры, копья и молоты. Иккингу они чем-то напомнили стадо волосатых каннибалов, дожидающихся ужина. От этой мысли ему сделалось неуютно.

Обжора Душегуб, вождь племени Душегубов, стоял, зловеще поигрывая мускулами. Даже на таком резком ветру он смердел, как трехнедельный труп тюленя. Вонючий двухметровый гигант с гадкими черно-синими татуировками в виде черепов на лице.

Одной из самых жутких черт Обжоры было то, что он не говорил. Никто не знал почему. Одни утверждали, будто он потерял язык, сражаясь врукопашную со штормовым драконом. Другие судачили, что это последствия страшной простуды в раннем детстве. Как бы там ни было, никто и никогда не слышал от Обжоры иных звуков, кроме глухого ворчания. За него говорил Проглот, его правая рука и пренеприятнейший тип, смахивающий на мелкий гнусный прыщ.

Судей было трое, одним из них был Иккингов дедушка, Старый Сморчок: он должен был следить за временем Заплыва.

Главный Судья, печальный, невероятно морщинистый маленький Шандарахайк, прокашлялся и объявил высоким дрожащим голосом:

— Слушайте, викинги племен архипелага! Последний ступивший вновь на этот пляж после того, как я подую в эту трубу, будет объявлен Последним Вернувшимся. Он должен быть в состоянии, согласно древнему обычаю, Поклясться, что «не искал помощи ни на Плоту, ни на Борту». И в награду за победу в этом состязании он сможет потребовать у вождей двух других участвующих племен выполнить ОДНО его желание. Клянетесь ли вы, вожди, что признаете это право победителя?

— Клянемся, — гаркнули Берта и Стоик.

Обжора Душегуб утвердительно рыкнул.

Камикадза, крохотная белобрысая и косматая дочка Большегрудой Берты, подбежала пожелать Иккингу удачи. Одна из лучших Воровок на архипелаге, Камикадза не боялась ничего и никого.

— Славный денек для купания, а? — весело окликнула она. — Жду не дождусь, когда можно будет в воду.

Вокруг Камикадзиных ног вился красивый капризавр по имени Буримуха. Капризавры, как ясно из названия, меняют цвет в зависимости от настроения. А эта капризавриха еще и умела говорить на древненорвежском, то есть на языке викингов.

— Привет, Беззубик, — пропела Буримуха, хлопая длинными красивыми ресницами.

Беззубик сделался ярко-красным.

Он неровно дышал к Буримухе и потому немедленно начал выпендриваться: крутить в воздухе сальто и выдувать сложные дымные кольца. В итоге дым попал ему не в то горло, и дракончик надолго закашлялся.

Пока они стояли, Сморкала подкрался к ним сзади и сдернул Плевакин плащ с плеч бедного Рыбьенога, выставив нарукавники на всеобщее обозрение.

— У-упс! — ухмыльнулся Сморкала. — Какой я неловкий!

— ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! — взревела толпа, указывая на Рыбьенога и подпрыгивая от радости. — ХУЛИГАН В НАРУКАВНИКАХ! ВОТ УМОРА! ПОПЛАВКИ НАЦЕПИЛ!

— Никакие это не поплавки! — крикнул Иккинг, отчаянно пытаясь спасти положение. — Это ОРУЖИЕ! Надувные наплечные доспехи! Очень необычные и опасные!

Стоик Обширный побагровел и раздулся от гнева и раздражения. Этот смешной рыбьеногий мальчишка позорил племя Хулиганов!

— Это там не твой СЫН, Стоик, стоит рядом с мелким неудачником? — ухмыльнулся Проглот.

Иккинг и сам выглядел нелепо до ужаса. С ног до головы облепленный песком, он больше всего смахивал на мелкого тощего карася в панировке — хоть сейчас на сковородку.

Стоик изо всех сил гнал от себя мысль: «Почему Иккингу всегда надо выставить себя на посмешище? Почему он не может дружить с кем-нибудь подобающе буйным и нормальным? И почему он с ног до головы в песке?»

Наконец мысль отступила, и он, храня верность семье, громко крикнул:

— Мой сын прав! Этот странный мелкий воин одет в самую последнюю надувную защиту!

