Красный парфюмер. Новое дело Егора Лисицы

Лиза Лосева (2023)

В 1930-е годы жизнь в Москве кипит, но состоит не только из грандиозных строек. На парфюмерной фабрике для советских женщин разработали новый аромат, и формула, на основе которой он создан, обещает совершить революцию в отрасли. Это достижение советских химиков чрезвычайно интересует конкурентов за границей. Не их ли рук дело — внезапная смерть директора фабрики? Егор Лисица, обучающийся в столице на курсах криминалистов, помогает специалистам МУРа расследовать это дело, но использует собственный подход… Действие остросюжетных романов Лизы Лосевой происходит в один из самых напряженных периодов в истории нашей страны — 1920—30-е годы. Страна, еще не до конца оправившаяся после революции и Гражданской войны, пытается строить новую жизнь. На колоритном историческом фоне развивается захватывающая детективная интрига.

7. Сейф в кабинете Кулагина

По пути обратно я наткнулся на группку рабочих, они тайком курили, приоткрыв дверь на улицу. Увидев меня, замолчали, затоптали папиросы, несколько быстро вышли. Я остановился, похлопал по карманам, сказал, что заблудился и не пойму, как выйти к кабинету директора на галерею. Один, постарше, с седыми бачками, верно расценив мой жест, протянул папиросу. Тыкая пальцем в нужную сторону, объяснил, как пройти. Подсел рядом со мной, на ступеньку.

— Ты с папиросой-то лучше на улицу ступай. Мы, есть грех, нарушаем. Но ради случая только. Так ни-ни, строго!

Указал вверх, на плакат «Товарищ, брось папиросу!»

— Я — врач, привычку эту сам не жалую. Да, честно сказать, замаялся просто. — Я спрятал папиросу, облокотился на перила. — С утра ведь на ногах, как сюда пригнали. Посидеть захотелось.

Услышав, что врач, не милиционер, переглянулись, стали держаться свободнее. Кто-то обронил, что врач Кулагину не пригодится. Снова заговорил тот, что постарше, речь правильная — из старой породы московских рабочих.

— По костюму видим, что не из милиции, — кивнул на мой гражданский пиджак. — А зачем же вас вызвали? Видать, анатомическое вскрытие сделать?

— Помер-то товарищ Кулагин, это все уж знают, а от чего? — прибавил один из рабочих, негромко.

Из-за лестницы еще один, в голос:

— Сердце небось? Он как начнет распекать, красный весь. Глядишь, лопнет.

— Как быстро тут все известно, — заметил я.

— Фабрика вроде деревни, вся жизнь на виду у общества, — отозвался пожилой рабочий, тот, с бачками.

— А любили здесь директора, как он был — простой? Или строгий?

— Ну как. Персона!

О Кулагине рабочие говорили уклончиво. На простых вопросах — был женат, сын — явно мялись. Мелькнуло и важное. Все они были уверены, что покойный вовсе не должен был накануне задержаться на фабрике допоздна. По вторникам Кулагин всегда уезжал рано. А вот по средам, наоборот, задерживался и устраивал «нагоняй-день, разносочный». После, видимо, лечил нервы коньяком. И тогда уж сидел до темноты. Однако в этот раз, приехав во вторник, тоже, кстати, раньше обычного, он сразу принялся запрашивать сводки и дела. Устроил головомойку нескольким рабочим склада. На фабрике шутили, что среда на вторник переехала, директор «лютует» не по графику.

Пока я был у товарища Жемчужной, привезли медвежатника. Личность знаменитую. Товарищи из милиции упомянули даже с уважением, что поимкой его руководил в оное время лично начальник МУРа. О «специалисте» такого рода я и просил. Отсидев положенное, «специалист» вышел на свободу пару лет назад и обосновался в Москве, у старого знакомого — слесаря, который еще в пору осуждаемой уголовным кодексом жизни изготовлял для него первоклассный инструмент. К делу «специалист» приступил без лишних разговоров. Не прошло и пяти минут, как лязгнула дверца, и он отступил в сторону, потирая пальцы.

— Принимай работу. В таком, я извиняюсь, говне совестно бумаги-то держать, солидная ж контора!

Сейф, хоть и обруганный «специалистом», однако, содержал в полном порядке и бумаги, и револьвер покойного Кулагина, это подтвердили, посмотрев внимательно, секретарь Зина и Демин. Кроме того, там хранилась небольшая сумма бумажных денег. Отдельно я расспросил о недавних записях.

— Вот, — Демин показал на желтую папку с завязками, — здесь все разработки к выставке. Новая работа.

Я полистал бумаги карандашом.

— Да, да, они! — закивала Зина. — Но все ли в целости, не скажу. Я не разбираюсь. Нужно Носа спросить, он знает.

Заканчивая с кабинетом, я думал снова крикнуть Зину, чтобы пригласила шофера. Она упоминала, что с гаражом из кабинета связывались дважды. Но Вася Репин, который пыхтел над записями в углу, бросил:

— Я уж сказал ей. — Он помолчал и продолжал небрежно: — Я поговорил с рабочими, с кем успел. Записал.

— Есть важное?

— Кое-что есть. Там листок, все фамилии. Ну и адреса. Я позже спишу себе один адрес. — Он скосил глаз от бумаг. — Была там толковая девушка, Ковалева Алевтина.

— И? Что с этой Ковалевой? — Под ножкой директорского стула осталось еще немного стеклянной пыли. Я поискал лист бумаги, собрать.

— Интересно бы с ней встретиться.

Так на юге обозначался интерес, сугубо личный.

— Симпатичная?

— Не в том дело. — Вася застрочил быстрее, уши у него покраснели. — Ковалева эта давно здесь работает. В тот вечер, допустим, конторщицы и девушки из цеха были на лекции «Пролеткульта». Но ведь Ковалева может об обстановке рассуждать в целом и общем.

Эх, Вася! У Васи не ладилось с девушками. Во-первых, не станешь же знакомиться на облаве, к примеру. А во‐вторых и, пожалуй, в главных, девушкам, которые нравились Васе, не нравились милиция и милиционеры. Им нравились летчики, военные, поэты, в крайнем случае — передовики или участники жилищных кооперативов. Рассказывать о нашей работе в романтическом ключе Вася не умел, он вообще был ненужно честен. Тощий, высоченный и нескладный, стеснялся своего выбитого в Гражданскую глаза. И, ко всему прочему, жил в Ростове в комнате, тесной, как карман, которую делил с двумя постовыми.

— Конечно, Вася, расспросите девушку. Мысль дельная. — Я ссыпал осколки к остальным. — Дайте и мне лист с адресами, пригодится.