Ревность 2

Кристина Французова, 2023

2-ой заключительный том.Семейные ценности – вот что отстаивала Мирослава, когда любимый муж превратился в тирана. Она сбежала в ночь, в никуда, чтобы спасти собственную жизнь и остатки самоуважения. Не имея денег, жилья, работы, в руках один чемодан и диплом экономиста. Когда тебе 27, сложно начинать с нуля. Но судьбу не интересуют наши планы.Любовь обернулась разочарованием. Надежды испарились. Мечты остались в доме, из которого сбежала.Мирослава решительно/безрассудно перевернёт свою жизнь, но что ей это принесёт…Старые знакомые + новые роли = кто получит итоговый приз…ХЭ для героини есть (не путать с ХЭ для читателя).

Глава 29

— Доброе утро, Влада. Как вчера съездила?

— Здравствуйте, Мира Андреевна. Съездила неудачно.

После её слов я расстроилась. Поиск замены преподавателя означал новые трудности. Специалисты, желающие работать за невысокую зарплату, на дорогах не валялись.

— Но её соседка — болтливая бабулька — мне всё рассказала.

Та-ак, а вот с этого места хотелось поподробнее.

— В общем, наша горемычная художница с утра по раньше куда-то сильно торопилась, что неудачно сверзилась со ступеней подъездного крыльца и умудрилась сломать ногу аж в двух местах. Соседи вызвали скорую. Она от боли потеряла сознание. Операция, гипс и теперь Ирина обездвижена на несколько месяцев. Вот так.

— Печально. Надо отправить к ней водителя с апельсинами и что ещё возят в таких случаях.

— Я, как знала, что вы так скажете, поэтому отправила водителя в супермаркет за покупками. И написала адрес больницы и фамилию больной, чтобы завёз.

— Молодец Влада. А что за папка чёрная у меня на столе?

— Не знаю. Я утром, когда заметила её, подумала, что это должно быть ваше личное. У нас таких отродясь не было.

Действительно, я, как никто, знала, что дорогие папки мы не закупали, экономя на всём, что напрямую не касалось детей. И тратиться на дорогие канцелярские товары я бы точно не позволила. Но незнакомая папка ко мне лично также не имела отношения. Чёрная, кожаная, с замком-молнией она скорее мужская. И повертев её в руках я догадалась о возможной принадлежности. Логотип «Города» — бизнес-центра — красовался в правом нижнем углу.

— Кстати, ты не помнишь, у нас остались резюме после собеседования с художниками?

— Конечно. У кадровиков должны быть подшиты.

— Отлично. В первую очередь давай просмотрим тех, кто приходил, но по каким-то причинам не подошёл, а затем тех, с кем не беседовали.

— Сделаю, Мира Андреевна.

— Когда ты перестанешь мне выкать, Влада, — уже много раз я просила помощницу перейти на менее формальное общение.

— Не могу, Мира Андреевна, — она даже усмехнулась, — мамино воспитание не позволяет.

— А мама у нас кто?

— Учительница.

— Тогда согласна. Иначе отшлёпает и в угол поставит.

Мы рассмеялись вместе, а я заметила, что мои руки сами собой открыли чужую папку, а глаза уже вовсю лихорадочно скакали по буквам на документах. «Ох Мира, бедовая твоя голова». Мне повезло, что моя мама не учительница. Или же за чтение чужих документов стояла бы в углу на коленях… и на гречке.

Но, как ни странно, совесть молчала, потому что вовсю потирало руки любопытство. Пётр до сих пор представлялся мне загадкой. Он словно некий серый кардинал, который всегда в тени. Но при этом искусно дёргал за нужные ниточки, управляя так или иначе заметными фигурами нашего города. Я нисколько не удивлюсь, если мэр в первых рядах марионеток. Но также нисколько не удивлюсь если узнаю о возможном конфликте между Бывшим и Загородневым. Подольский тем и отличался ото всех, что никогда ни под кого не прогибался. Он предпочитал потерять заказ, чем заставить себя унижаться. Возможно, за это качество Пётр относился к нему нетерпимо. Хотя я могла ошибаться ведь ни тот, ни другой не делились со мной подробностями их взаимоотношений. Но прямо сейчас эти самые подробности лежали передо мной на рабочем столе и жгли мне руки. Да так сильно, что из порядочной в общем-то женщины, превратили меня в полную невежу.

