Королева двора

Лариса Райт, 2013

Первый красавец двора Мишка Полуянов привлекал внимание многих девчонок. В него влюбились и отчаянная Ксанка, и застенчивая неуклюжая Верочка. Сам же Мишка смотрел только на Дину. А Дина… Дина любила балет. Прошло время, все герои этой истории давным-давно повзрослели, но отношения между ними остались по-прежнему запутанными…

2

Наде Сизовой не было никакого дела до похорон поэта. Нет, пожалуй, дело все-таки было. Тьма народа, тянувшаяся со всех сторон к Ваганьковскому кладбищу, заполонила близлежащие улицы. И теперь, глядя на печальных людей, сжимавших в руках по четыре поникшие гвоздички и плотными рядами двигавшихся по улице, Надя испугалась, что поток подхватит ее и унесет, а ей необходимо было идти в обратном направлении. Если бы не похороны, она дошла бы до Беговой, села бы на автобус и доехала до зоопарка минут за пятнадцать. Но сейчас рисковать не стоило. Надя отпросилась пораньше, хотя должна была дежурить еще полчаса, и старшая медсестра, узнав, куда направляется девушка, посоветовала:

— Иди к «Динамо». До улицы Горького, а там в метро. Все надежнее будет. — А потом уже пожала плечами и пробормотала потише, так, чтобы Надя не слышала: — В такой день, и в зоопарк.

Надя услышала. День для посещения зоопарка был, на ее взгляд, самым замечательным: в зоопарке будет относительно немноголюдно, так что и к клеткам можно будет подойти беспрепятственно, и просто посидеть в уединении на скамейке у пруда. Да и потом, если бы не похороны, не было бы ни зоопарка, ни тем более уединения. Соревнования никто не отменил бы, и сидел бы Джузеппе сейчас в своей Олимпийской деревне и ел бы сваренные в столовке слипшиеся макароны и рассказывал бы Наташке о том, что у них в Италии макароны называют пастой и готовят совершенно по-другому. Да и цвета они желтого или, в крайнем случае, светло-кремового, но никак не серого, как те, которые подают здесь.

В общем-то, Надю советские макароны вполне устраивали. Особенно те, что готовила мама, и про пасту она еще неделю назад ничего не слышала и не услышала бы, если бы не Наташка, которая позвонила ей в двенадцатом часу ночи и переполошила всех, требуя разбудить уже спавшую подругу. А когда сонная Надя, наконец, подошла к телефону, огорошила ее безапелляционным требованием отменить завтрашнее дежурство в больнице, потому что «шанс, который ей выпал, выпадает только раз в жизни, и она будет полной дурой, если им не воспользуется».

— Какая деревня? Куда идти? — Надя все никак не могла взять в толк, о чем ей так лихорадочно тараторит в трубку Наташка.

Деревня оказалась Олимпийской, и идти предстояло именно туда, потому что по «счастливой, очень счастливой случайности» однокурсница Наташи по «Морису Терезу», с которой они вместе работали с итальянской делегацией, заболела, а Надя на эту девушку так похожа, что родная мать не отличит.

— Главное, чтобы чужие дядьки не отличили, — мрачно пошутила Надя. Мероприятие было заманчивым, но рискованным. — Неужели ты воображаешь, что кое-кто не заметит, что переводчица ни слова не понимает по-итальянски?

— Да тебе не придется ничего переводить! Очень мне надо ради тебя подставляться! К бегунам Лариску пошлют, у Нинки, ну, у той, что заболела, пропуск не отобрали. Пройдешь по ее бумажке, а так все время со мной будешь. Если бумажка есть, то какой с тебя спрос? Раз бумажку дали, значит, имеешь право стоять там, где стоишь. Или не хочешь постоять на арене Лужников?

— Хочу, — согласилась Надя с той решимостью, которая свойственна исключительно неопытной, бесшабашной юности, не склонной то ли по глупости, то ли по возрасту задумываться о последствиях своих поступков.

Впрочем, последствия данной проделки для Нади пока ограничивались исключительно приятным знакомством с высоким темпераментным атлетом Джузеппе, которому миловидная блондинка с невероятно сложным именем (после «д» у него звучала «й», а ударение всегда оказывалось на последнем слоге) понравилась сразу. Сложно сказать, понравился ли Наде итальянец с первого взгляда. Скорее ее заворожило его восхищение ее скромной персоной. Да, она была молоденькой, да, стройной — не то что сестра Верочка, которую весь двор и весь класс, кто за глаза, а кто и в лицо, называет «колобком», но к чему обманывать саму себя, самой обыкновенной. Ноги могли бы быть подлиннее, грудь повыше, глаза побольше, а волосы погуще. В этом они с Веркой были похожи — глаза маленькие, хоть и приятного небесного цвета, а вместо копны волос у младшей — хилая косичка, а у старшей — несколько тонких сосулек, обрамляющих узкое личико и спадающих на плечи неровными секущимися дорожками. Многие советовали Наде подстричься. Даже мама, считающая, что «приличная девушка должна носить длинные волосы», иногда позволяла себе сказать нечто вроде «а может, и правда, покороче сделать» или «говорят, перманент снова в моде». От химии девушка не отказалась бы, если бы не попала к хорошему мастеру, который, взглянув на ее голову, предупредил, что не ручается за сохранность остатков шевелюры после «столь жестоких экспериментов».

