Веселый ветер. Записки мореплавателя

Леонид Карнаухов (2024)

Сама жизнь иногда рождает такие сюжеты, которые выдумать просто невозможно. Потому что жизнь многообразнее и затейливее любой фантазии. Поэтому эта книга основана на реальных событиях и написана в жанре «автофикшн». Это когда как бы пишешь о себе, но, если что-то подзабыл, то можно и приврать. А еще это книга о работе на флоте, о моряках, дальних странах, приключениях и, конечно, о любви. Посвящается всем мореплавателям, их детям, женам, подругам и другим женщинам, а также просто хорошим людям.

Рейс на Средиземку

В воздухе стоял приятный аромат пиленой древесины. Мы грузились досками в Финляндии, в порту Хамина. Портальные краны с визгом опускали пакеты в утробу трюмов, а неспешные финские грузчики укладывали их рядами от борта до борта.

В этом запахе чувствовалось что-то до боли знакомое и родное. И неудивительно. Доски были напилены из нашего русского леса. Огромный советский речной флот вывозил из речных портов и портопунктов кругляк в Финляндию и соседнюю Швецию, где его пилили, укладывали в аккуратные пакеты, обертывали бумагой с логотипом и названием экспортера и продавали, но уже по более высокой цене. В Союзе тоже пилили лес и тоже продавали за границу, но, видимо, его было так много, что распилить все лесопилок не хватало. Вот и трудились все эти Волго-Балты, Балтийские и Сормовские, вывозя кругляк в Скандинавию в огромных количествах. А наши же морские лесовозы фрахтовались для дальнейшей его перевозки в Европу и в Средиземноморье. Такая вот коммерция.

Но меня в тот момент волновала коммерция другого рода. Тогда в Финке, где я был впервые, действовало что-то типа сухого закона. Спиртное продавалось только в специализированных магазинах по диким ценам. Финские туристы в Ленинграде отрывались по полной, а рейсы пассажирских паромов из Скандинавии называли «пьяными» рейсами. В общем русская водка там шла очень хорошо, и упустить такую возможность было бы крайне опрометчиво.

Таможенные правила позволяли вывезти один литр крепких напитков, то есть две бутылки. И у каждого члена экипажа эти две бутылки на отход имелись. Но две бутылки — это не бизнес. Стоянка в Выборге у нас вышла короткой, бегать по магазинам за водкой и тайком проносить ее в порт было некогда и опасно. Я договорился на базе Торгмортранса, где мы получали продукты, и мне привезли прямо на борт три ящика водки, то есть шестьдесят бутылок. Сейчас они стояли в каюте Сэконда и их нужно было срочно продать. Не пить же самим.

Финские грузчики в одинаковых утепленных синих комбинезонах и белых касках усердно занимались своим делом и вопросов о водке не задавали. Я подошел к старшему стивидору и деликатно спросил:

— А что, в Финляндии еще продолжают пить русскую водку?

Тот почему-то усмехнулся и заверил меня, что да, продолжают, и еще как. Заодно он поинтересовался количеством, которое имеется для продажи. После моего ответа у него бровь удивленно поехала куда-то вверх, и я понял, что затарились мы нехило.

— Чиф, не беспокойся. Скоро придет мистер Моэн и все устроит.

Я ничего из его ответа не понял, но оставалось только ждать. Тогда я пошел в каюту к Сэконду, чтобы выпить кофе, согреться и обсудить сложившуюся ситуацию. Аркаха заметно нервничал. Коробки с водкой стояли у него на койке, закрытые занавеской.

— Палыч, может мы пожадничали с таким количеством? — спросил он.

— Да ладно, все будет хорошо. В крайнем случае сами выпьем.

— Так может начнем уже? Палыч, давай бахнем. — сказал Кулик и полез за занавеску.

— Да подожди ты бахать. Успеем еще. Скоро придет мистер Моэн и все устроит.

— А это еще кто?

— Кто, кто… Главный по водке, наверное.

В дверь постучали. В каюту вошел пухленький, краснощекий, небольшого роста финн, одетый так же, как и все портовые работники, в синий утепленный комбез и белую каску. Только комбинезон на нем был чистейшим, как новый. Было понятно, что если он и лазает по трюмам, то делает это не часто.

— Моэн, сюрвейер. — представился он и протянул визитку. На визитке так и было написано — Моэн, сюрвейер. Котка — Хамина.

