Голь на выдумки хитра. Фантастическая повесть

Лариса Малмыгина

Что делать, если исчез муж, а на руках малолетние дети и больные родители, к тому же совершенно нет денег, чтобы их прокормить? А тут появилась возможность попасть в прошлое и наладить там торговый бизнес. Почему бы и нет? И главная героиня повести Машенька Серова начинает действовать, а в прошлом встречает большую любовь – князя Григория Оболенского.

Глава 5. Слепая

Впервые в жизни я не знала, как вывернуться из затруднительной ситуации, второе Я притихло и трусливо помалкивало. Упорно ожидая чуда, я с нетерпением поглядывала на небо с редкими перистыми облаками, и чудо произошло.

— Маняааааааааа! — вдруг завопила Маланья Кузьминична и стала неистово тискать меня в объятиях.

— Ты же схоронила её? — опешил Оболенский.

— Бог взял, Бог и дал! — трясущиеся пальцы женщины пробежались по моему лицу и погладили темечко.

— Понятно, — боярин смущенно кашлянул в кулак, на большом пальце правой руки блеснуло кольцо с изумрудом, и через минуту взлетел в седло.

«Неужели пронесло, — мелькнула обнадёживающая мысль, — неужели поверил»?

— Жди меня, красна девица, вернусь непременно! — не оборачиваясь, крикнул Григорий и, вонзив шпоры в бока заржавшей лошади, ускакал прочь.

Я глубоко вздохнула, мысленно поблагодарила высшие силы и покрутила головой по сторонам. Большая бревенчатая изба в два этажа высилась где-то в середине улицы, заставленной подслеповатыми лачугами. Возле неё стоял вороной конь.

Шершавые ладони слепой продолжали гладить меня, сухие губы что-то шептали.

«Молитву», — предположила я.

— Девонька, — внезапно громко и глухо проговорила Маланья Кузьминична, — ты воротилась, девонька.

Моё Эго встрепенулось и всхлипнуло от жалости к несчастной, потерявшей своё дитя.

«Успею ли до ночи дойти до дуба»? — стараясь не обращать внимания на сентиментальное подсознание и бабские причитания, озадачилась я и почувствовала, что дрожу.

— Айда в избу, касатка, — перестав рыдать, Маланья обняла меня за талию. — Али по надобности хотишь? Вон тама облегчись!

И она кивнула на кустики возле небольшого прокопченного строения.

Просторная комната с печью, та же скромная обстановка, тот же земляной пол, только чище, чем в жилище у Прохора.

Поискав глазами тараканов, я с удовольствием осознала, что их нет, а потому присела на выскобленную до белизны деревянную лавку. Неожиданно хозяйка лачуги опустилась возле моих ног и обняла их. Я вздрогнула.

— Диво Господь сотворил, — всхлипнув, произнесла она и положила голову на мои колени. — На Маньку ты больно схожа.

— Вы же не видите, — оторопела я. Червячок сострадания шевельнулся где-то внутри.

— Руками вижу, — шмыгнула носом Кузьминична. — Маньку мне Господь возвернул, понеже я ему поклоны клала.

— Я не Манька, — мои слова зазвучали неубедительно. — Я Маша Серова, Мария Валентиновна.

— Спи-тко, миленька, отдохни, — не слушая меня, печально молвила женщина. — Завтрева я тебе сбитень и грешневые блины сварганю.

«Грешневые, — хихикнуло Эго. — От слова «грех».

«От слова «гречка», — осуждающе покачала головой я.

Хозяйка поднялась и уверенно пошла к печи, а мне захотелось завыть от отчаяния. Там, в двадцать первом веке, ждут голодные дети, а тут, в прошлом, как назло встретилась несчастная мать, которой необходима именно моя поддержка.

«Необходимо успокоиться, — откидывая в сторону сантименты, начала размышлять я. — Если рассуждать логически, надо немедленно бежать к дубу, а не разлёживаться на узкой лавке, похожей на жесткую вагонную полку. Плевать на раритетные вещицы, что-нибудь придумаю и в родном веке. Но почему так не хочется вставать? И глаза слипаются».

Манящая таинственная завеса опустилась с закопченного потолка, она заволокла пространство комнаты и вплотную приблизилась ко мне.

— Хлебни, Маняша, — сквозь белесую дымку поднесла к моему рту чашу с неизвестной коричневой жидкостью Маланья. — Хлебни и полежи. Чай, измаялась сёдни.

И она запела так ласково и так нежно, как пела в далёком детстве моя бабушка:

— Люли-люли-люли,

Прилетели гули.

Сели на воротцах

В красных чеботцах.

Стали гули говорить,

Чем нам Машу накормить?

Сахарком и медком,

Сладким пряником.

Сладким пряником —

Коноплянником.

Коровку подоим —

Молочком напоим.

Стали гули ворковать —

Стала Маша засыпаааать.