— Может, простая стрижка? Каре или еще короче? — предложил он, но Надя только отмахнулась, поднимаясь с кресла. Прическу пришлось бы укладывать. К тому же волосы ее были хоть и тонкими, но непослушными, а потому непременно стали бы выбиваться из-под косынки и мешать делать уколы, ставить капельницы и мерить давление. К тому же руководитель практики обязан был оценивать не только профессиональные знания и умения будущих врачей, но и определять их соответствие высокому званию медика, а советский медик обязан быть аккуратным и выглядеть безукоризненно. Надя старалась: хвостик, лак «Прелесть», косынка, — и никто ни к чему не придерется.

В общем, отношения с модной прической складываться не хотели, но теперь девушка была даже довольна. Мальчишеская стрижка не смогла бы привести в такой восторг ее нового знакомого, который восхищенно проводил рукой по длинным сосулькам и не переставал восторгаться, повторяя ежеминутно такое музыкальное, ласкающее слух «Bella»!^[1] Надя сама, возможно, не догадалась бы, но Наташка быстро объяснила что к чему:

— Волосы у тебя светлые, глаза — голубые. Ты для них чудо заморское, потому как у них бабы все черные, носатые и страшные.

Конечно, просто красавицей быть приятно, но и стать ею в сравнении с кем-то тоже неплохо. Хотя, справедливости ради, Надя все же поинтересовалась:

— А Софи Лорен?

— Лорен — одна, а Италия большая: целый сапожище, — ни секунды не задумавшись, подмигнула Наташка, и подруги расхохотались, чрезвычайно довольные собой, итальянцами и Олимпиадой. А Надя еще и парой жгуче-черных глаз, преданно заглядывающих в ее — голубые, и глубоким баритоном, чередующим уже знакомое «bella» c не менее завораживающими «dolce» и «cara»^[2].

Красавец, иностранец, спортсмен. Лето, юность, мечты и подружка, все время нашептывающая о «невообразимом везении и уникальном шансе», — все это кружит голову, сводит с ума и заставляет терять остатки рассудка и бдительности. А кому не нравится нравиться? Возможно, очень симпатичные женщины, пресыщенные вниманием противоположного пола, восприняли бы как должное восхищение любого мужчины, но Надя повышенным вниманием кавалеров похвастаться не могла. Точнее, до случайного знакомства с Джузеппе она вообще не могла похвастаться какими-либо победами на любовном фронте. Нет, в школе, бывало, ей нравился какой-то мальчик, потом другой, затем третий. Впрочем, ни один из них взаимности не проявлял, и ничем не подкрепленные да и не слишком сильные чувства так и остались где-то за горизонтом выпускного вечера. Ну, а в институте ее больше интересовали лягушки, чем однокурсники, в больнице увлекалась она больными и их болезнями, а не коллегами и их отношением к своей скромной персоне. Хотя какое могло быть отношение у профессоров и хирургов со стажем, опытом и задранным носом к студентке, ставящей капельницы и откликающейся на сухие команды «Тампон!» или «Зажим!» А если кто-то и позволял себе с интересом взглянуть, что за девушка протягивает ему требуемый инструмент, то ничего кроме невыразительных глаз, спокойно, без тени кокетства и подобострастия, взирающих на светило хирургии между повязанной на лбу косынкой и плотно сидящей на носу повязкой, не видел. Уж если кто из докторского состава больницы и был заинтересован во флирте, то выбирал, как правило, кого-нибудь из бойких, языкастых, веселых медсестер.

Надей пока никто не увлекся настолько сильно, чтобы водить на «Доброго человека из Сезуана» или простаивать многочасовую очередь в кафе-мороженое «Космос» на Тверской, или катать всю ночь на велосипеде, или петь под окнами арии из итальянских опер. Именно поэтому переведенное Наташкой робкое предложение Джузеппе: «Давай куда-нибудь сходим» — привело девушку одновременно в высшую степень восторга и замешательства:

— Ой! Хорошо. А куда? А когда? А как? Нет, я согласна. Но как? А разговаривать мы как будем? Наташ, ты с нами пойдешь?

