Карантин

Кэти Чикателли-Куц, 2017

В летевшем из Доминиканской Республики самолете обнаружены двое подростков с подозрением на тропический мононуклеоз – новый смертельно опасный штамм известного вируса. Теперь Оливеру и Флоре предстоит пережить не только общий тридцатидневный карантин в одной больничной палате, но и сумасшедшую популярность в соцсетях. Последнее помогает Оливеру привлечь внимание Келси – девушки, в которую он давно влюблен. Время идет, и Оливера и Флору тянет друг к другу все сильнее. И хотя они изолированы от всего мира, им все же не хватает возможности по-настоящему остаться наедине, чтобы наконец-то разобраться в своих чувствах.

18. Флора

Мой телефон издает звук: отец пытается создать видеочат. Наверное, это ошибка, скорее всего, он сел на трубку или что-нибудь в этом роде, можно не отвечать. Телефон снова издает тот же звук. Я скептически нажимаю «принять». Тут же появляется изображение отца. Он одет в какой-то поношенный банный халат, который я помню еще с раннего детства. В голове сразу возникают оладушки и субботние утра.

— Флора! — говорит он, и я не узнаю выражения его лица. — Ты в порядке? — голос тоже звучит странно. Понимаю, что это страх.

Не знаю, почему, но на глаза наворачиваются слезы. Я видела его лишь вчера, но внезапно чувствую, что ужасно соскучилась. Хочется снова вдохнуть запах кленового сиропа и папин собственный запах — аромат его геля после бритья. Вспомнить, как он читал со мной всякие смешные истории и относил в постель, когда я засыпала на диване, — он делал это до развода.

А затем в кадре появляется Голди, и очарование рушится.

— Флора! — говорит она. — Мы ужасно за тебя беспокоимся. Ты получала мои сообщения? Видела мои посты?

Это «мы» заставляет меня содрогнуться.

— Да, конечно. — Как всегда, разговаривая с Голди, не пытаюсь скрыть раздражения, а она, как обычно, кажется, этого не замечает.

— Мне так жаль, что мы пригласили тебя в гости как раз перед вспышкой болезни. Мы и представить не могли, — говорит отец.

Мы, мы, мы. Меня снова передергивает.

— У тебя жар? Как ты? — отец вдруг склоняется к камере, и его голос эхом гуляет по палате. Осознаю, как тихо на стороне Оливера, и невольно задаюсь вопросом, что он там делает, потом напоминаю себе, что мне плевать. Он сказал, что я разрушила его жизнь.

— Твоя мать звонила и рассказала, что случилось. Сказала, у тебя жар, но все другие показания в норме и пока не проявилось никаких симптомов.

— Я в порядке, пап. — Его озабоченность вновь выводит меня из себя. Особенно когда вижу руку Голди на его плече.

— Но мне, наверное, пора отключаться, нужно отдохнуть, поберечь силы. — Я только что слышала, как Оливер говорил так своей маме, и надеюсь, он не посчитает, что его жизнь разрушится снова, если я позаимствую эту отговорку.

— Конечно. Мы понимаем, — отвечает отец.

Мы. Я едва сдерживаюсь, чтобы не содрогнуться.

— Мы тебя любим.

Секунду они смотрят на меня, потом я быстро отвечаю:

— Я вас — тоже, — и прекращаю звонок раньше, чем они успевают сказать что-либо еще.

На стороне Оливера все еще тихо, и я снова оглядываюсь, желая хлопнуть дверью, бросить что-нибудь и закричать, топая ногами.

Но ничего не делаю. Не могу сделать ничего такого.

Выглядываю в окно, смотрю на пустую палату в другой стороне коридора.

Интересно, там кто-нибудь еще будет? Заболеет ли еще кто-нибудь? Болезнь. Все считают, что я больна.

Кто-то появляется с той стороны двери и надевает костюм химзащиты. Не могу понять, мужчина это или женщина; да и какая разница? Человек проходит сквозь шлюз, и я вижу Джои с двумя подносами.

— Обед! — говорит он. — Прошу прощения, что так поздно. Уже почти ужин! Обычно я не доставляю еду, но обсуживающий персонал побоялся идти к вам. Не то чтобы они плохо к вам относятся, просто думают, что у вас тут кишмя кишат вирусы, так что я вызвался волонтером, — улыбается он.

