Голь на выдумки хитра. Фантастическая повесть

Лариса Малмыгина

Что делать, если исчез муж, а на руках малолетние дети и больные родители, к тому же совершенно нет денег, чтобы их прокормить? А тут появилась возможность попасть в прошлое и наладить там торговый бизнес. Почему бы и нет? И главная героиня повести Машенька Серова начинает действовать, а в прошлом встречает большую любовь – князя Григория Оболенского.

Глава 6. Из огня да в полымя

Заснула я не сразу, постель была страшно неудобной. Чтобы заглушить неудобство, я представила, что лежу в поезде, следующем на море, в жёстком вагоне, на сбившемся комками матрасе. Не помогло. Матрас вспоминался с нежностью. И плацкарта с нежностью. Под красным углом, где висели иконы, храпел Василий, возле печи постанывала Маланья. Незаметно глаза стали слипаться, сладкая истома захватила в плен тело и я провалилась в сновидения.

Еще только начало светать, а хозяева проснулись. Помолившись перед иконами, погремев посудой, они уселись за стол завтракать. Меня не будили, а я притворялась, что сплю. Говорили тихо, потому едва различались отдельные ничего не значащие слова. Я не понимала, почему затаилась, ведь мне обещали свободу, но внутренний голос насторожился. Он готовился к предательству.

Наконец, Василий встал и направился к двери. Словно спохватившись, Маланья подбежала к нему, сунула узелок с провизией и, поднявшись на цыпочки, обняла бычью шею мужа. И тут заголосили петухи. Один, другой, третий. Замычали коровы, заблеяли овцы. Деревенька перестала походить на кладбище, я улыбнулась и открыла глаза,

— Пробудилась? — обернулась ко мне Кузьминична. — Еще вчерась грешневых блинов спекла, ступай утреничать

Я покорно поплелась к рукомойнику, поплескала себе в лицо холодной воды и села за стол. Есть не хотелось, но необычного цвета аппетитные блинчики изменили моё решение поголодать. К тому же, они одуряюще пахли. Маланья плюхнула в мою миску густой сметаны и налила травяного напитка. По запаху напиток был настоян на душице.

Я ела и из-под ресниц наблюдала за хозяйкой дома. Она свободно расхаживала по горнице и вытирала пыль влажной тряпкой.

— Вы же видите! — мой язык, видимо, слетел с катушек. Нет, не язык, а я, Маша Серова. Какого чёрта ввязываюсь не в свои дела?

Кузьминична застыла, резко развернулась и обречённо махнула рукой. А потом опустилась рядом на лавку и рассказала такую историю. Оказывается, их семью уже давно хочет взять в крепость местный боярин Михаил Панкратович Оболенский, отец того красавца, который привёз меня в Кирилловку. Вот и решили Петровы схитрить. Притворилась Маланья слепой, а кому нужна незрячая холопка? Отстали ироды. Всё было бы у Петровых хорошо, да дочь в лес по ягоды ушла и пропала, видимо, в пруду лесном утонула. Несколько дней искали, выловили тело, только рыбы утопленнице всё лицо выели, лишь по сарафану свою Маню узнали. А тут меня привезли. Пригляделась мать и чуть от радости не упала, очень уж я похожа на утонувшую оказалась, тютелька в тютельку. Не хочет Маланья Кузьминична меня отпускать, да никуда не денешься.

«Вот и хорошо, — обрадовалась я. — Значит, сегодня увижу своих детей».

«И вернешься к ним такой же нищей, какой пришла сюда, — возмутилось моё второе Я. — Пойми, дурёха, Яна и Стас под присмотром, им нужна не ты, а примитивные деньги».

Я обвела избу глазами в надежде выклянчить какую-нибудь ценную раритетную вещичку, не повезло. Только иконы висели в красном углу, но с иконой ни один здравомыслящий христианин не расстанется.

И тут неожиданно поплыло в голове, окружающие предметы тоже поплыли в медленном хороводе, затем хоровод превратился в карусель, она интенсивно набирала обороты, превращаясь в ослепляющий металлический стержень.

— Маня возвернулась? — мужик лет пятидесяти топтался возле меня и чесал густую черную бороду. — Не могёт быть, Маланья Кузьминичка!

— Возвернулась, Потап Тимофеевич, — Кузьминичка разливалась соловьём, щеки её пылали то ли от стыда, то ли от румян. — Григорий Михайлович её ещё вчерась на коне доставил. Ты кажи Петру, что невеста жива-здорова.

— Кажу, — закивал мужик. — Таперича верю. А то говаривала Лукишна, а я сумневался. Петро слёзьми изошёл, хотел избу кинуть, в посад податься. А куды я без сына? И Акулина Евграфовна куды? Хозяйство без младых дланей оскудеет. И торговлишка сникнет.

— Плутала она длительно, — вздохнула хозяйка дома, — заговариваться от ужасти принялась. Но я хворь всяку лечу, знашь же.

— А где коса ейная? — вдруг заметил мои волосы до плеч гость.

— Вошки завелись, поелику и откромсала, дабы мыть сподручнее было, — соврала, не моргнув глазом, Маланья.

Ничего себе! Это у меня-то вошки? А как ласково она их называет!

— Маня, — наклонился надо мной Потап Тимофеевич. — Маня, дочура моя разлюбезная, не хворай боле, ввечеру Петро твой к тибе прибудет.

«Пошёл к чертовой матери», — про себя выругалась я, а вслух смиренно произнесла:

— Выздоровею обязательно.

