Меньше единицы, больше девяти

Лев Портной

Приватизация началась не с залоговых аукционов, а в 1990 году, ещё до распада СССР. Герои романа оказываются перед выбором, остаться ли пассивными наблюдателями или принять участие в дележе. Каждый сам определяет, какую границу готов переступить ради успеха. Любовь и дружба, честь и достоинство. Чем можно пожертвовать? И перед какой чертой нужно остановиться? Книга содержит нецензурную брань.

Глава 7

Многие годы Николая изводила страсть мало того что низкая, ещё и постыдная. Первые выходки ему самому представлялись хулиганством. Ещё подростком, думая о содеянном, он посмеивался, как примерный ученик, держащий фигу за спиной в разговоре с учительницей.

Но вскоре он с ужасом осознал, что не может обходиться без того, что по наивности принимал за дурачества, пусть и не вполне невинные. Совершая очередную вылазку, он давал себе слово, что это в последний раз. Проходило время, и тёмная часть его естества вновь гнала на охоту.

Поначалу он воспринял это как катастрофу. Ладно бы страсть была масштабной, эпической, скажем, как у Пушкина, у Некрасова, как про него сказал Маяковский, «он и в карты, он и в стих», ладно бы тяга к стакану, хотя пропивать мозги Николаю не хотелось — словом, было бы что такое, про что говорили бы «у великих людей великие пороки».

Но тут паскудство, о котором не пошумишь в курилке, даже другу не расскажешь. Тут такое — предашь гласности, в приличное общество не пустят, а в неприличном покалечат.

Покончить с этим можно было, лишь покончив с собой. Но у Николая были большие планы на жизнь.

Необходимость скрываться навела на мысль, что и у великих людей могли быть тайны, которые они не поверяли ни конфидентам, ни бумаге. Кто теперь знает, чем в действительности занимался человек, который часами в одиночестве бродил по лесу, а потом писал рассказы об охоте.

Николай жадно искал следы нераскрытых тайн в биографиях. Но докопался лишь до испражнявшихся в лицо фюреру, а затем стрелявшихся женщин.

Что ж, до самоубийства, по крайней мере, он никого не доводил.

С некоторых пор он и на обычных людей смотрел со специфическим любопытством, гадая, какие тайные пороки они скрывают.

Примерно тогда же — период совпал с переездом в двушку, доставшуюся от покойной бабушки — в его жизни появилась она. Наблюдая в окно за прохожими, он приметил соседку по подъезду. Девушку сопровождал молодой человек. Крепкие плечи, размеренные движения, быстрая походка — парень казался решительным, знающим, что ему нужно.

Они подошли от Вадковского переулка и скромно простились у подъезда. Девушка не пригласила кавалера в гости, даже в щёчку не чмокнула на прощание. Да и он вёл себя сдержанно.

В первый раз Николай не придал увиденному значения. Мало ли кто и по какой причине провожает девушку до подъезда. Но в последующие дни он обнаружил, что плечистый мужчина — по виду из таких, у которых всё схвачено — регулярно доходит с соседкой до подъезда, где они прощаются, не позволяя себе абсолютно ничего, даже самых скромных прикосновений.

Внутренне он посмеялся, домысливая, что скрывалось за их отношениями. Он и прежде по утрам нередко сталкивался с ней по пути к троллейбусной остановке. Но теперь он владел тайным знанием о ней. Девушка прочно завладела его мыслями. Прежде для его страсти объект значения не имел. Теперь приобрёл ясные очертания. Соседка по подъезду стала наваждением. Сидевшее в нём чудовище увидело жертву и не могло остановиться, не насытившись.

Он мучился ночами. Засыпал, решившись подкараулить её в подъезде в ближайшее время. Но ужас перед неминуемой катастрофой отрезвлял и останавливал его.

Что ж, безумие умеет мимикрировать и ждать. Если понадобится, долго ждать. Он начал осаду.

Соперника у него не было. Молодой человек, регулярно провожавший девушку, оказался сокурсником, пропавшим из поля зрения вскоре после окончания института.

Сойтись с соседкой было дело пустячным. Однажды утром в лифте он поздоровался, вытащил из спортивной сумки журнал и предложил ей.

— Тут моя статья, — пояснил Николай. — Мне будет приятно, если вы почитаете.

— Ого! Вы писатель! С удовольствием! — обрадовалась девушка.

— Журналист, — поправил её Николай.

А дальше произошло то, чего он не предполагал в самых смелых фантазиях.

— А давайте вы мне сами почитаете. Вслух, — предложила девушка.

— Давайте, — согласился он.

— Сегодня вечером, — продолжила она. — Вы в какой квартире живёте?

— Я этажом выше, прямо над вами, — ответил он.

— Я зайду к вам после работы, — сказала она на выходе из подъезда.

— Как вас зовут? — спросил он по пути к троллейбусной остановке.

— Вероника Королёва. А вас?

— Николай. Николай Перегорша, там написано, — он показал на её сумку, в которую она убрала журнал.