Значит ли это, что он хочет провести со мной время? Снова чувствую то легкомысленное настроение и сдерживаюсь, чтобы не захихикать. Я не из тех, кто хихикает. Хотя мне не удается взять под контроль появившуюся на лице широкую улыбку. Он поглаживает меня по голове — жест, который кажется мне одновременно успокаивающим и странным, поскольку его рука спрятана в огромную резиновую перчатку костюма химзащиты. Он ставит поднос на прикроватный столик и идет к Оливеру.

Пока поклевываю обед, звонит мама. Сложно сосредоточиться на том, что она говорит.

— Хорошие новости. Я прилечу в Майами через два дня. Жаль, что не завтра! Но мы с твоим дядей пытались найти сиделку для Рэнди, а у дяди не так уж много подходящих знакомых. Отыскали лишь на завтра, и…

— Мама, прошу, не надо объяснений, — говорю мягко. — Я просто очень… рада, что ты сможешь приехать. Спасибо, что взяла все это на себя. — Чувствую такую вину, что кружится голова.

— Без проблем, Флора.

Мы молчим секунду, потом мама спрашивает:

— Доктор Демарко сказала, ты на карантине с другим подростком. С парнем? — Она замолкает и ждет, пока я что-нибудь отвечу. Совсем как в детстве, когда она пыталась заставить меня признаться, что я обстригла волосы своей Барби.

— Да, — осторожно отвечаю я.

— Еще она сказала, что этот парень попал на карантин потому, что ты его поцеловала. — Так мы разговаривали до того, как от нас ушел отец. Тогда мы были счастливы, обсуждая хоть что-то кроме тупой Голди и того, как мама зла на папу. — Флора, это был твой первый поцелуй? — она спрашивает мягко, спокойно.

Я ничего не отвечаю и вдруг очень четко понимаю, что на стороне Оливера тихо.

Мама тоже молчит, ожидая ответа. Затем на заднем фоне раздается голос Рэнди, спрашивающий у мамы, где степлер.

— В правом ящике стола в комнате Флоры, — отвечает она, затем спрашивает меня: — Хочешь поговорить с кузеном?

— Не-е-ет! — слышу я в трубке.

Мама вздыхает.

— Прости, Флора. Он не может найти степлер. Ты же знаешь, как это бывает. Я кладу…

— Погоди, мам, прежде чем ты отключишься, — прерываю ее.

Она молчит, и я слышу, что Рэнди уже выходит из себя.

— Я просто хочу извиниться снова.

— Флора, дорогая, за что? Почему ты все время извиняешься? Ты не виновата, что заболела. Ты же не специально.

Неловко смеюсь.

— Нет, конечно.

— Нужно помочь Рэнди. А ты думай только о выздоровлении от этой лихорадки, ладно?

— Ладно, — отвечаю очень тихо.

Как только вешаю трубку, в палату через шлюз входит женщина в защитном костюме.

— Проверка показателей. — Она выглядит такой утомленной, будто каждый день расхаживает в защите. Хотя, если подумать, возможно, так оно и есть. Показатели — точно! Они поймут, что у меня нет никакого жара, что я не больна и Оливеру ничего не грозит. Мы сможем отправиться домой, и все это станет одним большим недоразумением, над которым мы однажды посмеемся. Хотя я не планирую встречаться с ним снова.

Женщина смотрит на часы на стене и что-то бормочет.

— Что вы сказали? — не знаю, почему пытаюсь с ней заговорить.

Она прищуривается, будто чует неладное.

— Сказала, что опоздала. Обычно я тут не работаю и не очень хорошо знаю местную планировку.

— Все нормально, на самом деле я не больна, — говорю, не задумываясь.

Она смотрит на меня сквозь закрывающий лицо прозрачный пластик.

— Как и все, — закатывает глаза медсестра.

— Нет, правда. Я действительно не больна. Это недоразумение.

Слышу, как за шторой ворочается Оливер, и надеюсь, что он слушает.

— Да ну? И что за недоразумение? — Женщина смотрит на меня сочувственно, сложив губы бантиком, будто мне пять лет.

— На самом деле у меня не было жара. Я его симулировала! Теперь мы можем пойти домой?

Сестра вновь закатывает глаза и сует термометр мне в рот.

Когда тот пикает, она достает его и смотрит на цифры, потом переводит взгляд на меня.

— Жара нет, — бормочет она, щурясь, и держит термометр двумя пальцами, словно тот ядовит. Мне вдруг становится обидно за свою слюну. Я не ядовитая. Вспоминаю, как отшатнулся от меня Оливер, и мне хочется вырвать термометр из этих пальцев и ткнуть ей в глаз.