«Молодец! — завопило второе Я. Оно чуть ли не прыгало от радости. — Свой шанс упускать нельзя»!

«Какой шанс»? — поморщилась я.

«Этот тип богат, разве не видишь из каких тканей у него одежда»? — Эго ликовало.

«Ну, и что? — удивилась я. — Не думаешь ли, что я смогу что-то у него украсть»?

«Может, выменять»? — предположило второе Я.

«Мобильный телефон или ключи от квартиры»? — хихикнула я.

Эго промолчало, а Кузьминична пристально поглядела на меня.

Не заметив моего веселья, мужик ушёл, а хозяйка дома присела на лавку.

— Маня, не завирайся, Маня, — минуя небольшую паузу, мягко проговорила она. — Нету у тебя дитёв, и мужика нету. Не зрю я их! Поелику не пущу я тебя никуда, Маня. Помру я без тебя тута. И Василь Макарыч помрёт. Замуж за Петьку заместо моей Маняши отдам. Зажиточны Кирилловы, купцы оне, изба аж двух величин, скоро в посад переселятся, там терем поставили. И мы за вами подадимся, дабы в крепость не угодить. Потап Тимофеич сулился с богатством подсобить и пред Оболенским слово молвить.

— У меня муж есть! — неожиданно терпение моё лопнуло. — У меня дети есть! У меня родители больные, а свекор со свекровью на самом деле ослепли, не то что вы! А вы бессовестная, опоили меня чем-то и за мой счёт хотите свои планы осуществить!

— Супротив пойдешь, прокляну, — глухо проговорила Петрова и отвернулась. — Всех тваих сродственников прокляну до седьмого колена!

И тут до меня дошло, что Кузьминична — ведьма. Самая настоящая, возможно, ночами и на метле по небу гоняет. Только вылетает не через трубу, труб в далёком прошлом не существует, избы по-чёрному топятся. Я поискала глазами метлу, не нашла, но отсутствие транспортного средства тупиковую ситуацию не изменило. И ещё я подумала о том, что пропала.

«Бабушка говорила, что из двух зол надо выбирать меньшее, — отвернувшись к стене, взяв себя в руки, стала рассуждать я. — Дети одни не останутся, а я со временем что-либо придумаю. Однако, странно, меня, двадцативосьмилетнюю, принимают за юную девушку! Или в наше время люди выглядят моложе своих ровесников, живших в минувшие века? Наверное, так и есть. Стоп! Почему Маланья не навела порчу на Оболенских? И почему не предвидела смерть моей тёзки? Может, блефует»?

«Если бы блефовала, ты бы не лежала здесь, как тюфяк, — пискнуло моё второе Я. — Сделай вид, что пошла навстречу старой карге. Встреться с женихом, наконец»!

— Што кажешь? — обернулась ко мне Маланья.

— Есть хочу, — улыбка получилась кривой, но колдунья обманулась. Наверное, ей очень хотелось обмануться.

— Ой, погоди чуток! — всплеснула руками Кузьминична. — Щей наварила утречком, репу спекла. Подымайся, голубка.

«Не утром, а ночью, — мысленно ахнула я. — Точно ведьма»!

Чувство оцепенения тотчас оставило моё тело, я облегчённо вздохнула и вылезла из-под старой, драной шубы из неизвестного меха.

Вкуса пищи не чувствовалось, я машинально глотала жидкий вегетарианский супчик без картошки и обдумывала план дальнейших действий. На второе подали печёную репу. Откусив кусочек, я почувствовала тошноту и попыталась угощение выплюнуть, но увидев испытывающий взгляд Маланьи, проглотила его. На третье был квас.

На душе скребли кошки, к тому же, на землю опустились сумерки, а значит, вместо того, чтобы действовать, после выпитого зелья я продрыхла весь день. Откинувшись к стене, я закрыла глаза и вспомнила, что в избе нет не только прусаков, но и вшей с клопами. Вероятно, колдунья знает специальные заговоры. А почему бы не стукнуть церковникам, чтобы сожгли её на костре?

— Оденься, девонька, — вынула из сундука какие-то тряпки Кузьминична.

Она разложила их передо мной, и я еще раз удивилась опрятности хозяйки дома. Несмотря на отсутствие стиральной машины и электрического утюга, одежда, предоставленная мне, оказалось чистой и выглаженной. Длинная белая рубаха из легкой, неизвестной мне, материи с расшитыми узорами до запястьев рукавами, нечто типа атласного красного сарафана, тоже с вышивкой и тоже длинными рукавами, но довольно объемными, с разрезом, застёгивающимся у самой шеи, новенькие аккуратные лапти — всё вызвало скептическую улыбку. Но выхода не было. Я скинула прикид из двадцать первого века и облачилась в раритетное одеяние.

— Летник алый и уста алые, — залюбовалась мной Маланья, и крохотная слезинка скатилась по её щеке.

И тут стукнула дверь. Я резко обернулась — среднего роста коренастый парень лет семнадцати-восемнадцати нерешительно маячил возле печи. Даже в полутьме, еле освещаемой лучиной, я хорошо разглядела лицо пришельца. Оно поразило настолько, что затряслись колени. Если бы не возраст и облачение, я бы бросилась на грудь этому милому, смутившемуся юноше.

«Никита! — завопило моё второе Я. — Как пить дать, Никита»!

— Петя! — радостно воскликнула Маланья Кузьминична. — Проходь в избу, Петя!