Верь Живи Люби

Лилия Владимировна Казакова, 2020

Неизлечимая болезнь – когда тебе даже не дают надежды на самый крошечный процент выздоровления. Когда ты точно знаешь, что однажды окажешься обездвижен и, день за днем, теряешь контроль над собственным телом. Вот то, что ворвалось в мою жизнь несколько лет назад вместе с диагнозом “рассеянный склероз”. Стоит ли жить дальше, если знаешь, что однажды будешь прикован к инвалидной коляске? Как смириться с тем, что ты навсегда зависим от других? Как не сдаваться, когда депрессия не выпускает из своих цепких когтей? Но именно этот момент и становится отправной точкой самого важного моего путешествия – к самой себе и к миру вокруг. Перед вами добрая история о чудесах, надежде и счастье – несмотря на обстоятельства и даже вопреки им.

Глава 7

Меня наконец-то позвали. Я переступила порог кабинета без окон на улицу, где все стены были обшиты пластмассовыми панелями. Прямо посередине стоял томограф, как саркофаг, ожидающий погребения. В отличии от привычных больниц, тут ничем не пахло. Конечно, ведь здесь не резали пациентов скальпелями, чтобы посмотреть, что у них внутри. Для этого была придумана совсем другая техника.

Мои внутренности скукожились до размера кулака при виде причудливой круглой конструкции из белого пластика и металла в центре помещения, с темной круглой пастью и длинным, выдвижным языком, жаждущим заглотить меня целиком.

— Ложитесь, — раздался за моей спиной приятный голос.

Погрузившись в созерцание, я не заметила, как из смежной комнаты, где стояли компьютеры, вышла медсестра. Она была юной, худенькой, миловидной. Темные прямые волосы собраны сзади в пучок, белый халат накрахмален и выглажен.

— Сюда? — Спросила я, указывая на выдвижной стол размером с односпальную кровать.

— Да. На спину, головой к прибору. Проверьте, чтобы все серьги, кольца и цепочки были сняты, — по инерции я кивнула, потрогав безымянный палец правой руки. Серьги и цепочки с крестиком я не носила. Медсестра надела на мою голову устройство, похожее на шлем, и протянула наушники.

— Внутри будет очень громко, не пугайтесь. — Медсестра скрылась в соседней комнате, отделенной дверью и небольшим стеклянным проемом в стене. Я немедленно почувствовала себя подозреваемым, за допросом которого подсматривают. “Вы можете говорить правду, ничего не бойтесь, мы защитим вас”, — услышала я внутренний голос доброго полицейского. “Только не пытайтесь ничего скрыть, мы все найдем”, — тут же встрял его злой напарник.

— Лиля… — Медсестра снова стояла рядом со мной, выжидательно смотря. Она была предельно деликатна, но пауза после моего имени напоминала, что я сегодня не единственный пациент. Я поспешила лечь на холодный язык монстра и испуганно застыла.

— Сканирование будет длиться двадцать минут, может, чуть дольше. Постарайтесь расслабиться. — И томограф, управляемый медсестрой, стал медленно втягивать меня в свое нутро. А потом мир превратился в жуткую какофонию.

За последние два месяца я привыкла к шуму в голове, хотя, поначалу он меня раздражал. Иногда кто-то сверлил часами в моем ухе. Бывало, невидимая рука заталкивала меня целиком в вату, и я не могла ни видеть, ни слышать. Я не могла сконцентрироваться и думать над чем-то дольше нескольких минут подряд. Но еще хуже было то, что следом за головокружениями, наступавшими совершенно неожиданно, приходила сплошная темнота…

После первого приступа я пошатнулась и списала это на усталость. После второго — упала… Я вспоминала, и глаза предательски защипало. Мне было нестерпимо жаль себя в этой грохочущей машине, в холодном кабинете, с мозгами на просвет у медсестры за стеной. Почему это происходит именно со мной? А вдруг она сейчас выйдет и скажет, что все плохо? Совсем плохо? Я рвано вздохнула.

— Пожалуйста, постарайтесь не шевелиться, — раздался голос невидимого врача, искаженный динамиками наушников. Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы подавить подступающий приступ паники. Похоже, я подсознательно старалась увернуться от звуков МРТ.

Следующие полчаса тянулись вечность и стали настоящим мучением. Я никак не могла отключиться или расслабиться, хотя последнее время засыпала везде и всегда. Вместо этого я с замиранием сердца слушала, как томограф издает нечеловеческие звуки, сканируя мой мозг. Глухой бом-бом-бом. Мерзкий дэн-дэн-дэн. Дрелеподобный тан-тррррр-тан. Много лет назад я где-то читала, что детей при МРТ седатируют, дают успокоительные или даже погружают в наркоз. Захотелось стать ребенком, чтобы больше не слушать и не слышать. Но внутренний голос, пробиваясь через нестерпимый гам, напоминал: “Ты раньше никогда не ныла, вот и сейчас не начинай”.

Неожиданно все стихло. Будто осталась только я и белый снег.

— Мы закончили, — раздался голос в наушниках, и томограф выплюнул меня наружу. Кажется, я впервые за последние пару месяцев вдохнула полной грудью. И вдруг обнаружила, что во мне больше нет паники. Её место заняло жгучее желание поскорее расшифровать правду, которая уже отпечаталась на черной пленке. На прощанье медсестра протянула мне большой конверт формата А4, в котором лежал снимок моего головного мозга.

— Чем я больна? — Нетерпеливо спросила я, стараясь как можно скорее одеться и заглянуть внутрь конверта.

— Ваш врач всё объяснит, — и, видимо, заметив, как я тянусь к конверту, медсестра добавила: — Понимаю, что хотите все узнать, как можно скорее.

В коридоре рядом со мной сразу же оказался Юра. На его вопрос: “Ну что?” я пожала плечами и достала дрожащими руками снимки. Всё, что я видела — это множественные белые точки: где-то совсем маленькие, где-то крупные. Я подняла на Юру полные ужаса глаза. Чтобы это ни было, этого было много! Опухоли? Я же читала…