— А, мистер Моэн, а мы только вас и ждем! Старший стивидор сказал мне, что в Финляндии еще продолжают употреблять русскую водку.

Мистер Моэн хитро улыбнулся и спросил:

— И много ее у вас?

Тут Аркаха Кулик вскочил и с гордостью отдернул занавеску, показывая товар.

— Ладно, — сказал Моэн деловито. — Короче так, джентльмены. По палубе с водкой не бегать и грузчикам не предлагать. Я все устрою. Берем по шестьдесят марок за бутылку. Тут у вас можно расположиться?

Мы заверили, что лучшего места ему не найти, Моэн достал калькулятор, ручку, блокнот, разложил все это на столе, взял одну бутылку, сказал, что сейчас вернется и вышел из каюты. Мы с Аркахой переглянулись. Ничего еще не было понятно, но надежда появилась.

Моэн возвратился минут через десять с двумя грузчиками. Те распихали в свои утепленные комбезы по четыре бутылки водки, расплатились с Моэном и ушли. Минут через пять пришли еще трое. Действо повторилось. Моэн только успевал считать деньги и записывать что-то в свой блокнот. Синие комбинезоны появлялись в каюте с интервалом минут в пятнадцать, распихивали водку по внутренним карманам, расплачивались и уходили, не привлекая к себе особого внимания. Мало ли кто к Сэконду может ходить во время погрузки. Процесс шел без сбоев, как часы, как будто все было отработано на многочисленных ученьях. Через пару часов все было кончено. Вернее, кончилась водка.

— Может еще что-то осталось? — спросил он. — А то давайте.

Удостоверившись, что запасы неотвратимо иссякли, Моэн достал из внутреннего кармана пачку финских купюр, ловко пересчитал их, спрятал в карман свою долю, а остальное торжественно вручил нам. 3600 марок купюрами по сто.

— Да, Сэконд, чуть не забыл. Вот сертификат качества на груз. Передашь получателю.

Оставив бумаги, он вышел на палубу, как-то безразлично бросил взгляд на пакеты с досками, которые продолжали интенсивно поступать в трюма, и спустился на причал. Мы с Аркахой стояли на палубе у трапа и внимательно смотрели ему вслед. Моэн подошел к темно-синему новенькому «Гольфу», открыл дверь, достал щетку и начал счищать нападавший снег. Увидев нас у трапа, он приветливо помахал нам щеткой и крикнул:

— Welcome to Finland! В следующий раз привозите больше.

Затем он сел за руль и укатил в свою Котку. Мы помахали ему в ответ. Тут ко мне подошел Гена Воронцов, который нес вахту у трапа, и сказал:

— Леонид Павлович, вас Мастер искал.

Я поднялся в каюту капитана, где сидел Платов и беседовал с агентом.

— А, Леонид Павлович, тут агент предлагает прокатить нас по городу. Не хотите?

— С удовольствием.

— Ну, поехали.

Платов встал, достал из холодильника бутылку водки, точно такую же Пшеничную, что мы только что реализовали, и вручил ее агенту. Тот заулыбался, засунул ее в портфель, достал кошелек, отсчитал шестьдесят марок и положил Мастеру на стол. — Таксу знает, — подумал я. А Платов начал совать ему деньги обратно, объясняя, что это мол подарок, презент. Но агент ни в какую не хотел забирать деньги. Более того, он достал еще купюры из кошелька, помахал ими в воздухе и сказал,

— Мастер, а еще есть? Я бы еще взял.

Платову было страшно неудобно торговать водкой в присутствии подчиненного, то есть меня. Капитан все-таки. Тем более, что судовые запасы спиртного были опечатаны таможней на приход. Хотя несколько бутылок у капитана в каюте имелось.

— Да отдайте вы ему, Владимир Евгеньевич, хоть пива выпьем, — сказал я, чтобы подтолкнуть Мастера к решительным действиям. Тогда он махнул рукой, достал еще одну бутылку и отдал ее агенту.

Мы спустились на причал, сели в машину агента и двинулись в город. Городок Хамина совсем небольшой, и мы объехали его весь минут за пятнадцать. Каменных зданий не много, в основном деревянные. В центре города каменное трехэтажное здание ратуши. Рядом две православные церкви, напоминающие, что еще не так давно Финляндия была частью Российской империи. Еще одно большое каменное здание — бывший кадетский корпус. Памятник Варваре, старушке, которая в тридцатых годах опекала кадетов и продавала им пирожки. Заметьте, не отдавала бесплатно, а продавала. Потом выпускники корпуса собрали денег и построили ей этот памятник. Все очень чисто, уютно, но смотреть особо нечего. Памятник Варваре мне показался даже каким-то уродливым. К тому же наши святые ведут себя более бескорыстно.