Вечером они пили чай. Он вдохновенно рассказывал о тупике, в который зашло человечество, о том, что прогресс, движение — это иллюзия, обусловленная тем, что одни, прорвавшиеся вперёд, уткнувшиеся в стену, устают и откатываются назад, их сменяют другие, более энергичные, верящие, что впереди новые горизонты, но упираются в ту же стену, которую прежде не видели за спинами более успешных собратьев, говорил о том, что на смену обыденному человеку должен прийти новый человек, но как только таковой появляется, обыватель давит его, давит тупой, сытой массой.

— Об этом ты пишешь? — спросила она.

— Да нет, что ты! Цензура же…

Слушая его, она прилегла, потому что сидеть на диване было неудобно, а свободный стул был только один, ещё три служили подспорьем для стопок журналов и книг. Он дрожал от возбуждения, от близости объекта, от возможности в любую секунду получить желаемое. Она приняла его дрожь за вдохновение гения.

В первый вечер он сдержался. То ли смаковал предстоящее, то ли тогда уже подспудно задумал найти способ сохранить отношения. Всё произошло во второй раз. Он вышел из ванной комнаты в халате на голое тело, влетел в комнату и застыл перед ней с распахнутыми полами. Её синие глаза округлились от ужаса, светлые брови выгнулись, она взвизгнула. Он метнулся назад, выкрикнув: «Прости! Прости бога ради!» — в ванной, как всегда, в одиночестве скорчился в оргазме, на несколько мгновений провалившись в помутнение, в муть, в которой плыли и плыли глаза, синие от страха.

А через минуту он вышел. В том же халате, но уже подпоясанный. Вероника сидела на диване, листала журнал.

— Прости бога ради, — вымолвил он. — Привык, что дома нет никого. Задумался…

Она наморщила носик, не глядя на него, махнула рукой и сказала:

— А вот здесь ещё твоя статья. Почитаешь вслух?

Удовлетворённое чудовище притихло, более этот объект его не интересовал. Зато Николай, довольный тем, как всё удачно сложилось, подумал о том, что девушка вполне пригодна для обычных человеческих отношений.

Он читал вслух, а она вновь прилегла на диване и слушала, прикрыв глаза. Потом они говорили о разном. Наконец он прилёг рядом с ней и положил ладонь на её бедро.

Она вцепилась в его руку и оттолкнула её. Он мог пересилить, но по её напряжению понял, что это всерьёз. Вероника поднялась с дивана и сказала:

— Ладно. Я пойду.

— А давай сходим завтра куда-нибудь, — предложил Николай. — В кино. А то у меня однокашник в журнале «Театр» работает. Он может и на спектакль какой-нибудь провести…

— Давай, — согласилась Вероника.

Она ушла. А Николай вдруг понял, что чересчур зациклился на великих пороках. Выдающиеся люди чаще остаются непонятыми, неразгаданными, нежели вывернутыми напоказ. Кто знает, куда приходится опуститься, чтобы выше взлететь. В том же «Юбилейном» сказал Маяковский: «Большое понимаешь через ерунду». Теперь он не только смирился с чудовищем, но понял и то, что есть в этом что-то очень символичное, очень русское, самая суть русского бунта: нагнать страху, кровь пустить, но так и остаться бессмысленным.

С того дня свободное время они проводили вместе. Когда расставались, он целовал её напряжённые губы. Бродили по улице, он обнимал её за талию. Оставались наедине, он время от времени шёл на приступ. Начиналась молчаливая борьба. Вероника морщила носик, словно было в его попытках что-то постыдное, что должно пресекаться, пусть мужчины и думают, что не могут без этого.

Во время этой возни она не произносила ни слова. А когда он сдавался, вела себя так, будто ничего не было.

Однажды они встретили её бывшего ухажёра. Николай впервые увидел его вблизи и пытался понять, зачем тот пришёл. Тот явно поджидал Веронику, но узнав, что теперь она не одна, придумал отговорку и поспешно распрощался.

Тогда Николай решил, что сегодня же добьётся своего, чего бы это ни стоило. Если потребуется, изнасилует её. Не побежит же она в милицию. Он уверен был, не побежит.

Вероника по обыкновению прилегла на диване. Он прочитал пару абзацев из новой статьи. А затем положил бумаги на стол, лёг рядом с ней и решительно запустил руку под юбку.

Она вцепилась в его запястье, наморщила носик, напряглась. Он готовился применить силу. Но вдруг угадал другое решение. Он нарушил тишину и, глядя в синие глаза, сказал:

— Зачем ты это делаешь…

Вероника сдалась. Она повернулась на спину и скрещёнными руками закрыла глаза и лоб. Он расстегнул и снял с неё юбку, затем стянул колготки и трусики — каждый раз она послушно приподнимала попу.

Он спустил брюки, потоптался на них, чтобы высвободить ноги, туда же, на пол, отправил трусы и, отметив наспех, что ноги-то у неё красивые, красивые ноги, взгромоздился между ними и вошёл в неё с неожиданной лёгкостью.

Было ей двадцать три. Но Николай удивился, сообразив, что он не первый. Как-то, много позднее того дня, представился случай, и он деликатно спросил об этом. Она махнула рукой, наморщила носик и обронила:

— Так, было в девятом классе…

А тогда она опустила руки на его плечи и на каждое его движение отзывалась лёгким, стыдливым выдохом: «Апф… апф… апф…»

А когда всё закончилось, она вдруг сказала:

— Коля, я, наверное, люблю тебя…