Куба, любовь моя…

Людмила Анисарова, 2023

Роман Людмилы Анисаровой рассказывает о любви русской женщины Полины и кубинского разведчика Эрнесто – любви, которая выдержала испытания временем, расстоянием, неизвестностью. Автор расширяет рамки привычного любовного жанра, органично вплетая в повествование элементы публицистики и дневниковых исповедей. Искренность и пронзительность вкупе с простотой и лёгкостью изложения ставят роман на одну ступень с лучшими образцами женской прозы.

«Остров зари багровой…»

Рязань. 6–7 марта 1989 года.

Когда Полина, расставшись у подъезда с Эрнесто, поднималась на свой третий этаж, постоянно дергая за руку вечно упирающегося Антона, в голове у нее настойчиво звучало: «Куба, любовь моя, остров зари багровой…». Дальше она слов не помнила, поэтому вместо них было: «…та-та, та-та-та, та-та-та, та-та» — и дальше снова: «Куба, любовь моя».

Накормив Антона обедом и уложив его спать, Полина забралась с ногами в кресло и начала думать о Кубе.

Она начала думать о Кубе, то есть вспоминать все, что было связано в ее жизни с этой страной. Оказалось, что при всей их — ее и страны — далекости, — не так уж и мало.

Ну, во-первых, песня. Запомнившаяся с детства мелодия обнаружилась где-то на периферии сознания сразу же, стоило этому кубинцу сказать, что он кубинец. Во-вторых, пионерские сборы, посвященные советско-кубинской дружбе. В их школе как-то побывала делегация из Гаваны, и Полина потом даже переписывалась с одной девочкой. Ее звали Паола. Они долго высылали друг другу значки и открытки. Так. Что же еще? А-а, ну да! Семейное предание о том, почему ее отец, Александр Семин, стал журналистом.

Отец рассказывал, что когда он, уже отслужив в армии, учился в педагогическом на истфаке в начале шестидесятых годов, его кумиром был Фидель Кастро. Студент Семин был в этом отнюдь не оригинален. Он буквально боготворил вождя кубинской революции, мечтал попасть на Кубу — но подходящего случая не подвернулось. В знак солидарности с народом острова Свободы он отпустил бороду «а ля Фидель», что опять-таки было весьма распространенным явлением: сотни молодых людей в Советском Союзе захотели стать «барбудос», т.е. бородачами, подражая кубинским партизанам и их лидеру.

И вот молодой специалист, симпатичный и бородатый (Полина очень хорошо помнила отца на фотографиях того периода), прибыл по распределению в одну из школ рязанской глубинки. Директор по фамилии Строгач («говорящая фамилия», поэтому и запомнилась) ничего не имел против кубинской революции и очень уважал Фиделя Кастро, но посчитал внешний вид нового историка верхом вольнодумства и велел побриться — Семин упирался. Строгач дал на размышление двое суток.

Через два дня должен был состояться педсовет, а через неделю начинался учебный год. Строгач решил, что этот молокосос Семин как раз успеет одуматься и предстанет перед педсоветом в надлежащем виде, то есть побритым. Но Семин явился все с той же бородой и горящими глазами борца за справедливость — приказ об увольнении Строгач подписал в тот же день.

Так что учителем Александр Семин числился ровно два дня. Конечно, был скандал в РОНО. Но поскольку там так и не смогли понять, кто же больше виноват, Строгач или Семин, отец Полины под шумок устроился в районную газету (и в армии, и в институте он подвизался на поприще внештатного корреспондента), не отработав, соответственно, положенные три года в школе, за что ему долго пеняли, давали какие-то выговоры по комсомольской линии. Но это только укрепило его авторитет свободно мыслящего журналиста и способствовало тому, что его пригласили в главную рязанскую газету, где очень скоро из-за этого самого свободомыслия и начались проблемы. Собственно, это уже другая история.