Мы остановились в центре, у ратушной площади. Агент попрощался и укатил, а мы зашли в какую-то кафешку и заказали пива. Пиво, конечно, было безалкогольное.

— Ну как вам Финляндия, Леонид Павлович?

— Да никак. Если сравнивать с Питером, то сразу ясно где столица, а где провинция.

— Да, мне тоже так показалось. Еще и пиво безалкогольное. Пойдемте-ка на пароход. Нормального пива выпьем.

Мы вернулись на судно, сели у Мастера в каюте, он достал из холодильника пару бутылок Пльзеньского, полученного в Выборге на представительские, и мы с огромным удовольствием выпили его.

— Да, русскому человеку — безалкогольное пиво. Это выглядит издевательски.

— Ну не преувеличивайте, Леонид Павлович. Они не издевались, просто так здесь принято. А что там наша команда, небось водкой торгует, не видели?

— Нет, не видел. Но торгует наверняка. Когда за бутылку водки дают двенадцать долларов, трудно противостоять соблазну.

Платов хмыкнул, но комментировать не стал. Видимо был полностью со мной согласен.

***

Балтика радовала погодой. Никакой седой и мокрой мути, как обычно. Ясное небо. Прохладный воздух. Звезды по всему небосводу. Я отстоял вахту и спустился в кают-компанию на ужин. На ужин давали котлеты с гречкой.

— Хотите еще одну котлетку, Леонид Павлович, спросила Катерина — буфетчица.

— Нет спасибо, наелся. Ты лучше ее Сэконду отнеси, он у нас прожорливый.

— Да Аркадий уже две штуки умял. Куда еще?

Сытый Аркадий встретил меня на выходе из кают-компании, как будто ждал.

— Палыч, давай бахнем! — сказал он, делая ударение на слове бахнем. А чего бахать, водка-то продана. Но Аркаха с этими словами приподнял свитер и показал ракетницу, рукоятка которой торчала у него из-за пояса. Стало ясно, что он имеет ввиду. В Выборге была получена новая пиротехника взамен старой, с истекшим сроком годности. Старая была списана по акту и подлежала уничтожению. Вот он и предлагал уничтожить ее путем стрельбы из ракетницы. «Добро» у Мастера он получил, с оговоркой, чтобы залп не производился в воздух, а то другие могут его за сигнал бедствия принять.

Мы одели куртки, прошли по кормовому каравану и спустились на ют. Катька увязалась с нами. Аркаха зарядил зеленую ракету и «бахнул» в воду. За кормой под водой нарисовалась ярко-зеленая пылающая точка. Она прошла несколько метров и погасла где-то в глубине. Затем пошла красная ракета, а за ней белая.

— Как красиво! — произнесла Катерина с восхищением.

Мы стояли на юте и по очереди стреляли в воду, наблюдая, как там загораются и гаснут разноцветные огни. Прохладный зимний воздух наполнился запахом пороха. Над головой сияли звезды, необычайно яркие для Балтики. Жизнь неслась куда-то вскачь, как русская тройка, но задуматься о скоротечности жизни было просто некогда. Да и возраст не позволял, молодость, знаете-ли. А теплоход «Костромалес», тем временем, шел своим курсом со скоростью двенадцать узлов назначением на Алжир, страну волшебников из Магриба, Синдбадов-мореходов и Шахеризад.

***

Порт выгрузки в Алжире назывался Скигда. Но нас поставили не в сам порт, а на какой-то отдаленный причал, вокруг которого ничего не было. Причальная стенка, старый скрипучий кран, маленькое одноэтажное здание с плоской крышей — видимо контора порта, рядом со зданием — два верблюда. И все. Никаких тебе волшебников из Магриба, никаких Синдбадов-мореходов и уж, тем паче, никаких Шахеризад. Правда грузчики чем-то неуловимо напоминали сорок разбойников из сказки про Алладина. Выгрузка шла по прямому варианту на авто платформы. Груженые платформы уходили куда-то в пустыню, оставляя за собой клубы пыли и песка. Грузовики подходили с перебоями, поэтому процесс выгрузки то и дело останавливался. Во время простоев «сорок разбойников» рассаживались на причале и в трюме на корточки и впадали в какой-то сомнамбулический транс. Медитировали, наверное. Шел пятый день выгрузки, и уже очень хотелось покинуть этот негостеприимный Магриб. К тому же мы пролетали с рейсовой премией, не укладывались в сроки. Еще и старый кран визжал и скрипел. Казалось, что он работает на последнем издыхании.