Я неторопливо перебирала листы бумаг, не вчитываясь, а наслаждаясь самим моментом, что некие секреты таинственного Петра Аркадьевича у меня в руках. И чтобы хоть немного приструнить себя, сделала звонок.

— Так быстро соскучилась? Я польщён. Отправлю водителя прямо сейчас.

Я громко расхохоталась, запрокидывая голову: — Ты не исправим.

— Рад угодить.

— У меня на столе чёрная кожаная папка с логотипом «Города». Не знаешь чья?

— Догадываюсь.

— Тогда присылай водителя.

— А ты прилагаешься к папке? Хотя постой, я только что вспомнил, в ней очень важные бумаги, которые никак нельзя оставить без сопровождения.

— Твой водитель вполне справится с ролью охранника важных документов. А с тобой мы встретимся вечером, ждать осталось не долго, — я наконец додумалась приглушить голос, флиртовать на глазах у Влады неудобно.

— Ты хоть представляешь, насколько это сложно?

— Нет. У меня нет такой проблемы, — издевалась я нарочно, и улыбка не сходила с моего лица.

— Жестокая.

— Ненасытный.

— Это называется темпераментный, Мира.

— Это называется прожорливый, — я сбавила громкость почти до шёпота.

— Чем сильнее я голоден, тем больше ты наполнена.

— Так, на этом пора остановиться, — его пошлости воскресили в памяти картинки сегодняшнего утра, затем вчерашнего вечера, и вдогонку послали воспоминания с рабочим столом…. Последние вынудили прикрыть веки и переждать пульсацию внизу живота. — Пётр Аркадьевич, — я зашипела недовольно и разочарованно, сетуя на обстоятельства и свою гиперответственность, — ты мешаешь мне работать.

Из телефонной трубки донёсся радостный мужской смех: — Мира, помилуй, это же ты мне звонишь! — наступил его черёд издеваться надо мной.

— Ты присылаешь водителя или нет?

— Раз ты отказалась…

Пауза давала возможность передумать, но я не поддалась, и скорей всего зря: — Мы расстались меньше часа назад! Работать, работать и ещё раз работать.

— Тогда привезёшь вечером и себя, и документы.

— Домой, — снова дала понять, что офисных развлечений сегодня не предвидится.

Наигранный вздох от Петра и: — Как скажешь, дорогая. Видишь? Я согласен на все твои условия.

— Павлин.

— Мирушка, я петухом готов кукарекать, если тебя это развеселит.

— Я кладу трубку или дурацкий разговор не закончится до вечера.

— Э-эх, не надо было подписывать твоё увольнение. Трудилась бы до сих пор на меня, занималась мной круглосуточно дома и на работе. Я — идиот профукал уникальную возможность.

— Ты через месяц меня бы уволил и перекрестился, чтобы точно не вернулась.

— Не дождёшься… Извини, Мира, ко мне пришли, придётся закругляться.

— Приятно слышать, хоть что-то способно вернуть тебя к работе. Пока.

Но я не успела разъединить вызов и услышала: — Если бы ты знала, как сильно заблуждаешься, девочка…

Я не догадалась о тайном смысле фразы. Но успела изучить одну из Петиных особенностей: он говорил ровно столько, сколько хотел, чтобы я знала.

Отложив телефон, я аккуратно собирала бумаги в стопку, когда выхваченный абзац, вернее промелькнувшая знакомая фамилия, заставили нахмуриться. А вскоре я читала документ с самого начала, продираясь сквозь юридические дебри в глубину смысла. Но даже после пятого прочтения он ускользал.

— Мира Андреевна… — чей-то голос раздавался сквозь трубу и улетал в никуда.

— Мира, с тобой всё хорошо? — Влада стояла рядом и держала меня за плечо.

Я огляделась вокруг, тряхнула головой: — Всё в порядке. Н-неважно себя чувствую.

Голова кружилась, сосредоточиться не получалось. Или кружили мысли.

— Ты переутомилась. Пётр Аркадьевич прав, ты слишком много работаешь.

Влада не заметила, что перешла на ты.

