Быть женщиной из писем

Мария Бережная, 2023

Можем ли мы изменить прошлое? А если прошлое изменит будущее? И поможет выжить в настоящем и справиться с тем, что муж выкинул из дома, а отец, навесив на тебя долги, исчез, прихватив то немногое, что можно было продать? Посмотрим. Солдат, живущий в Севастополе сразу после окончания Крымской войны, санитарка в послевоенном Калининграде, контрабандистка-путешественница и швея, в прошлом азартный игрок. А… и еще несколько убийц. И как же они все связаны?

Виолетта 1946. Калининград

«Сегодня прочитала письмо Максима, захотелось почитать побольше про Крымскую войну. Запишусь в библиотеку. А там я прочитала о том, что за ним, толи кто-то следил на рынке, толи он сам. Я пока еще не очень поняла. Но лучше я буду думать, наверное, про Севастополь прошлого века, чем о веке нынешнем. Тем более, что этот далекий, но в мыслях ставший мне родным город снова разрушен почти под основание. Сколько же боли может выдержать один город? Вчера меня вызвали на мое первое официальное дело. Вернее, не так. Я сама отвела отдел на место, которое и стало моим первым делом. Первым официальным делом.

Около развалин замка, я срезала дорогу по пути на работу. А там… В общем с того места, это же холм, в общем оттуда всегда самый красивый рассвет. Я как раз и хотела посмотреть его, а потом увидела, что из-под той груды кирпичей, где я всегда смотрю рассвет, выглядывали мужские ботинки.

Наш следователь сначала подумал, что его завалило, караульные же подумали, что я подложила всему отделу большую свинью. Они видят меня здесь часто и только убийств нам тут всем сейчас и не хватает. Все дело в том, что я много раз рисовала именно это место. На кусках старых обоев. Кто бы подумал, что будет дефицит с бумагой? Но на обоях рисовать легко. И грифель карандаша не рвет ее также легко как бумагу.

Я показала эти рисунки — груду двигали, у меня много рисунков именно этой груды. А тело под них подложили. И теперь он лежит у меня на столе.

Вместо прозекторской у меня помещение старого бассейна. Знал бы кто.

Я не боюсь мертвых людей. Они тихие. И только от меня зависит, захотят ли они говорить…»

Соня встала, она всегда вставала и начинала расхаживать по комнате. История города, в котором они сейчас жили, оживала в прямом смысле этого слова у нее под пальцами, все то, что было вокруг них вот же оно, только совсем другое.

«Его ударили чем-то в затылок и получить такую травму, если тебя завалит нельзя. Я проверила это несколько раз, нанося удары по портновскому манекену. Значит, убили и нашего неизвестного. И первая жертва, тоже, скорее всего, была его.

А я вот убила манекен. Пришлось аккуратно снять с него голову, и теперь я часто шучу, что наш морг охраняет безликий доктор. На нем висит мой халат. Грозный такой безликий доктор. Жду вечера. Кажется, у Максима там наметилось что-то интересное. А у меня наметился на ужин картофельный суп с сухарями. Так себе угощение для голодного мужчины в Севастополе, кажется, я оставила его где-то старых районах, он помог нести корзины с едой своей квартирной хозяйке. Жаль нельзя дотянуться до Севастополя прошлого века и подсказать ему, что за небольшую денежку она с удовольствием будет готовить ему. Хотя может он уже? Интересно так. Наверняка он и сам умеет готовить? Они же там, в полях точно кашеварили себе. Решила попробовать способ Максима выжить после войны. Узнать себя, как незнакомого человека. Вот стою, смотрю на себя. Кто я? Что я люблю? Как одеваться? Как есть? Люблю греть ноги в горячей воде, люблю мой удивительный веник, это я уже знаю».

Соня улыбнулась. Суп с сухарями. Рынок Севастополя. И еще и корзинки с провизией. Какие удивительные разные миры. Как удивительно жили люди!