И вот в один прекрасный момент кран как-то прощально взвизгнул, из распределительного щитка веером посыпались искры, и он остановился. Выгрузка встала. «Сорок разбойников» тут же расселись на корточки, кто в трюме, а кто на причале, и мгновенно впали в транс. Определить среди них старшего не представлялось возможным. Может это были верблюды? Но они тоже не проявляли никакого беспокойства по поводу остановки.

— Надо что-то делать, Леонид Павлович — сказал мне Платов, наблюдая эту картину с крыла мостика. Он предпочитал оставаться «над схваткой», а меня посылать в самое пекло. Я особо не парился по этому поводу — должность такая.

— Сейчас что-нибудь придумаем, — ответил я и пошел искать Аркаху. Дело в том, что его отец, Кулик старший, был врачом и когда-то работал в этом самом Алжире советским специалистом. А Аркадий хвастался, что знает от отца несколько слов по-арабски. По крайней мере, он знал, что верблюд по-арабски будет — «агар», а врач — «набиб».

Аркадий стоял у трапа в растерянности. Он, явно, тоже не знал, что делать. Я махнул ему рукой, приглашая за собой, и мы спустились на причал.

— Джентльмены, — обратился я к сидящим «разбойникам» — Может кто-то уже начнет ремонтировать кран.

Говорил я по-английски, и они меня, конечно, не поняли. Но из транса вышли, повскакивали и начали что-то активно лепетать по-арабски. В этом лепете отчетливо звучало французское слово «reparation», что означает «ремонт».

— Вот именно, — сказал я. — Репарасьон, и как можно скорее. As soon as possible, блин. — И тут Аркадий вставил свое веское слово. Он показал на верблюдов, на кран и сказал:

— Агар — набиб — репарасьон! Вашу мать! — Он, видимо, хотел сказать, что пора уже кому-то сесть на верблюда и поехать за доктором, то есть механиком, ну и начать ремонт, конечно.

«Разбойники», похоже, поняли. Они заулыбались, одобрительно закивали, и залепетали еще активнее. Теперь в их лепете, кроме «репарасьон», я различил слова «агар» и «набиб». Однако делать что-нибудь никто не спешил.

Ситуация разрешилась как-то неожиданно и сама собой. К борту подъехал пикап Тойота, на которых сейчас любят ездить моджахеды из ИГИЛ (запрещенной в России организации), только без пулемета. Из пикапа выскочили два «волшебника из Магриба», мало отличавшиеся от «сорока разбойников», и полезли в распределительный щит. Возились они часа два, но, на удивление, кран, после этого, два раза чихнул и задвигался. «Разбойники» тут же вышли из транса и побежали по своим рабочим местам. За время ожидания и платформ скопилось достаточно, так что вскоре мы, наконец, выгрузку закончили.

Мы уходили из Магриба. Те же «разбойники» отдали наши швартовы и опять уселись на причале в сомнамбулическом трансе. Решив с ними попрощаться, я нажал на кнопку тифона. Тифон взревел, оглашая округу прощальным гудком. Платов посмотрел на меня укоризненно, а «разбойники» так и остались сидеть в своих медитативных позах, даже бровью не повели.

Вот это самообладание! — подумал я.

***

Следующим портом захода была Валенсия, погрузка пшеницы на Антверпен. В рейсовом задании было сказано, что, по возможности, необходимо избежать закупки досок для установки «стропинга» в порту погрузки.