— Да, возможно… Скажи, у нас есть сегодня срочные дела?

— Только договориться с Юрием Борисовичем — художником — о временном замещении Ирины. Я всё сделаю, а ты…

Я моментально ухватилась за предложенный вариант: — Так и сделаем, Влада. Уверена, с этим проблем не возникнет. Если ты не против, то сегодня я возьму выходной.

Через минуту я с папкой Петра под мышкой, сумочкой на плече выскочила из Центра, чтобы с первой попуткой уехать домой. К себе домой. Мне нужны тишина, отсутствие людей и безопасное место.

Дома я вытащила все документы и разложила их на кухонном столе. Отметила краем сознания, что придётся отдраить стол с антибактериальным средством, чтобы избавиться от грязи, и я не микробы имела в виду.

Нет, на трезвую голову читать не получалось. Я налила в джезву воды с двумя чайными ложками молотого кофе и, пока она грелась на плите, сосредоточенно размышляла, мусоля ноготь на руке. До самых мельчайших подробностей я вспоминала вчерашний подслушанный разговор и сокрушалась, что не дослушала до конца. А ещё жалела, что не пришла раньше и не подслушала с самого начала и до конца. А ещё, что вообще разговаривала с обоими братьями Загородневыми. Кофе зашипел, пачкая плиту, и только тогда я вынырнула из болота мыслей.

Периодически дуя на край чашки, я пила горячую жидкость. Губам горячо, на душе лёд. Когда половина порции выпито, снова взяла в руки документы и углубилась в чтение. А по завершении, всё что я смогла сказать:

— Что за хреновина с морковиной?!

Не знаю, помнил ли Подольский, но я для себя выяснила прелюбопытнейшую деталь — в случае его смерти, я становилась совладелицей некоего фармацевтического завода. Оказывается, мой бывший муж владел неконтрольным пакетом акций, но внушительных сорока процентов, который наследовался мной в случае его смерти. Нюанс в том, что не важно состояли мы с ним в браке или нет на момент смерти супруга (как того требовали брачные завещания). Это завещание было стандартным, и я в любом случае наследница. Мне не было никакого дела до непонятного завода с акциями. Но какого чёрта копия завещания лежала в бумагах Загороднева. Закон о соблюдении нотариатом тайны никто не отменял до сегодняшнего дня, по крайней мере в новостях об изменениях не сообщали. И какого чёрта Петя, даже не успев затащить меня в постель, предлагал заключить брак?

— Они меня все за дуру что ли держат, я не пойму никак? Или я и есть круглая дура?

— Бред какой-то.

— Дожила, разговариваю сама с собой и вслух.

— На черта Загородневу-старшему непонятный завод, вернее половина завода, если у него самого денег куры не клюют?

— Денег много не бывает, — ответила сама себе. — Почему Подольский молчал? — тут отвечать нечего.

Память, как специально, воскресила вчерашний подслушанный разговор, и я поёжилась от накатывающего озноба. Прохор не стал бы звонить Загородневу, если только не имел веских оснований на звонок. Они слишком разного поля ягоды. Прохор мог пыжиться сколько угодно, но никогда не дотянется до уровня того же Подольского. За версту видно кто хозяин, а кто шавка. Несмотря на то, что они одного года и учились в школе в одном классе, люди из них выросли совершенно разные.

Тут я сама споткнулась о собственные разнузданные мысли. Я снова принялась за старое — оправдывала Бывшего. И готова обвинять Загороднева, от которого я, кстати, не видела ничего кроме добра. Лишь бы Подольский всегда оставался прав. Противно. Он мне нож в спину вонзил, а я его выгораживала. Он меня унизил и растоптал, а я бросалась на всех, кто к нему несправедлив. Я здорова? Или я теперь такая же, как те дурочки, которых мужья лупили почём зря, а девки продолжали голосить во всю глотку: «Люблю, жить без него не могу!» И возвращались к сумасшедшим тиранам, продолжали терпеть побои, насилие, издевательства, лишь бы не расставаться с объектом извращённой любви.

Я тоже такая?