Но Стоика переорала толпа, скандировавшая:

— ХУ-ЛИ-ГА-НЫ В ПО-ПЛАВ-КАХ! ХУ-ЛИ-ГА-НЫ В ПО-ПЛАВ-КАХ!

И тут, к неимоверному облегчению Стоика, протрубил рог — ТУРУ-РУ-РУ-У-УМ-М-М! — объявив начало гонки, и воины-викинги позабыли дразнить Хулиганов. Толпа обезумела, когда участники Заплыва ломанулись в воду, словно стадо бизонов: косы реяли, животы колыхались на ледяном ветру.

— ВПЕРЕД, БОЙ-БАБЫ, ВПЕРЕД!

— ДАВАЙ, ДУШЕГУБЫ!

— УРА ХУЛИГАНАМ!

Сморкала быстро пробежал по мелководью, поигрывая мышцами и махая толпе, а затем изящно погрузился воду и поплыл прочь ужасно мощным кролем.

Стоик, изо всех сил сдерживая разочарование, подошел к сыну и сурово отчитал его:

— Иккинг, ты — будущий воин, а сейчас — НЕПОДХОДЯЩИЙ момент, чтобы поиграть в песочек.

— Да не играл я! — возразил Иккинг. — Я покрыт песком, потому что… потому что…

Но Стоик уже величественно удалился.

— Медуза-подопри-пузо! — выругался Рыбьеног, завертевшись на месте. — Я вообще НИЧЕГО теперь не вижу!

Жир толстокрыла залепил ему очки, и видно сквозь них было как сквозь плотный желто-зеленый туман. Бедный Рыбьеног заковылял куда глаза глядели — ровно в ПРОТИВОПОЛОЖНОМ от океана направлении.

— Эй, постой, — улыбнулась Камикадза, — разве море не в другую сторону?

— Рыбьеног! — встревоженно зашипел Иккинг. — Ты не туда идешь!

Толпа разделилась между подбадриванием воинов и смехом при виде единственных троих, кто еще не стартовал, а именно Иккинга, Рыбьенога и Камикадзы.

Рыбьеног в панике припустил прочь от берега еще быстрее, выставив руки перед собой, и причитал:

— Я ничего не вижу, я ничего не вижу!

А Иккинг и Камикадза бежали за ним, выкрикивая:

— Не туда, Рыбьеног, не туда!

— ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! — угорала толпа зрителей, расступаясь и пропуская бедного слепого Рыбьенога, чтоб и дальше ковылял по пляжу.

Наконец бедняга споткнулся о брошенные кем-то штаны, тут Иккингу удалось его нагнать и с помощью Камикадзы развернуть в сторону океана.

От всей этой истории Кровожадному Карасику было так стыдно, что он вошел в обжигающе-ледяную воду, где аж дыхание перехватывало от холода, почти с облегчением.

Сгорая от стыда, он не заметил, что случилось с его отцом и Большегрудой Бертой.

А случилось вот что. Стоик Обширный, Большегрудая Берта и Обжора Душегуб неторопливо входили в полосу прибоя. Все трое не сомневались в победе. Стоик позабыл о своем разочаровании в сыне, поскольку припомнил кое-что забавное.

— Вот что я скажу тебе, Берта, — прошептал он, дружески ткнув Бой-бабу в плечо, — давай договоримся, кто бы из нас ни выиграл, проучить Обжору. Загадаем ему такое желание: пусть пройдет на веслах через Угрюмое море в ванне с подштанниками на голове!

Большегрудая Берта ржала, пока слезы не потекли по ее волосатым щекам.

— В кои-то веки, Стоик, старый ты боров, — прогремела она, — тебя посетила хорошая идея! План, значит, такой…

Они как раз входили в воду, когда Обжора что-то хрюкнул своему помощнику. В глазах Проглота вспыхнул недобрый огонек, но он в изысканных выражениях перевел:

— Обжора невольно заметил, что вы используете старомодный ЖИР ТОЛСТОКРЫЛА — он держит холод и вполовину не так хорошо, как масло темно-претемно-лилового мясоклыка, которым намазан Обжора… Стоит нанести его на кожу, в жизни не замерзнешь. Держится до следующей зимы.