Когда-то давным-давно после гибели «Титаника» в Лондоне собрались представители международной морской общественности, чтобы решить, как жить дальше. Гибель «Титаника» показала, что пора что-то предпринимать для обеспечения безопасности. В результате в 1914 году появилась первая Конвенция о безопасности человеческой жизни на море или Конвенция СОЛАС (SOLAS — Safety of Life at Sea). В ней излагались различные требования к морским судам с точки зрения обеспечения безопасности. Конвенция несколько раз пересматривалась. В итоге сейчас действует редакция 1960 года с поправками с требованиями насчет конструктивных особенностей судов, обеспечения судов спасательными средствами, связью, противопожарным оборудованием, а также особые условия перевозки некоторых грузов, в частности зерна. Требования Конвенции обязательны для исполнения государствами-членами, а контроль осуществляется службами капитана порта. Это означает, что в любом порту любое судно может быть проверено все ли в норме.

Зерно считается опасным грузом, поскольку может смещаться и создавать избыточные кренящие моменты. Поэтому при погрузке зерна следует загружать трюмы полностью, чтобы ему просто некуда было смещаться. В одном грузовом помещении, где свободная поверхность всё-таки образуется, поскольку больше грузить не позволяет осадка, необходимо эту поверхность крепить. «Стропинг» как раз и есть один из методов крепления свободной поверхности зерна. Груз накрывают брезентом, застилают в два ряда досками, доски сколачивают гвоздями, а затем стягивают найтовами — стальными тросами. Доски в портах южной Европы стоят дорого, поэтому в рейсовом задании это было отмечено особо.

Для обсуждения вопроса предстоящей погрузки Мастер собрал на мостике целое совещание, на котором присутствовали Дед, боцман и я. Сэконд, в обязанности которого входили все вопросы, связанные с грузом, отдыхал после ночной вахты. Расстояние от Скигды до Валенсии составляет 380 миль — сутки перехода с хвостиком. Поэтому команда в спешке с утра занималась мойкой трюмов. Надо было, чтобы трюма еще и высохнуть успели.

Наш боцман, Гена Степанов, был мужик хозяйственный, как и положено боцману. Пригодные доски, оставшиеся после крепления груза, он собирал и складывал на тамбучину, где и сейчас лежали два пакета отличных досок. Брезент, гвозди и найтовы тоже имелись. Так что, судя по всему, мы были к погрузке зерна готовы.

— С премией за предыдущий рейс мы пролетели, — сказал Платов. — В этом рейсе надо наверстать. К тому же, установка «стропинга» будет оплачиваться чеками, тем более, если мы сэкономим на закупке крепежного материала.

На приход для проверки готовности судна явился сюрвейер, то есть инспектор. Звали его Хулио Мария Гонсалес Морено, судя по визитке. Был он круглый как шарик и очень серьезный, я бы даже сказал суровый. Он был одет в белую форменную рубашку с погонами и фуражку с какой-то немыслимой кокардой. Говорил он на очень плохом английском. Я все старался вставлять фразы на испанском, чтобы облегчить ему жизнь, но он как-то не сразу перешел на свой родной язык. Видимо не привык к тому, что на иностранном пароходе кто-то может говорить по-испански. Не смотря на свою белую рубашку Гонсалес Морено смело полез в трюм для проверки. Мне не оставалось ничего, как последовать за ним. В результате трюма были приняты с небольшими замечаниями, которые боцман с матросами быстро устранили, а сюрвейер удалился, предупредив, что завтра мы должны предоставить ему расчет остойчивости, грузовой план и схему крепления в офис, указанный на визитке.

— Ну как, Леонид Павлович? — спросил меня Платов. — Может надо было ему водки презентовать?

— Не знаю. Какой-то он мало сговорчивый. Боюсь мы с ним еще наплачемся.

— Ладно. Скажите Сэконду, чтобы подготовил сегодня все документы, проверьте их, а завтра поедете отвезете. Поезжайте только сами, не перепоручайте Аркадию. Можете такси через агента заказать.

На следующий день я отправился в Капитанию, которая находилась в центре и располагалась в старинном здании. Большой зал с каменным полом был разбит на отдельные ячейки-кабинки, в одной из которых я и обнаружил нашего инспектора. Хулио Мария принял от меня требуемые бумаги и строго предупредил, что проверять все будет лично. Не расслабляйтесь, мол.

— Хулио ты еще и Мария, — хотелось сказать, но я сдержался и пошел смотреть город.