Бороду отец Полины носил еще года три, потом сбрил, кажется, на спор. А вот любовь к Кубе сохранил на всю жизнь, собирал о ней газетные статьи в отдельную папку и до сих пор жалел, что не пришлось ему там побывать. Он любил поговорить о Фиделе Кастро и всегда как бы вскользь ронял фразу: «Нам бы такой Фидель не помешал». Иногда добавлял: «А то все только пустобрехи». Как в нем, романтике-шестидесятнике, уживались одновременно стремление к демократии и желание сильной власти — сказать трудно. Горбачева отец откровенно не уважал; тех, кто был до него, тоже не жаловал. Выделял только Андропова и очень сокрушался, что тот не успел навести в стране порядок. Любимым фильмом отца была картина «Белое солнце пустыни», а любимой фразой — «За державу обидно».

Вообще, интересный, конечно, человек ее отец. Недавно ему исполнилось пятьдесят два, он полон сил и энергии, а не чает дождаться пенсии. Опостылела ему журналистика. Мечтает о золотом времени, когда будет грядки на даче копать и с внуками возиться.

Размышления Полины о далекой стране и об отце прервал телефонный звонок. Звонила мама, просила, как только Антон проснется, собрать его и привезти к ней: они с дедом соскучились. Соскучились! Всего два дня не видели внука. Была бы их воля, забрали бы его к себе, потому что Антон с момента своего появления на свет стал смыслом жизни Полининой мамы, которая, будучи старше отца на семь лет, уже четвертый год пребывала в статусе пенсионерки.

Полина даже представить себе не могла, что из ее строгой мамы получится такая ненормальная бабушка, обожающая внука просто сверх всякой меры. Виталий, муж Полины, относился к этому обожанию резко отрицательно и запрещал оставлять Антона у бабки с дедом. Но вчера он уехал на неделю в командировку.

Полина решила отправить Антона к родителям до 8 марта. Сегодня у нее уроков не было (поэтому она и не повела Антона в детский сад), а завтра — на работу, в родную школу.

Вечером, оставшись одна, Полина проверила тетради, написала планы и улеглась в постель пораньше с намерением спокойно посмотреть телевизор. Она любила оставаться одна, без мужа. Ей было без него хорошо. Лучше, чем с ним. Правда, признаться в этом было трудно. Даже самой себе.

Шел какой-то фильм. Может быть, интересный. Но Полину совсем не волновало происходящее на экране. Ее волновало совсем другое. А именно то, что она никак не могла вспомнить лицо кубинца. Помнила, что это очень красивое лицо. И все. Какие у него глаза, нос, губы? Какие? Ничего определенного. Правда, помнились черные волосы, блестящие, густые, волнистые (холодно, а эти теплолюбивые иностранцы почему-то без шапок!). Помнилось общее выражение лица — растерянно-виноватое. Виделся и его облик в целом: средний рост, короткая темно-синяя курточка, джинсы. Ладный такой. Наверное, хорошо танцует. Кубинцы все хорошо танцуют. Интересно, она увидит это когда-нибудь? Вообще — она его увидит еще? Ведь он не попросил телефон, да она бы, скорее всего, и не дала. Значит, нет. Не увидит. А увидеть его хотелось. Очень хотелось. Только вот зачем?

Глупость какая-то, убеждала себя Полина. Ну, красивый, и что из того? Ну, проводил — подумаешь… Ничего особенного. Так, поговорили. Больше, правда, жестами, чем словами, но все было понятно. Смешной такой. Переживал, что делает много ошибок. Про себя чуть-чуть рассказал: учится в десантном училище, на втором курсе. Про нее спросил — она объяснила, что учительница, преподает русский язык и литературу. А он еще изобразил: «Хочу быть вашим учеником». Полина в ответ поулыбалась — вот и все.

«Па-ли-на», — повторил про себя несколько раз Эрнесто, засыпая. А еще, засыпая, он пытался понять, почему лицо этой русской девушки (женщины, поправил он себя, — у нее же ребенок, она же замужем) кажется ему таким знакомым. Она не похожа ни на одну из девушек, с которыми был здесь, в России, знаком Эрнесто. Волосы темные… Из-под белой шапки выбилась прядь темных волос — и это было очень красиво, хоть она и сердилась. Глаза светло-карие. Да, он хорошо запомнил именно ее глаза, точнее, взгляд — сначала огненный, а потом — добрый. И еще — ямочки на щеках, когда она улыбалась.