— Клянусь обрезками Торовых ногтей! — воскликнула Берта, окинув разочарованным взглядом свои лоснящиеся от зеленого жира телеса. — Я-то думала, у меня последний писк моды!

Стоик с восхищением и завистью таращился на сияющую лиловую грудь Обжоры. Обжоре было так тепло под слоем масла темно-претемно-лилового мясоклыка, что от его татуированной груди поднимался легкий парок и уносился ветром.

— Обжора хочет честной борьбы, — угодливо улыбнулся Проглот. — Почему бы вам не попробовать эту мазь, чтобы уравнять шансы? Мы оставили горшок как раз позади вас, у кромки воды… Нам он больше не нужен, поскольку достаточно всего одного слоя…

— Ну, это невероятно любезно с твоей стороны, Обжора! — просиял Стоик. — Но погоди, как мы вернемся? Гонка ведь уже началась.

Проглот небрежно отмахнулся от этой мысли.

— Да нет… — весело заверил он вождей. — Нет, считается, что вы еще не начали Заплыв, если вы не плывете… Вы разве не знали?

Стоик и Большегрудая Берта сказали: «Ах да, конечно!» — и с умным видом закивали, как будто на самом деле всю дорогу знали о таком правиле. Они повернули назад и побрели к берегу за черным горшочком с маслом мясоклыка, стоявшим всего в паре шагов от кромки воды…

— Ну и жулик этот Обжора! — Стоик неодобрительно поцокал языком. — Вот уж действительно честная борьба! Глянь! Тут практически ничего не осталось.

Действительно, крохотной лиловой капли на самом донышке едва хватило бы намазать Стоику большой палец на ноге.

Но Обжора сжульничал не только в этом.

Стоик поднял глаза и обнаружил вокруг ахающую от изумления и разочарования толпу. Хулиганы в смятении рвали на себе бороды. А прямо перед Стоиком и Большегрудой Бертой стоял Главный Судья, с видом еще более подавленным, нежели обычно, с очками на кончике носа.

— Мои соболезнования, — произнес Главный Судья, мрачно царапая их имена на пергаменте перед ним. — Вы — Первые Вернувшиеся. Ноздря в ноздрю. Как пишется «Берта»?

Стоик рассмеялся и погладил Главного Судью по голове.

— Да нет! Нет, мой добрый Шандарашка, думаю, ты подзабыл Правила. Заплыв начинается, только когда поплывешь…

— Разумеется, я помню правила, — спокойно ответил Судья. — Я Судья. Вышел из воды — вышел из Заплыва.

— Но… но… но… мы ведь уже возвращаемся обратно в воду! — От ужаса Большегрудая Берта начала заикаться.

— Нет, не возвращаетесь, — сказал Главный Судья. — Мое решение окончательно.

Казалось, Берта со Стоиком сейчас взорвутся.

— Старый Сморчок! — задохнулся Стоик. — Скажи ему! Мы же не можем ПРОИГРАТЬ Заплыв!

Старый Сморчок обозрел двадцать стоявших перед ним песочных часов.

— Боюсь, вы таки проиграли, — печально отозвался он. — И ровно за три минуты двадцать две секунды. Новый рекорд состязаний.

— Но я чемпионка архипелага по плаванию! — вскричала Большегрудая Берта, вскидывая в воздух здоровенный кулак. — Берта Непотопляемая!

— И ОБЖОРА ДУШЕГУБ СКАЗАЛ, ЧТО ВСЕ БУДЕТ В ПОРЯДКЕ! — крикнул Стоик.

И как только он произнес эти слова, до Стоика и Берты наконец дошло (увы, они были не самыми смышлеными вождями на архипелаге), что их провели.

Две минуты назад Берта и Стоик трусили по песку, все такие гордые и надутые, словно пара толстых петухов, такие уверенные в победе…

И вот они уже сдулись, будто пара больших и красивых воздушных шариков, из которых выпустили воздух. Бертины буфера поникли, великолепные бицепсы Стоика опали.

— Вот ведь гнилая, низкая, коварная душегубская вонючка! — процедил Стоик сквозь стиснутые зубы. — Взял и обманом выставил нас проигравшими в Заплыве!