— Ага. Брошу всю делегацию и отправлюсь смотреть, как вы воркуете, — сказала с юмором, но не без зависти. Наташка симпатичная, но темненькая, а итальянцы приехали за экзотикой, поэтому ей комплименты отпускают, но на свидания не зовут.

— А как же? Я прямо не знаю. Нет, я пойду. Ты переведи, переведи ему, что я согласна. Только как? А его выпустят?

— Его-то определенно, а вот обоих вас вряд ли. У нас же все под контролем. Ты — человек проверенный, элита, можно сказать, переводчица, допущенная к иностранному телу. И обязана демонстрировать благочестие и целомудрие за всех вместе взятых советских девушек.

— А только за себя нельзя?

— Нет! — отрезала Наташка. — Хочешь, чтобы Нинку исключили? И меня вместе с ней, когда все откроется?

— Нет. А что же делать?

— Встречаться в городе.

— В городе? А где?

— Боже мой, Надя! Если ты такой же профан и в медицине, то я в жизни не стану у тебя лечиться. «А что? А как? А где?» Хоть в театре, хоть в цирке, хоть в зоопарке. Какая ему разница, где тебя оглаживать.

Надя покраснела. Какое счастье, что Джузеппе ни слова не понимал по-русски! Все-таки Наташка была грубовата. Недаром Надина мама никогда не одобряла этой дружбы, но, будучи человеком интеллигентным (библиотекарь все-таки!), не ограничивала дочерей в выборе друзей. Наташка, правда, хоть за словом в карман не полезет, все же образованна и начитанна, и будущее ее ждет, судя по всему, неплохое. У них на переводческом факультете девочки нарасхват, так что к концу обучения если и не выскочит замуж, то уж кандидата в мужья точно найдет. А вот Верочкина дружба с Ксанкой… Той палец протяни — она руку откусит. А Наташка что? Подумаешь, колкости проскакивают, она все-таки и добрая, и башковитая. Вон как лихо место встречи придумала. Театр и цирк не подходят, конечно. Туда билеты недешевые, да их еще и достать надо. А вот зоопарк в самый раз. С одной стороны, там достаточно людно, а с другой, — никому из посетителей не будет никакого дела до Нади с ее кавалером.

Всю дорогу до метро Надя бойко стучала каблучками, которые весело напоминали ей: «Быстрее! Быстрее!» Она дошла до Ленинградского шоссе, пробежала по переходу, даже не остановившись у киоска «Союзпечати», в который обещали привезти открытки с фотографией Анны Герман. У Нади уже были снимки Майи Кристалинской, Муслима Магомаева, Людмилы Гурченко и Аллы Пугачевой. Но это были все-таки наши, советские звезды, а Герман хоть и своя, но все же немного чужая — заграничная, а потому ее карточку очень хотелось получить. Но сейчас девушка даже не вспомнила о том, что фотография польской певицы с чарующим голосом, может, дожидается ее в киоске. В голове бешеным ритмом стучало только одно: ее дожидается итальянец. И не нарисованный, а настоящий живой. И, возможно, даже известный. И не возможно, а точно. Это ведь она спортом не интересуется, а так — всякому понятно, что бездарных спортсменов на Олимпийские игры не отправляют. Пусть в Москве ее новый знакомый пока и не завоевал ни одной медали, но у себя на родине он наверняка личность знаменитая.

Надя вскочила в вагон метро и улыбнулась собственным мыслям: возможно, когда-нибудь он выиграет чемпионат мира, и в киосках станут продавать открытки с его изображением. А она увидит и обязательно скажет какой-нибудь подружке или даже другу, восхищающемуся достижениями Джузеппе:

— Ах, этот… Да-да, припоминанию. Кажется, как-то гуляли вместе в зоопарке.

Картина нарисовалась такая живая и естественная. Надя будто услышала свой равнодушный тон, увидела небрежный поворот головы. Увидела и рассмеялась, и тряхнула жидкими волосами, которые сегодня были тщательно завиты щипцами и делали девушку похожей на пуделя. Эти рассуждения, однако, свидетельствовали не только о буйном воображении, легком нраве или беспечности, но и о присутствии в ее голове здравого смысла. Мечты сводились лишь к мимолетному упоминанию своего знакомства со знаменитостью, а не к переезду в Италию и варке пасты для оравы шумных итальянских детишек, которых она нарожает одного за другим. Нет, никуда дальше нескольких недель Олимпиады Надя не заглядывала. Не потому, что хотела жить сегодняшним днем, а потому, что будущее, точнее его отсутствие у этой истории, было для нее очевидным. В ее возрасте далеко не всем свойственен трезвый взгляд на вещи. Гораздо чаще юные девы склонны витать в облаках и верить в то, что в их жизни непременно все сложится именно так, как написано, показано и придумано. Надя же, несмотря на юность и отсутствие опыта, ни секунды не сомневалась в том, что Джузеппе улетит из ее жизни сразу же вслед за симпатичным мишкой, который, как поговаривали, должен воспарить на воздушных шарах в завершение Олимпиады.