Проснувшись, Эрнесто уже знал: его новая знакомая поразительно напоминала красивую испанку со старинной фотографии, которая висела в бабушкиной комнате рядом с ликом Девы Марии. Бабушка Лусия никогда толком не могла объяснить, что это за дама. Говорила, «очень знатная особа, принадлежащая к древнему испанскому роду». Похвастаться своим родством с красавицей с фотографии она не могла: родители ее были бедняками и в середине двадцатых годов вместе с детьми уехали из Испании в Новый Свет в поисках лучшей доли, в результате осели на Кубе. Лусии в наследство от родителей вместе с нехитрым скарбом досталась и эта фотография.

— Кто это? — спрашивал маленький Эрнесто.

— Донна Изабель, — отвечала не задумываясь бабушка.

Но в следующий раз она говорила, что это донна Алисия, или донна Марианна, или донна… — и называла еще какое-нибудь красивое имя.

В конце концов осталось только «донна». Донна притягивала своим туманным взглядом, неясной улыбкой, открытыми полными плечами, кружевами на груди — всем, что сохранил пожелтевший дагерротип; она будоражила какие-то непонятные потаенные чувства, став, вероятно, для Эрнесто символом красоты и женственности, хотя он этого, скорее всего, и не осознавал.

На следующий день, ближе к вечеру, Полина вышла из подъезда в надежде, что…

Нет. Никто ее не ждал.

Она шла по улице и жадно вглядывалась в самые дальние силуэты: вдруг какой-то из них, приблизившись, обретет знакомые черты. Но нет. Все прохожие были незнакомыми, чужими, ненужными. И Полина поняла, что не любит идущих навстречу. Она не любит эту улицу, не любит этот вечер, в который она вышла из дома единственно для того, чтобы встретить Эрнесто.

Поздно ночью, снова лежа без сна, расстроенная, не желая опять-таки признаваться самой себе, что причина ее переживаний — кубинец, которого она никогда больше не увидит, — Полина перебирала в памяти все, что уже случилось в ее жизни к этому моменту. Это было зачем-то очень нужно — как следует переворошить свое прошлое.

От автора

Когда я поняла, что поеду на Кубу (толком еще не осознав, зачем; знала, что надо, и все) и начала всем об этом рассказывать, нашелся один умный человек, литератор, который посоветовал мне обратиться в Кубинское посольство. И хотя позже этот шаг представлялся совершенно естественным и очевидным, сама бы я, скорее всего, до него не додумалась. Потом я не раз вспоминала Владимира Борисовича добрым словом.

В посольстве меня приняли прекрасно, пообещав организационную поддержку. Вышла оттуда совершенно счастливой: я люблю Кубу уже сейчас! А дома, читая многочисленные информационные материалы, которыми меня снабдили, проникалась все бОльшим и бОльшим уважением к этой стране. Мы ведь в последние два десятилетия практически ничего о ней не знали. Когда я пыталась в библиотеке найти ответы на «кубинские» вопросы, то обнаружила лишь несколько разрозненных статей, которые в основном были посвящены все тем же шестидесятым; о современной Кубе — почти ничего.

А современная Куба — это продолжающаяся борьба с Америкой, это (по-прежнему!) сохранение независимости и достоинства, это высочайший уровень ответственности за своих граждан: за их здоровье и безопасность.

В том, что все это — на деле, а не на бумаге, я имела возможность убедиться позже. А пока я с интересом читала номера газеты «Гуантанамера», распечатки выступлений руководителей Республики Куба. Читала и подчеркивала, по своему обыкновению, все, что особенно волновало. Вот кое-что из подчеркнутого:

«…В книгах не сказано, как делается революция и что такое революция; и в книгах не было написано, что этой маленькой стране придется в течение 45 лет противостоять самой могущественной державе, какая когда-либо существовала в мире, и эта держава не смогла победить нас силой своего оружия. Она знала, какую цену ей пришлось бы заплатить.