Читатель, если ты никогда не был в Валенсии, очень рекомендую посетить. Старинные средневековые башни с зубцами вперемешку с красивыми зданиями в стиле модерн, но не просто модерн, а с каким-то неописуемым испанским колоритом. Соборы. Средневековые каменные мосты через речку Турия. Река высохшая, а в русле разбит парк. В парке велодорожки, теннисные корты и даже футбольные поля. Идешь по мосту, а внизу, там, где должна быть река, играют в футбол. Очень необычно. На каждом углу кафешки, бары, таверны и опять бары и кафешки. Очень хотелось посидеть за рюмкой кофе и поразмыслить о скоротечности жизни. Но, как всегда, было некогда. Жизнь летела, как…. Я уже писал. Надо было возвращаться. Зерно механическим погрузчиком грузят стремительно.

К вечеру погрузка закончилась. Тут же на борту возник Гонсалес Морено и, в моем сопровождении, пошел инспектировать работу. Три трюма были загружены под завязку, кроме первого, где предполагалось установить «стропинг». Пшеница, правда, лежала не идеально ровно, и сюрвейер сказал:

— Чиф, у вас трюма загружены не полностью. Это неправильно.

— Да как не полностью. Больше не загрузить.

Тогда он достал карго-план, нарисованный Аркадием, где на втором, третьем и четвертом трюмах было написано слово «Full», то есть «полный», и начал в него тыкать.

— У вас тут написано «фуль», но это не «фуль». Вы же сами написали «фуль». Надо сделать, чтобы было «фуль».

— Вот чучело, — подумал я. И начал объяснять, что больше сыпать нельзя, что, если мы насыплем еще, крышки трюмов могут не закрыться. Что у них есть ребра жесткости, которые мешают.

— Не знаю. Написано «фуль», значит должно быть «фуль», продолжал свое Гонсалес Морено. Так мы препирались минут тридцать. Я от него уже устал. Испанского языка мне уже не хватало на такое общение и хотелось сказать исключительно по-русски все, что я думаю про таких сюрвейеров, про таких Хулио и про таких Морено. Вокруг нас собралась небольшая толпа, которая с интересом прислушивалась к нашему спору. Среди них был старший стивидор, которому уже хотелось ехать домой, но он не мог этого сделать до окончания погрузки, и я попросил его сыпануть еще по паре тонн в каждый трюм. Но только по паре, не больше. А боцману сказал позвать палубную команду и разравнивать верхний слой, чтобы трюма закрылись.

Все это было проделано, трюма насилу закрылись.

— Ну вот, — сказал я — Больше чем есть «фуль», не сделать. Не ехать же с открытыми крышками.

Тут Гонсалес Морено внезапно смилостивился и согласился:

— Ладно. Пускай будет так. Теперь мне нужен «стропинг» в первом трюме. Сам приеду проверять.

После ужина Мастер собрал весь экипаж в столовой команды.

— Осталось последнее. Установить «стропинг». На работу выходят все.

И тут появились недовольные. В основном это были старые мотористы, токарь и третий механик, которые, кстати, составляли судовой профсоюзный комитет. Они начали ворчать про нерабочее время, про почему как всегда именно они, про тяжелую судьбу советского моряка и про недостойную оплату труда.

— Эта работа будет оплачена чеками ВТБ. — сказал Платов. — Я заверяю вас, что лично пойду в ХЭГС (хозрасчетная эксплуатационная группа судов) подписывать документы. Кто не желает участвовать, могут не участвовать, но на оплату они тоже пускай не рассчитывают.

Эта пламенная речь несколько охладила пыл партии недовольных и на работы дружно вышли все. Буфетчица встала на вахту у трапа. Было уже темно, матросы включили прожекторы, и работа закипела. Расстилали брезент, таскали доски с тамбучины в трюм, сколачивали их, крепили найтовами. Через пару часов в первом трюме был установлен настил из досок, на котором можно было танцевать фламенко ну или матросский танец «яблочко». И тут опять появился Гонсалес Морено. Я с гордостью показал ему на наше творение. Сюрвейер спустился в трюм, походил туда-сюда, потопал ножками, как будто хотел станцевать чечетку, вылез и сказал,

— Bueno (Хорошо).

Это была победа! Он даже придираться особо не стал, а вместо этого выдал акт, составленный на красивой бумаге с гербом, что теплоход «Костромалес» погружен в соответствии, что ему можно отправляться в море и что, вообще, все хорошо. Это уже происходило в капитанской каюте. Так он еще и на словах добавил,

— Капитан, у вас хороший экипаж. — При этом он продолжал оставаться серьезным и суровым, как всегда. Довольный Платов достал бутылку водки и протянул ее сюрвейеру.