Но пока итальянец был здесь. Подпирал широкой атлетической спиной решетку входа в зоопарк и улыбался (ну, конечно же!) всем проходящим мимо девушкам, которые хихикали и шептались и кокетливо оборачивались, безошибочно угадывая в этом ярком молодом человеке иностранца. Волосы у него были слишком длинные, джинсы чересчур обтягивающие, поза необыкновенно свободная, а улыбка до того нахально беззаботная — сложно было представить такую на лице нашего молодого человека. Впрочем, когда он заметил приближающуюся Надю, от решетки оторвался и на других смотреть перестал. Теперь улыбка его стала радостной и открытой и адресована была только ей.

«Жаль, на открытке он будет в спортивной форме, и выражение лица наденет совсем другое — официальное, отстраненное, — подумала Надя, — станет человеком для всех. А вот если бы запечатлеть его сейчас: такого веселого, искреннего, призывно машущего букетом ромашек, принадлежащего только мне одной…»

— Жаль, у меня нет фотоаппарата, — проговорила она вместо приветствия. Хотя могла бы сказать что угодно. Русский Джузеппе понимал еще хуже, чем Надя итальянский. Она, по крайней мере, успела выучить те несколько эпитетов, которыми ее постоянно одаривал новый знакомый.

— Foto? — неожиданно спросил итальянец, видимо, уловив в Надиной фразе какой-то набор знакомых звуков.

— Si, — мотнула она головой, — foto no^[3], — и сокрушенно развела руками.

Джузеппе смотрел на нее молча, ожидая дополнительных разъяснений. Надя повертела головой по сторонам. Как назло, ни одного папаши, фотографирующего свое чадо у входа в зоопарк. Девушка взяла растерянного кавалера за руку и подвела к газетному киоску, ткнула пальцем в милые сердцу открытки, показала на Катрин Денев, потом на себя, затем на Джузеппе, повторила:

— Foto no.

Итальянец постучал по лицу французской актрисы, спросил:

— Questo?^[4]

Надя пожала плечами, не зная, о чем он спрашивает и что отвечать. «Хочет знать, как это называется?»

— Открытки.

— Отькйитки, — повторил Джузеппе в окошко киоска и снова постучал по француженке. Через мгновение перед ним лежала россыпь изображений известных людей искусства. — Отькйитки, — повторил он, очень довольный собой, и добавил: — Selezionare!^[5]

— Что?

— Отькйитки. — И он показал сначала на снимки, потом на себя, затем на Надю. И снова на себя, потом опять на Надю: — Selezionare.

— Ты хочешь купить мне? Ты? — показала на него, — мне? — снова на себя.

— Si, si.

Что же, вместо снимка Джузеппе придется ей выбирать на память о нем чье-то другое лицо. Надя склонилась над открытками, сердце учащенно забилось: прямо ей улыбалась с карточки Анна Герман. Надя взяла снимок.

— Questo?

— Si, questo, но я могу сама. — Девушка полезла за кошельком.

— No! No! — Он возмущенно замахал руками, заплатил за открытку, протянул Наде: — Chi e?

— Что?

Итальянец теперь показал на Брижит Бардо:

— Франци, фильме.

— А… Польша. Поет, певица. Ну, как бы тебе объяснить? «Покроется небо пылинками льда…» — затянула девушка.

— А-а-а. — Он закивал головой. — Si, si, cantante. Tu amare cantante?^[6] Челентано, Тото Кутуньо? Джузеппе mandare^[7] Надья, — снова указательным пальцем в свою грудь, затем в Надину.

— No. No Челентано, no Кутуньо, — замотала она головой. — Джузеппе.

— О-о! Foto Джузеппе?

— Si, si.

— O, cara. — И он легко коснулся Надиной щеки едва уловимым, почти бестелесным, совершенно невинным поцелуем, за которым при всем желании невозможно было угадать тех последствий, которыми обернется это знакомство.

Примечания

1

Красавица (ит.).

2

Сладкая, дорогая (ит.).

3

Да. Фото нет (ит.).

4

Эту? (ит.)

5

Выбирать (ит.).

6

Ты любишь певцов? (ит.)

7

Прислать (ит.).