На Плайя-Хирон, где они недооценили наш народ, они не пробыли и 70 часов, и во время Карибского кризиса мир чуть-чуть не взорвался вследствие планов империалистической агрессии и твердости нашего народа. И мы выстояли все эти годы блокады и особого периода. Это народ-ветеран, народ боевой, и тут подготовлены огромные молодые силы, культурные и революционные, которые никто никогда не сможет победить.

Мы очень хорошо сознаем, что мы такое, что мы сделали и что у нас есть. Но похоже, что некоторые глупцы еще не замечают этого и упорно продолжают вмешиваться в наши внутренние дела, обучая нас, как устанавливается демократия. В любом случае, мы можем ответить на столь великодушный жест, научив их, как создается равенство, как искореняются привилегии и как устанавливается революционная демократия».

(Из выступления Президента Республики Куба Фиделя Кастро Рус

на митинге на Площади Революции. Первое мая 2004 года.)

«…американское правительство развязало против Кубы геноцидную экономическую войну во всемирном масштабе. Кубе запрещается экспортировать в Соединенные Штаты; Кубе запрещается принимать американских туристов; нам возбраняется доступ к технологиям, производимым в этой стране; Кубе запрещается импортировать любой американский продукт, аппаратуру или сырье.

…с 1992 года действует и скрупулезно применяется закон Торричелли, который запрещает дочерним фирмам американских компаний в третьих странах торговать с Кубой. Приведу только несколько примеров:

— канадский филиал американской компании «Picker International» не смог продать Кубе запасные части к рентгеновским аппаратам, потому что он является дочерней фирмой предприятия Соединенных Штатов.

— французская компания «Bull» не смогла довершить продажу Кубе банковских кассовых автоматов, потому что была куплена американской фирмой «Diebold»…

…никто в этом мире не может продать Кубе какой-либо продукт или оборудование, если они содержат более 10% американских компонентов. Импорт ветеринарной вакцины, которую могла бы поставлять нашей стране голландская компания «INTERVET», оказался невозможным, когда американское правительство известило данное предприятие, что оно не может продавать вакцину Кубе, так как она содержит 10% антигена, производимого в Соединенных Штатах.

С другой стороны, американское правительство запрещает любой компании в мире экспортировать какой-либо продукт или оборудование в Соединенные Штаты, если они содержат кубинское сырье. Японский изготовитель автомобилей должен доказать правительству Соединенных Штатов, что металлы, идущие на производство автомобиля, не содержат кубинского никеля, если он хочет экспортировать этот автомобиль в Соединенные Штаты. Европейский изготовитель кондитерских изделий должен доказать правительству Соединенных Штатов, что он не использовал кубинский сахар, если хочет экспортировать в эту страну.

…Объяснит ли американская делегация, почему Куба не получает и никогда не получала кредита от Всемирного банка и Межамериканского банка развития? Потому что это запрещает им правительство Соединенных Штатов.

…Почему правительство Соединенных Штатов не отменяет блокаду Кубы? Я вам отвечу: потому что оно боится. Оно боится нашего примера. Оно знает, что если оно отменит блокаду, экономическое и социальное развитие Кубы будет головокружительным. Оно знает, что мы докажем — еще более — возможности кубинского социализма, еще не полностью осуществленный потенциал страны, где нет никакой дискриминации, где есть социальная справедливость и права человека для всех граждан, а не только для немногих. Это правительство большой и могущественной империи, но оно боится примера маленького мятежного острова.

Куба знает также, ваши превосходительства, что если блокада не будет отменена и враждебность, которая длится уже более четырех десятилетий, не прекратится, все продолжит быть трудным, но не невозможным. Наш народ уверен, что нет человеческих или природных препятствий, которые помешали бы ее продвижению к более процветающей и справедливой стране».

Конец ознакомительного фрагмента.