У меня с Загородневым вроде как новые отношения, и я более чем довольна той жизнью, которую вела. Только сейчас, читая копию документа, который вполне мог оказаться фикцией, я готовилась спустить на заботливого мужчину всех цепных псов, чтобы выгородить урода-бывшего. Почему? Кто бы знал… Но оставлять без внимания то, что сегодня вскрылось… Не умела я жить во вранье, душило оно меня. Лучше уж в ссоре или даже закончить отношения, но зная правду какой бы она ни была. Скрывая, замалчивая мы всё равно лгали. И ладно бы другим, мы привыкали врать себе. Я не хотела сбрасывать на Петю голословные обвинения, но ему предстояло многое мне объяснить.

«Я у себя дома. Приезжай после работы ко мне, есть разговор», — отправила Загородневу сообщение. Звонок в ответ. Сбросила вызов и включила беззвучный режим. Телефон звонил снова, снова и снова. Пётр умел быть настырным, но я терпела. Если ответить сейчас, то с большей вероятностью я сорвусь и накричу. А этого делать нельзя. Если уж все мужики вокруг считали меня идиоткой, то наверно пришла пора перестать ею быть.

Сообщение от него: «Ты в порядке?»

«Да».

«Что случилось?»

«Вечером. И не звони, я всё равно не отвечу».

«Как хочешь».

Последний ответ от него не удивил. Пётр именно такой. Решила быть со мной — будь. Передумала — скатертью дорога, неволить не в его правилах. И брак он подразумевал именно таким: я с тобой, пока ты хочешь быть со мной.

Мне не больно. Больно было после предательства Бывшего. А от Загороднева я иного не ждала, да и не нуждалась если уж откровенно… Как ни крути, я сама не готова ко второму браку. Не после того, когда познала счастливое супружество с Подольским до злополучного выкидыша, разделившего жизнь пополам. И до клятого развода, причин которому так много, и они столь омерзительны, что вспоминать невыносимо и незачем. Я не хотела юридически законного брака, ибо страшилась, как огня, позволить властвовать человеку, который в одночасье мог превратиться из любимого в предателя или, что ещё хуже деспота.

Никаких замужеств, клятв любви до гроба и обещаний верности.

Кому-то, возможно, везло найти с первого раза то самое «большое и чистое», но у меня видимо получится только с третьего, а может и с десятого ничего не выйдет. Зарекаться бессмысленно. Возможно, придуманной кем-то любви и вовсе не существовало в природе. А мы тем временем бегали, суетились, страдали, совершали безумства и хорошо если без членовредительства, а если «с» — небо в клеточку и прогулка по расписанию? И стоила любовь, приносимых в её честь страданий и жертвоприношений? Да и как её величать светлой и чистой, если после себя она оставляла разруху и горе.

Бушующая, исступлённая любовь не способна к созиданию, ей предначертано разрушать.

Из подсознания невольно всплыли слова Петра. Так согласилась бы тогда на его предложение. Разве нужна любовь, если между мужчиной и женщиной возникло взаимопонимание, уважение, преданность и надёжность? Но перед глазами проносились видения какой могла быть семья, основанная на искренних, головокружительных чувствах. Подольский, который не сводил с меня влюблённых глаз, который заглядывал мне в рот если я что-то рассказывала, который не мог начать день, чтобы не зацеловать каждый сантиметр моего тела, который всегда соглашался на любое безумие, предложенное мной. Во всём, что не касалось напрямую его бизнеса, я слышала неизменное: «Как Мирочка скажет» или «Как Мира захочет, так и будет». Поэтому я с лёгкостью соглашалась с его желанием видеть меня дома ухоженную и отдохнувшую, без оглядки меняла возможную профессиональную карьеру на счастливые глаза любимого мужа. Потому что он давал мне так много: заполнял собой, своей заботой, отзывчивостью, душевным теплом каждую клеточку моего тела. Я жила им, упивалась им и другой жизни не мыслила. Единственная печаль, омрачавшая наше счастье — отсутствие детей. А после выкидыша то семейное счастье треснуло, чтобы окончательно рассыпаться ледяной бездушной крошкой, превратившейся после развода в грязную мутную лужицу под ногами.

Пока мы любим, любовь предстаёт перед влюблёнными вечностью. Тем удивительней, что один продолжает уповать на вечность, тогда как другой в нетерпеливом ожидании конца.