— Это была моя мечта. Чтобы, денег хватало на все. Не на путешествия там, первым классом и пятизвездочные отели, а вот, например, читаю про Севастополь, хочу туда, собралась и полетела, — сказала она Ольге.

Почти как у них. Соня сразу почувствовала это, когда переехала в Калининград. Многие приезжали в Калининград в поисках старого Кенигсберга, почему-то думая, что старое немецкое, несомненно, победит советское. Вопрос был, конечно же, спорный. Соня и Ольга пару раз обсуждали это с их соседом пожилым мужчиной девяноста семи лет, которого и стариком не поворачивался язык назвать. Он прошел войну подростком, брал Кенигсберг, прошел Керчь, Минск и мог очень много рассказать, если бы его спросили. Соня и Оля спрашивали. Собственно говоря, наверное, именно с этих бесед, в саду у деда Саши и бабушки Веры и пошло их желание сварить варенье.

Бабушка Вера, всегда с аккуратно уложенными волосами, ухоженными руками и яркой улыбкой редко рассказывала о том, что выпало на ее долю в войну. Но всегда помогала, если к ней обратиться за помощью. Сколько спасла жизней и душ эта хрупкая женщина, в войну вытаскивающая с полей сражений раненых было страшно представить. И сейчас, несмотря на всю свою иллюзорную хрупкость, Вера Сергеевна острым языком и безжалостной логикой могла уложить любого на лопатки. А еще она была диагностом от Бога и разбиралась в травах лучше любого гомеопата. Так Сонины мигрени она вылечила чаем из розовых бутонов, шиповником, который рос на побережье, подсоленным водой и сном, хотя, впрочем, последнее было самым редким лекарственным ингредиентом из всех.

И именно Александр Алексеевич обратил внимание подруг на то, что так привлекало людей в старых немецких домах и кварталах. Города, улицы, дома, все было продумано не для того, чтобы приходить с работы и ночевать, а утром снова уходить, как было принято в советское время, а для жизни. На своем месте была каждая деталь. Например, улицы. Они не пересекали друг друга под прямым углом, заворачиваясь удобными загогулинами, чтобы было приятно гулять.

— Вот выключатели. Вы обращали внимание, как у нас вешают выключатели, — спросил как-то раз Дед Саша за чаем.

Все, кто был за столом, недоуменно пожали плечами. Да как-то не особо, если честно обращали внимание. Висит себе, где пришлось, наверное.

— А мне это бросилось сразу. Нам тогда доски и простыни нужны были для госпиталя, вошли в подвал дома какого-то, с башенками, красивого, сам-то дом без одной стены стоял. Дверь в подвал открыли, а выключатель висит так, чтобы одной рукой открыл дверь, а другой сразу нашел его и включил свет. Хорошо они жили. Все было. И кафель, и плитка, и свет везде. А на наши сараи и плошки из жести позарились.

Он всегда заканчивал разговор о немцах и войне этой фразой. И, наверное, не было более точного описания войны со стороны человека, который прошел ее.

Вот и у них в городе все было именно так. Разные миры. Миры тех, кто жил в Кенигсберге до войны, тех, кто пришел сюда во время Восточно-прусской операции и остался. Миры тех, кто приехал после войны навсегда и сразу знал, что будет жить в тех домах, что им достались, стараясь сохранить их именно, потому что все в самом деле было продумано для жизни и тех, кто приехал как они думали ненадолго и безжалостно замазывали яркую плитку шпаклевкой и выламывали ванны вынося их в огороды. Они не строили дальнейшие планы на жизнь, отдавая детям для игр марки и серебряную посуду.

А, казалось бы, купи веник, налей в таз горячей воды, свари суп картофельный, с сухарями, да разложил ракушки и камни на подоконнике. Чего уже проще? Вот твоя новая жизнь и началась.

Соня достала следующее письмо от Виолетты и стала читать.