Она ещё пела, а я уже проваливалась в глубокий сон под пристальным взглядом больших незрячих глаз.

Проснулась я от голосов. Возле стола высился бородатый мужчина, чей стиль одежды не отличался от прикида остальных мужчин этой эпохи. На лавке сидела Маланья и плакала.

— Чтой-то ты удумала? — бубнил под нос неизвестный. — Маню не возвернёшь, а лишний рот нам не нужён.

— Всех детищ схоронили, одна Маня оставалась, а надысь и её не уберегли. Убивались-то мы как! Таперича Бог нам её возвернул, сжалел стариков, а ты супротив, — не соглашалась с мужиком Кузьминична. — Нутром чую, дщерью покорной станет.

«Это Маша Серова покорной станет? Фигушки! — захотелось громко расхохотаться. — Впрочем, который час»?

Я сунула ладонь в потайной карман юбки, где хранились ключи от квартиры, расстегнула молнию и вытащила оттуда кнопочный мобильник. Он разрядился, так что узнать время не предоставлялось возможным.

— Пробудилась, — обрадовалась хозяйка, бросилась ко мне с объятиями, а я еще раз поразилась прыткости слепой.

Мужчина оглянулся, на его лице промелькнуло удивление.

В крохотном окошке стояла чернота. Вспомнив о детях, я кинулась к створчатой двери.

Полная луна желтым блином нависала над спящей деревенькой, по небу крупным люрексом рассыпались звёзды. Будто на кладбище, стояла оглушительная тишина. Нигде ни огонька, ни шороха, ни звука.

«Это и есть кладбище, — наконец, ожило второе Я. — И общаешься ты действительно с мертвецами, ведь этих аборигенов давно уже нет».

«Яна и Стас! — меня заколотило. — Яна и Стас сейчас одни, а я дрыхну тут как сурок»!

«Яна и Стас сейчас с твоими родителями, — мягко произнесло Эго. — Пока ты не появишься, Лидушка умирать не будет».

«Может, Никита вернулся»? — промелькнула обнадёживающая мысль.

«Может, — согласилось подсознание. — А идти ночью к дубу опасно».

— Маня! — послышался густой бас. — Маня, подь в горницу, вечерять будем. А меня величают Василием Макарычем.

Стараясь не паниковать, я последовала за мужиком. В избе топилась печь, горела, шипя в воде угольками, лучина и вкусно пахло. Теплый, сухой дым от ровно потрескивающих берёзовых дров неспешно уходил под потолок и скрывался за полатями. На столе лежала краюха чёрного хлеба, возле неё примостились три глиняные тарелки с какой-то разваренной до пюреобразного состояния ярко-желтой размазнёй, рядом приткнулись расписные деревянные ложки. Как ни странно, хлеб был горячим, от него шёл пар.

При взгляде на пищу заурчало в животе. Я поискала глазами рукомойник, он находился у входной двери. Подойдя к нему, я обнаружила на длинной, широкой полке кухонную утварь, на узкой и короткой, расположенной под ней, миску с подозрительной тёмно-серой взвесью.

— Где мыло? — осведомилась я у парочки жмуриков, с благоговением поглядывающих на меня.

— Мыло? — дуэтом переспросили они и переглянулись.

— Грязюку смывать щёлоком надобно, — наконец, догадалась Маланья. — Завтрева баньку топить будем.

Игнорируя желудочно-кишечные заболевания и неведомый щёлок, я просто ополоснула руки, вытерла их куском материи и принялась за еду. Размазня оказалась гороховой кашей, приправленной нерафинированным растительным маслом, я поедала её с аппетитом изголодавшегося зверя и мыслила о том, что вкуснее никогда ничего не пробовала.

Когда тарелка опустела, на стол поставили горшок с неизвестным напитком. Им оказался сбитень. Питьё обладало резким вкусом и запахом, но после него появилась бодрость.

Насытившись, я откинулась к стене и решила задать вопрос, который давно мучил:

— Не будете же вы держать в неволе женщину, у которой есть дети?

— Каку таку женщину? — насторожились Петровы.

— Меня, — всхлипнула я.

— У тебя есть чада? — не поверили будущие покойнички. — И мужик есть?

«Муж объелся груш», — подумала я, но вслух сказала:

— И мужик есть.

Разочарование промелькнуло в глазах крестьян, но они взяли себя в руки и закивали. На душе стало легче, я улыбнулась и решила непременно стариков отблагодарить. Чем? Придумаю позже.

— Аки ты из посада? — печально спросила Кузьминична.

— Из города, — откликнулась я. — Из Вознесенска.

— Из ремесленников али купцов? — подал голос Василий Макарыч.

— Из ремесленников, — не раздумывая, выдала я и подумала о том, что завтра увижу своих детей.

Маланья вскочила с места, достала из сундука что-то типа старого пальто и расстелила его на полке. А потом указала мне на импровизированную постель. И снова я подивилась её небывалой для слепого человека расторопности.