О, рашн водка! Грасиас! — опять серьезно сказал Хулио Мария, сунул бутылку в портфель и покинул борт судна. За все это время, он так ни разу и не улыбнулся.

— Фу, — сказал Платов. — Если бы не ваш испанский, я уж и не знаю, как бы мы справились.

***

В Антверпене нас поставили к причалу без задержек. Выгрузка должна была начаться на следующий день. Пока шли по Шельде, матросы разобрали доски в первом трюме и опять аккуратно сложили их на тамбучину в два пакета. Несколько человек хотели приобрести автомобили. На судно приехал автодилер на микроавтобусе и отвез желающих в гараж. Больше всех жаждал приобрести машину матрос Вересов. Он давно копил на «мерседес». К тому же, он собирался в отпуск и, видимо, хотел удивить народ. «Мерседес» в то время — большая редкость в Союзе. Я тоже поехал посмотреть, что предлагают. Большой светло-зеленый «мерседес» в продаже имелся и был тут же приобретен. Купили еще несколько подержанных автомобилей. Я приобрел белую «Ладу-Пятерку». Причем расплатился за нее финскими марками, вырученными за водку. Получилось, что автомобиль обошелся мне в тридцать бутылок водки.

Первый автомобиль — это всегда волнующие переживания. Да и не первый тоже. Машины пригнали к причалу, и мы с Аркахой пошли их осматривать. У него в Ленинграде имелась «девятка», и он был уже опытный автомобилист. Кулик походил вокруг моего приобретения, сел за руль, зачем-то нажал на клаксон и завел двигатель. Двигатель завелся сразу. Потом Аркадий долго смотрел под капот и, наконец вынес окончательный вердикт,

— Ведро.

«Ведро» мы испытывали уже в Генте, куда пришли, как обычно, грузить сталь. Причал погрузки располагался в канале Гент-Тернëзен, не доходя до Гента несколько километров. Рядом высилась громада сталелитейного завода Сидмар, на котором и производилась сталь для «жигулей». А в паре километров был небольшой городок Зелзате. Такой симпатичный фламандский городок, куда мы частенько ходили купить какую-нибудь мелочь или просто посидеть в кафе. Купленные в Антверпене шесть автомобилей стояли на крышках трюмов. Их пришлось выгрузить на причал. Вересов в компании с Катериной ходил вокруг своего «мерседеса», наслаждаясь радостью от приобретения. Мы с Куликом сели в «пятерку» и, на этот раз, не пошли, а поехали в Зелзате. Бензина в баке оставалось не много, и пришлось заехать на заправку, где залили пять литров бензина «Супер». Потом посидели в кафе, выпили пива и назад. Никаких нареканий по техническому состоянию автомобиля выявлено не было.

Но позднее, когда я, находясь в отпуске, начал активно пользоваться «пятеркой», в ней постоянно что-то ломалось. Первый раз я заглох на площади прямо напротив Смольного, в котором находился городской Комитет партии. Хорошо, какой-то мужик проявил шоферскую солидарность и отбуксировал меня до дома. В аккумуляторе оказалась трещина, и он сдох очень быстро. Я с трудом купил новый. Запчасти были в дефиците, и их приходилось покупать на черном рынке втридорога. А покупать пришлось достаточно много чего потому, что агрегаты выходили из строя один за другим. После замены множества узлов она, правда, начала работать более-менее сносно. Но когда мы с женой поехали в Москву и на съезде с МКАД проезжали огромную лужу, вода хлынула в салон потоком прямо ей на ноги. В днище оказалась довольно внушительная трещина. В общем «ведро» не давало расслабиться, но зато, по мере преодоления трудностей, приходил драгоценный опыт. В результате я через год продал автомобиль, а на вырученные деньги купил двухгодичную «шестерку», которая прослужила верой и правдой лет шесть.

А «Костромалес», тем временем, выгрузила сталь в Калининграде, перешла в Выборг и встала под погрузку березового баланса на Италию. Вересову пришла замена, а Катерине, которая очень хотела уехать с ним на приобретенном автомобиле, замена не пришла. Вересов погрузил в «мерседес» чемоданы, сел за руль и укатил в Питер. Катька стояла у трапа, и по ее щеке стекала горючая слеза. Ее реально было жалко. Тогда, стоявший рядом Кулик, сказал,

— Катюх, плюнь, не грусти. Пойдем бахнем!